Вдруг в кустах позади меня затрещали ветки. Пыхтя, как маленький паровоз, черный ретривер Ролло, спущенный с цепи чьей-то милосердной рукой, примчался к пруду в поисках веселой компании. Я радостно окликнул его, чтобы поиграть с ним вместе в ягуара и охотника, но он помчался вокруг пруда, налетел на Шарлотту с неистовой лаской, опрокинул ее и, схватив Джерри за середину туловища, бросился прочь. Шарлотта заревела, глядя вслед быстроногой судьбе, Роза снова лежала на земле, взъерошенная и без чувств, сам же Джерри в отчаянии простирал руки к небесам и, мне показалась, я услышал его крик, запоздалую мольбу о прощении. Но было слишком поздно. Воздаяние настигло Джерри. Никто из нас, даже оплакивая его погибшую душу, не мог отрицать, что конец куклы был предрешен.
Стрела Купидона
Никто и не подозревал, что Эдвард влюблен, пока однажды, после завтрака, он не произнес преувеличенно беззаботно: «Можете покормить моих кроликов, если хотите», – и беспечно направился в сторону фруктового сада. Мы, однако, не поверили его равнодушию. Будут рушиться королевства, война может прокатиться по карте Европы, словно кегельный шар, но существует неписанный закон: мальчики всегда сами кормят своих кроликов. Поэтому странное поведение Эдварда послужило достаточным основанием для подозрений и тревоги; просовывая сквозь решетку листья салата, мы с Гарольдом серьезно обсуждали сложившуюся ситуацию.
Кто-то может сказать, что мы лезли не в свое дело. Так и есть. Лично, для каждого из нас, было совершенно не важно, влюблен Эдвард или нет, мы беспокоились лишь о психическом и физическом недомогании одного из членов содружества, участниками которого мы были, ведь недомогание это могло повлечь за собой необратимые последствия. Итак, было решено отправить Гарольда выяснить, верны ли подозрения, он должен был провести серьезное исследование. Ему следовало начать с отчета о здоровье кроликов, потом плавно перейти к беседе о тех же кроликах, об их нравах, привычках и повадках, после чего естественным путем затронуть тему женского пола, поговорить о врожденных недостатках этого пола и причинах, по которым к нему стоит относиться, грубо говоря, с презрением. Он должен будет, конечно, проявить тактичность, а затем вернуться и сообщить об успехе. Гарольд весело отправился исполнять свою миссию, но отсутствовал совсем недолго. Вернулся он весь в слезах, что явно свидетельствовало о том, что тактичности ему не хватило. Эдварда он нашел прогуливающимся по саду со странной улыбкой, так улыбаются клоуны во время своих глупых представлений. И эта улыбка застыла на его лице словно болезненная маска, приколотая булавками. Начал Гарольд хорошо: он заговорил о кроликах, хоть немного и запутался в теоретическом материале, потом он заметил, что лопоухая крольчиха Эдварда с длинными задними лапами и высокомерно подергивающимся носом напоминает ему Сабину Ларкин (девятилетнюю дочь соседа фермера), после чего Эдвард, яростно отлупил брата, вывернул ему руку и двинул кулаком в ребра. Поэтому, когда Гарольд вернулся к кроличьей клетке, он протяжно причитал, рыдая и всхлипывая, что хотел бы быть взрослым, чтобы прибить своего влюбленного братца, и что как жаль, что он имел несчастье родиться на свет.
Я не был достаточно взрослым, чтобы противостоять Эдварду лично, поэтому предпочел утешить страдальца, предложив ему смазать жиром колеса телеги – великая привилегия, которой я пользовался с недавних пор, с прошлой недели, благодаря сыну садовника, за то, что замолвил за него словечко перед новой судомойкой. Очень скоро Гарольд весь светился от жира и счастья, я же был мрачен, так как увидел во всем случившемся дурное предзнаменование, fons et origo mali (источник и начало зла).
К счастью, вскоре появилась возможность разрешить сомнения, так как было утро воскресенья, и колокола уже звонили к обедне. Если, на первый взгляд, связь кажется не очевидной, то мне следует объяснить, что те скучные, унылые часы вынужденного бездействия, которые мы проводили в церкви, были полны фантазий о любви. Только в это время мы могли предаваться подобным мыслям, в другие дни, за всю неделю не находилось ни секунды для таких пустяков. Но в церкви больше нечего было делать! Правда иногда, во время протяжного молитвенного песнопения, мы играли в крестики-нолики на форзацах молитвенников, но чем же занять себя во время проповеди? И вот, взгляд мальчишки задумчиво блуждает по рядам, разглядывая прекрасных прихожанок, и делает смелый выбор. Именно таким образом, несколько месяцев назад, во время напряженного, возносящегося к небесам, Символа Веры, моя блуждающая фантазия наткнулась на жену пекаря и выбрала ее для вечного поклонения. Ни одна из хихикающих кисейных барышень не смогла бы пленить мое сердце, как пленила его зрелая красота этой женщины, и то, что она была замужем, вовсе не казалось мне препятствием.
Поведение Эдварда во время утренней службы не позволило изобличить его, однако, ему предстояло пройти еще одно испытание. Случилось так, что Ларкины сидели позади нас, и единственной возможностью для Эдварда насладиться очарованием Сабины был тот момент, когда молящиеся поворачивались лицом на восток. Моя догадка оказалась правильной. Во время Benedictus – молитвы, прославляющей Господа – нетерпеливый юноша несколько раз запел раньше времени и повернулся еще до того, как были произнесены слова «Так было с начала времен, так есть и будет во веки веков». Что ж, все улики налицо, для суда большего бы и не потребовалось.
Эдвард действительно был влюблен, и теперь передо мной стояла задача победить эту любовь. Все мои мысли, во время проповеди, были заняты только этим. В поведении моем не было ничего нечестного или небратского. Философические увлечения, какие случались у меня и не влекли за собой последствий, я считал допустимыми, но вулканические страсти, обуревавшие Эдварда приблизительно раз в три месяца, становились серьезным препятствием для наших общих дел. Положение усугублялось еще и тем, что на следующей неделе в деревню приезжал цирк, в который нам было строго запрещено ходить, а без Эдварда нарушить запрет и попасть на представление вопреки закону и порядку, было попросту невозможно. По дороге в церковь я рассказал ему о цирке, и он коротко ответил, что ему становится плохо даже от одной мысли о клоунах. Хуже не придумаешь. Проповедь подошла к концу, а я по-прежнему пребывал в растерянности. Домой я отправился полный уныния и сожалений, о том, что планета Венера находится в зените и готова погубить все мои надежды, в то время как Возничий, чьи звезды покровительствуют спортсменам и циркачам, опускается все ниже и вот-вот исчезнет за линией горизонта.
По иронии судьбы именно тетя Элиза сыграла в этот раз роль Dea ex machinâ. Ситуация разрешилась очень просто. У тети была несносная привычка наносить визиты соседям фермерам по воскресным дням, и каждый раз она тащила с собой одного упиравшегося мальчика. Ей было важно соблюсти приличия и позаботиться о здоровье детской души. Избыток умственной работы, которой я предавался в тот день в церкви, погрузил меня в некую апатию, поэтому, когда пришла пора искать жертву для воскресного визита, я стал легкой добычей. Остальные разбежались, как ни в чем не бывало, испуская радостные вопли. Первыми, кого мы посетили, были Ларкины. Церемониал соблюдался по всем правилам, мы вели себя так же торжественно, как королева Елизавета I в пору своего правления. В небольшую гостиную, обшитую дубовыми панелями, был подан пирог и смородиновое вино. После обмена любезностями, тетя Элиза весьма милостиво заговорила с миссис Ларкин о моде, в то время как мы с фермером, вспотевшие от напряжения, обменивались замечаниями об изменчивости погоды и стабильном снижении цен на зерно. (Кто бы мог подумать, что всего лишь два дня назад фермер свирепо кричал на меня через забор, сыпал ругательствами и угрожающе размахивал плеткой. Я же отвечал ему дерзко и насмешливо. Вот он каков, все подчиняющий себе ритуал!) Сабина, между тем, скромно сидела в стороне, положив на колени «Путешествие Пилигрима в Небесную страну». Ее, по-видимому, очень заинтересовала красочная иллюстрация в книге, на которой был изображен демон, преграждающий путь, но краем глаза она наблюдала и за мной. Каждое наступление тети Элизы она отражала с ледяной вежливостью, что несколько охлаждало мое восхищение юной леди.
– Просто поразительно, – вдруг сказала тетя, – как мой старший племянник Эдвард презирает девочек. Я слышала, как он сказал Шарлотте на днях, что с удовольствием обменял бы ее на пару японских морских свинок. Бедняжка так потом плакала. Эти мальчишки – бессердечные существа.
Я заметил, как напряженно замерла Сабина, как высокомерно вздернулся ее курносый носик.
– А этот мальчик…
Я окаменел от страха. Неужели она заметила мою влюбленность в жену пекаря?
– А этот мальчик, – продолжала тетя, – намного добрей. Вчера он повел сестру в пекарню и на последний пенни купил ей конфет. У него замечательный характер. Как жаль, что Эдвард на него не похож!
Я вздохнул с облегчением. Думаю, не нужно объяснять, зачем я на самом деле водил сестру в пекарню. Сабина смягчилась, ее презрительно вздернутый носик опустился чуть пониже, и она бросила на меня застенчивый и доброжелательный взгляд, после чего сосредоточила все свое внимание на Милосердии стучащейся в Ворота. Я чувствовал себя предателем по отношению к Эдварду, но что я мог поделать? Я был как Самсон в Газе: связан и с кляпом во рту, в плену у филистимлян.
В тот же вечер разразилась буря, грянул гром. Чтобы довести метафору до конца, скажу, что небо после нее стало вновь безоблачным и ясным. Вечерняя служба закончилась раньше, чем обычно, потому что викарий, взойдя на амвон, убрал две страницы из папки с проповедью, незаметно для всех, кроме нас, и когда мы веселой толпой выходили из церкви, я шепнул Эдварду, что если мы понесемся сейчас домой на всей скорости, то успеем схватить луки и стрелы, отложенные ради воскресного дня, и поиграть в индейцев и буйволов с ни о чем не подозревавшими курами тети Элизы, до того как степенная дама успеет вернуться. Эдвард раскачивался на двери и размышлял о соблазнительности моего предложения. В этот момент Сабина чопорно прошла мимо нас и, увидев Эдварда, показала ему язык самым несносным образом, после чего прошествовала дальше, расправив плечи и высоко подняв изящную головку. Мужчина многое может вынести ради любви: нищету, тетушку, соперничество, препятствия всякого рода. Все это будет лишь сильнее раздувать пламя его страсти. Но насмешка – это стрела, что ранит в самое сердце. Эдвард мчался домой с такой скоростью, в которой ему не уступили бы герои приключенческих романов Роберта Баллантайна, но и превзойти которую вряд ли смогли бы. В тот вечер индейцы разогнали птиц тети Элизы на несколько миль по округе, так что рассказы о них передаются из уст в уста и по сей день. Эдвард буйно преследовал самого большого петуха, пока птица не повалилась задыхаясь под окном гостиной, в которой хозяйка дома остолбенела от ужаса, а поздно вечером, в кустах, курил подобранную на дороге сигару и объявил нам, внимавшим ему в благоговейной тишине, свое окончательное и неизменное решени