е поступить на военную службу.
Беда миновала, Эдвард был спасен! И хотя, как писал Вергилий в «Энеиде» sunt lacrimae rerum (слезы сочувствия есть), огонек попеременно гаснущей и вспыхивающей в темных кустах лавра сигары будил в моем воображении образ презрительно поднятой головки и курносого носика, образ этот мерцал перед моими глазами во мраке, то появлялся, то исчезал вновь, словно улыбка чеширского кота, такой трогательный и немного укоризненный. И все, что казалось мне очаровательным в жене пекаря, исчезло. Так тает снег во время оттепели. В конце концов, Сабина ни в чем не виновата, разве должна она страдать? Завтра я ускользну пораньше из дому и прогуляюсь мимо ее сада, как будто случайно, пока фермер будет занят на скотном дворе. Если ничего из этого не выйдет, то и вреда никакого не принесет, а если наоборот…
Грабители
Ночь была слишком ясной, чтобы спать, и хотя уже пробило девять – час колдовства – мы с Эдвардом, высунувшись из распахнутого окна в ночных рубашках, наблюдали за игрой теней, падавших от ветвей кедра на залитую лунным светом лужайку, и мечтали о новых проказах, что совершим солнечным утром. Снизу доносились звуки пианино, и это говорило о том, что Олимпийцы наслаждаются вечером в свойственной им вялой и беспомощной манере. На ужин был приглашен новый викарий, и в этот момент он антиклерикально провозглашал всему миру, что ничего не страшится. Его неблагозвучное пение несомненно повернуло мысли Эдварда в определенное русло, и он вскоре заметил à propos, хотя мы говорили совсем на другую тему:
– Кажется, новый викарий запал на тетю Марию!
Я выразил сомнение по поводу верности его предположения.
– Она же старая, – сказал я, – ей уже двадцать пять.
– Конечно, старая, – пренебрежительно бросил Эдвард, – бьюсь об заклад, ему просто нужны ее деньги.
– Не знал, что у нее есть деньги, – робко заметил я.
– Конечно, есть, – уверенно сказал брат, – масса денег.
Мы замолчали, каждый обдумывал этот волнительный вопрос: я изумлялся, что подобный изъян, часто проявляется в натурах завистливых, особенно у взрослых, например, у этого викария; Эдвард же, по всей видимости, обдумывал, какую выгоду сможет извлечь для себя при подобном положении вещей.
– Бобби Феррис рассказал мне, – начал Эдвард через какое-то время, – что один парень ухаживал за его сестрой…
– Что значит «ухаживал»? – осторожно спросил я.
– Не знаю, – равнодушно откликнулся Эдвард. – Ну это то… то, что обычно делают, когда влюбляются, понимаешь? Пишут друг другу записки, письма. И Бобби часто носил эти записки и другие вещи, которые они передавали друг другу. Каждый раз он получал в награду шиллинг.
– Они оба давали ему по шиллингу? – невинно поинтересовался я.
Эдвард посмотрел на меня с жалостью.
– Девчонки никогда не дают денег, – коротко объяснил он. – Но она делала за него уроки, вставала на его сторону во время споров и рассказывала сказки, когда он просил, очень хорошие сказки. И от девчонок бывает толк. Так он жил припеваючи, но, к сожалению, его сестра поссорилась с парнем из-за чего-то.
– Почему они поссорились? – спросил я.
– Не знаю, – сказал Эдвард. – Одним словом, они перестали передавать друг другу записки и письма, и шиллингов тоже больше не давали. Бобби оказался в трудном положении: он купил в кредит двух хорьков и пообещал выплачивать за них по шиллингу в неделю, он ведь думал, что шиллинги никогда не кончатся. Глупый осел! Поэтому, когда, однажды, ему напомнили, что с него причитается, он пошел к парню и сказал:
– У Беллы разбито сердце. Она умоляет тебя о встрече на закате. Приходи к старому дубу, как обычно. Она будет ждать тебя там!
Эту ерунду Бобби вычитал в какой-то глупой книжке. Парень озадаченно посмотрел на него и сказал:
– К какому старому дубу? Мы не встречались у старого дуба.
– Может быть, она имела в виду «Королевский дуб»? – тут же выкрутился Бобби, он понял, что допустил промах, слишком доверился глупой книжке.
Однако, парень по-прежнему выглядел озадаченным.
– Надо думать, – сказал я. – «Королевский дуб» – ужасный дешевый паб.
– Я знаю, – ответил Эдвард. – Наконец, парень сказал:
– Наверное, она имела в виду старое дерево на пастбище вашего отца. Это вяз, но для нее, видимо, нет разницы. Ладно, передай ей, что я приду.
Бобби очень хотел получить шиллинг, поэтому добавил:
– Она так ужасно плакала!
И парень дал ему монету.
– А он сильно рассердился, когда Белла не пришла на свидание? – спросил я.
– Бобби пришел вместо нее, – успокоил меня Эдвард. – Юный Феррис был истинным джентльменом. Он передал записку от Беллы: «Я не осмеливаюсь выйти из дома. Жестокие родители заточили меня в четырех стенах. Если бы ты знал, как я страдаю! Твоя Белла с разбитым сердцем». Опять та же глупая книжка. Записка показалась парню довольно странной, потому что родители Беллы были, скорей, заинтересованы в их дружбе. Парень был завидным женихом, у него водились деньги.
– Но, почему же они… – начал я.
– Не знаю, – раздраженно ответил Эдвард. – Я рассказываю тебе то, что сказал мне Бобби. Жених заподозрил что-то неладное, но не сумел уличить Бобби во лжи, так что в тот раз он выкрутился. Когда на следующей неделе ему понадобилась помощь по Французскому, попалось слишком сложное упражнение, он решил проделать то же самое и с сестрой. Но она оказалась проницательней и вывела брата на чистую воду. Женщины, почему-то, намного менее доверчивы, чем мужчины. Они просто жутко недоверчивы, ты не замечал?
– Замечал, – ответил я. – А они помирились, этот парень и сестра Бобби, они потом помирились?
– Этого я не помню, – равнодушно откликнулся Эдвард. – Но Бобби уехал в школу на год раньше, чем его собирались туда отправить. Этого он и добивался. Так что, все уладилось.
Я пытался разобраться какова мораль этой истории, она явно подразумевалась, когда поток света из открытой двери хлынул на лужайку, освещавшуюся до этого лишь луной, и тетя Мария вместе с новым викарием вышли из дома и направились к садовой скамейке, за которой плотной стеной, почти целиком огибавшей дом, высились кусты лавра. Эдвард мрачно размышлял.
– Если бы мы знали, о чем они говорят, – сказал он, – ты бы понял, что я прав. Слушай! Давай отправим малыша на разведку!
– Гарольд уже спит, – сказал я, – не думаю, что стоит…
– Вздор, – перебил меня брат, – он младший и должен делать то, что ему велят!
Итак, бедного Гарольда вытащили из постели и проинструктировали. Он, конечно, не пришел в восторг, когда его вдруг поставили на холодный пол и потребовали выполнить задание, не представлявшее для него никакого интереса, но он был преданным и послушным братом. Существовал очень простой способ выбраться из комнаты. Из окна было нетрудно перебраться на крыльцо с железными перилами, что мы обычно и делали, когда хотели тайком сбежать. Гарольд ловко, как крыса, пробрался вниз, его белая ночная рубашка мерцала какое-то время в темноте, на дорожке, посыпанной гравием, прежде чем он пропал из виду среди кустов лавра. Ненадолго наступила тишина, ее неожиданно прервал долгий пронзительный визг, будто скребли чем-то по металлической поверхности, потом послышались звуки борьбы. Наш разведчик попал в руки врага!
Только лень заставила нас поручить такое важное задание младшему брату, но теперь, когда с ним случилась беда, мы мгновенно ринулись на помощь. Не прошло и секунды, как мы спрыгнули с крыльца и поползли, подобно индейцам Чероки, к скамейке, сквозь кусты лавра. Жалостное зрелище предстало нашим глазам. Тетя Мария в белом вечернем платье сидела на скамейке и выглядела, особенно для тети, просто чудесно. Перед ней, на лужайке, стоял разгневанный викарий, держал за ухо нашего младшего брата и, судя по воплям, которые издавал последний, собирался вот-вот оторвать его ухо от головы. Жуткий вой Гарольда мы оценили лишь с эстетической точки зрения, потому что любой мальчишка, побывавший в руках взрослого, легко отличит крик подлинной физической боли от рева, взывающего к милосердию. Гарольд явно использовал в этот момент второй вариант.
– Ну, щенок (я слышал, что викарий сказал «щенок», но Эдвард потом решительно утверждал, что было произнесено слово «чертенок»), рассказывай, что ты здесь делаешь?
– Отпустите мое ухо, – визжал Гарольд, – и я скажу вам истинную правду.
– Хорошо, – согласился викарий, – давай, только не ври слишком много.
Мы без тени волнения ждали обещанного разоблачения, однако, мы недооценили, какой безудержной фантазией и силой воображения обладал Гарольд.
– Я только закончил молиться, – не спеша начал юный джентльмен, – и случайно выглянул в окно. Вдруг, на лужайке, я увидел нечто, от чего у меня кровь застыла в жилах! Грабитель тайком пробирался к дому! У него было злое лицо и потайной фонарик, и он был вооружен до зубов!
Мы слушали с интересом. История, которую рассказывал Гарольд, в таком не типичном для себя стиле, показалась нам странно знакомой.
– Продолжай, – угрюмо сказал викарий.
– Грабитель на секунду остановился, – говорил Гарольд, – и тихо свистнул. Тут же кто-то тихо свистнул в ответ, и из кустов выскользнули две тени. Оба злоумышленника были вооружены до зубов.
– Великолепно, – произнес викарий, – что было дальше?
– Главный грабитель, – воодушевившись, продолжал Гарольд, – подошел к своим гнусным товарищам, и они начали о чем-то шептаться. У него было просто свирепое выражение лица, и я забыл сказать, что он был вооружен до…
– Оставь в покое его зубы, – грубо перебил викарий, – ты слишком зациклился на челюстях. Заканчивай, скорее, свой рассказ.
– Я очень испугался, – снова заговорил рассказчик, опасливо прикрывая рукой ухо, но потом открылась дверь гостиной, и вы, вместе с тетей Марией, вышли на лужайку. Грабители тут же спрятались в кустах. Они явно замышляют что-то недоброе!
Викарий казался озадаченным. Рассказ был таким подробным, с точными деталями, вдруг мальчишка и вправду что-то видел. Бедняга, разве мог он знать, хоть высокопарный стиль рассказа и заронил в нем некоторые подозрения, что Гарольд вольно пересказал бульварный детектив, который дал нам почитать знакомый мальчишка – чистильщик обуви.