Вились к звену звено.
Увы! Отраду испытать
Мне не было дано:
Разлуки поступь слышал тот,
Кто любит так давно!
Прощай, колдунья Инес,
Взошла ты на корму;
Попутный ветер в спину
Ковчегу твоему!
Твоя улыбка, принеся
Блаженство одному,
Разбила множество сердец,
Их погрузив во тьму![133]
«Дом с привидениями» того же автора – одно из самых правдивых стихотворений, когда-либо написанных, одно из самых правдивых, одно из самых совершенных, одно из самых отшлифованных в художественном отношении как по теме, так и по выполнению. Кроме того, в нем заключена могучая фантазия. Сожалею, что его объем не позволяет огласить его на лекции. Вместо него разрешите прочитать пользующееся всеобщим признанием стихотворение «Мост Вздохов»:
Вновь, омраченная,
Спит, не дыша,
Отягощенная
Жизнью душа!
С мертвой голубкою
Будьте нежней;
Подняли хрупкую
С мокрых камней!
Катятся струи
На мостовую:
Густо опутана
Тиной обильной,
Словно укутана
В саван могильный!
Без осуждения,
Пренебрежения,
С болью сердечной
Вспомните жившую,
Смерть искупившую
Женственность вечную.
Не упрекайте
Мятежницу скорбную:
Стерто минувшее,
Смыто позорное;
Нет, не лукавила
С жизнью несчастная,
Смерть ей оставила
Только прекрасное.
Евы ославленной
Горести минули:
Волны, проржавленны,
К берегу хлынули!
Пышные косы
Свяжите узлом,
Светлые косы!
Излишни вопросы:
Где ее дом?
Есть ли родные?
Где они ныне?
Братья и сестры!
Ласка и милость?
Или к любимому,
Недостижимому,
Сердце стремилось?
Ах! С христианами,
Сдержанно-рьяными,
Жить все трудней!
Комнаты дороги;
Не было в городе,
В каменном ворохе,
Крова у ней!
Все изначальные,
Сентиментальные
Чувства исчезли.
Плакать рискованно,
Смерть уготована,
Сердце приковано
К пасмурной бездне.
Там, где фонарный
Свет лучезарный
Рябь озарил,
Где вспыхнула темная
Река неуемная,
Застыла бездомная
У самых перил.
Холод мартовских звезд
Бьет ее мелкой дрожью;
Аркой выгнулся мост,
Взявший берег в подножье;
Жизнь отметается,
Смертного таинства
Сердце полно,
Рот перекошенный…
Сладко быть брошенной
Камнем на дно!
Очертя голову,
В зыбкое олово,
В ряби разбег;
Не обесславь ее,
Ясно представь ее,
Злой человек!
Я окуну твою
Душу распутную
В омуты рек!
С мертвой голубкою
Будьте нежней, —
Подняли хрупкую
С мокрых камней!
Мертвое тело
Не окоченело,
Так ради Христа
Слезы утрите ей,
Нежно отрите ей
Щеки, уста!
Очи открытые
С болью гнетущею
Сквозь незабытое,
Тиной покрытое,
Смотрят в грядущее.
Бесчеловечности
И бессердечности
Жертвою стала ты:
Гибель прияла ты
Волей судьбы!
Муки простите ей,
Руки скрестите ей
Для очистительной
Вечной мольбы!
И отпустите вы
С нежностью ровною
К трону Спасителя
Душу греховную![134]
Сила этого стихотворения равняется его драматизму. Техника стиха, доводящая виртуозность до самой грани фантастического, при этом прекрасно соответствует тому безумному исступлению, которое и является основой стихотворения.
Среди мелких стихотворений лорда Байрона есть одно, никогда не снискавшее у критиков той хвалы, которую оно, несомненно, заслуживает:
Хоть судьба мне во всем изменила
И моя закатилась звезда,
Ты меня никогда не винила,
Не судила меня никогда.
Ты мой дух разгадала тревожный,
Разделила мой жребий одна.
Я мечтал о любви невозможной —
И в тебе мне явилась она.
Если я улыбнусь и нежданно
Отвечают улыбкой цветы,
Я могу не бояться обмана,
Ибо так улыбаешься ты.
Если ссорится ветер с волнами,
Как со мною друзья и родня,
Только тем, что оно – между нами,
Это море тревожит меня.
Пусть Надежда, корабль мой, разбита
И обломки уходят на дно,
Сердцу в бурях лишь гордость защита,
Но и в пытках не сдастся оно.
Ибо смерть предпочту я презренью,
Никакой не страшусь клеветы.
И меня не принудят к смиренью,
Если будешь союзницей ты.
Люди лгут – никогда не лгала ты,
Не по-женски верна мне была,
Ты любила, не требуя платы,
И любовь за любовь отдала.
Ты, не дрогнув, на ложь возражала,
Не для сплетен следила за мной,
Расставаясь со мной, не бежала
И не прятала нож за спиной.
Этот мир не кляну я враждебный,
Где преследуют все одного:
Я не пел ему песни хвалебной,
Но уйти не спешил от него.
И ошибку я страшной ценою
Оплатил в эти смутные дни,
Но зато ты навеки со мною,
И тебя не отнимут они.
Буря прошлое стерла, и что же,
Чем утешу себя самого?
То, что было всего мне дороже,
Оказалось достойней всего.
И в песках еще ключ серебрится,
И звезда еще в небе горит,
А в пустыне поет еще птица
И душе о тебе говорит[135].
Хотя размер, здесь использованный, – один из самых трудных, техническая сторона стиха вряд ли оставляет желать лучшего. Более благородный предмет никогда не призывал к труду перо поэта. Идея стихотворения возвышает душу и заключается в том, что никто не вправе жаловаться на превратности судьбы, если его не оставляет непоколебимая любовь женщины.
Из Альфреда Теннисона – хотя я со всею искренностью считаю его благороднейшим поэтом изо всех когда-либо существовавших – я успею прочитать лишь очень небольшое стихотворение. Я называю и считаю его благороднейшим из поэтов не потому, что впечатление, им производимое, всегда наиболее глубоко, не потому, что поэтическое волнение, им возбуждаемое, всегда наиболее сильно, но потому, что оно всегда наиболее воздушно, иными словами, наиболее возвышающе и наиболее чисто. Нет поэта менее земного, плотского. Я собираюсь прочитать вам отрывок из его последней большой поэмы «Принцесса»:
В чем, в чем причина этих странных слез?
Они высокой скорбью рождены,
Идут из сердца, застилают взор,
Когда смотрю на ширь осенних нив
И думаю про канувшие дни.
Свежее первого луча, что пал
На парус, приносящий к нам друзей,
Грустней луча, который обагрил
Все милое, идущее ко дну,
Грустны и свежи канувшие дни.
Грустны и странны, как в предсмертный час
Хор полусонных птиц перед зарей,
Когда глазам тускнеющим окно
Квадратом, все светлея, предстает,
Грустны и странны канувшие дни.
Вы дороги, как память милых уст
Усопшему, лобзаний слаще вы
Придуманных, бездонны, как любовь,
Как первая любовь, как совесть, злы,
О Смерть средь Жизни, канувшие дни.
Я попытался, хотя и весьма поверхностным и несовершенным образом, ознакомить вас с моей концепцией поэтического принципа. Я ставил себе целью изложить вам, что в то время как принцип этот сам по себе выражает человеческую тягу к неземной красоте, проявляется он неизменно в неком возвышающем волнении души, вполне независимом от опьянения сердца, то есть страсти, или удовлетворения разума, то есть истины. Ибо страсть, увы, склонна скорее принижать душу, а не возвышать ее. Любовь же, напротив, любовь истинная, божественный Эрос, Венера Уранийская в отличие от Дионейской, несомненно, самая чистая и самая истинно поэтическая тема. Что до истины, то, конечно, если при постижении какой-либо истины мы обретаем дотоле не замеченную гармонию, то сразу же испытываем истинно поэтическое чувство; но чувство это относится лишь к самой гармонии и ни в коей мере не к истине, лишь послужившей выявлению этой гармонии.
Однако нам легче будет прийти к ясному представлению о том, что такое истинная поэзия, путем простого перечисления некоторых из несложных элементов, рождающих поэтическое чувство в самом поэте. Он обретает амброзию, насыщающую его Душу, в ярких светилах, сияющих на небосводе, в цветочных лепестках, в густом невысоком кустарнике, в волнистых нивах, в высоких, склоненных восточных деревьях, в голубых горных далях, в нагромождении облаков, в мерцании полускрытых ключей, в бликах на серебристой речной глади, в покое уединенных озер, в колодезной глубине, отражающей звезды. Она является ему в пении птиц, в золотой арфе, во вздохах ночного ветра, в ропоте леса, в жалобах прибоя, в свежем дыхании рощ, в аромате фиалки, в сладострастном благовонии гиацинта, в так много говорящем запахе, который в сумерки доносится к нему с дальних неоткрытых островов, что высятся за смутными океанами, бесконечными и неизведанными. Он узнает ее во всех благородных мыслях, во всех бескорыстных побуждениях, во всех святых порывах, во всех доблестных, великодушных и жертвенных деяниях. Он чувствует ее в красоте женщины, в грации ее поступи, в сиянии ее взора, в мелодии ее голоса, в ее нежном смехе, в ее вздохе, в гармоническом шелесте ее одеяний. Он глубоко чувствует ее в чарующей ласке ее, в ее пылких восторгах, в ее кроткой доброте, в ее безропотном и благочестивом долготерпении – но более всего, о, более всего он узнает ее, склоняя перед нею колена, он поклоняется ей, воплощенной в вере, в чистоте, в силе, в истинно божественном величии ее