– Это я, – сказала я, когда Аадхья ответила на звонок.
Она взвизгнула:
– О господи, я тебя убью! Целая неделя! Мы уже начали обзванивать коммуны наугад! Лю позвонила Лизель!
При звуках этого голоса, полного любви и беспокойства, я бросилась в сторону, ничего не видя перед собой, и повернулась лицом к стене, чтобы не разрыдаться.
Пока я пыталась прийти в себя, Аадхья подключила Лю. Впрочем, когда я услышала их обеих, бороться стало еще труднее. Если закрыть глаза, можно было представить, что мы сидим в спальне и уплетаем ассорти из школьных перекусов, в десять раз хуже любого аэропортовского фастфуда. Я не хотела возвращаться в Шоломанчу, но многое бы отдала, чтобы оказаться рядом с Аадхьей и Лю. Мне отчаянно недоставало дружеских объятий.
Я даже не могла рассказать им, что случилось; не стоило говорить о злыднях, анклавах, чреворотах и гибели Ориона в двух шагах от снующих туда-сюда заурядов. Тем более что двое констеблей уже и так смотрели на меня с подозрением после того, как я вслепую, шатаясь, пересекла поток пешеходов. Но я все-таки сказала Лю и Аадхье, что отправляюсь в Нью-Йорк.
– И… я должна вернуться в школу, – завершила я.
– Как это? – удивилась Аадхья. – Разве она не… пропала?
– Есть способ. Мне только нужна…
– …мана, – договорила Лю.
Разумеется, если что-то и нужно, то обязательно невозможное.
– Ну да, – сказала я.
Аадхья вздохнула:
– Ладно. Позвоню Хлое и попрошу устроить нам встречу с родителями Ориона.
Заметьте, я больше ничего не сказала – она сама все поняла.
– Напиши, когда вылетаешь. Я тебя встречу в аэропорту.
– Спасибо, – ответила я и добавила: – Со мной летит Лизель.
– Что?! Зачем? Чего она хочет? – тут же спросила Аадхья, не скрывая подозрений.
Было очень приятно слышать человека, который разделял мои чувства.
– Не знаю, – мрачно сказала я. – Во всяком случае, она добыла билеты, и все такое.
Аадхье это явно не понравилось, но она пообещала встретить нас обеих и попросила до тех пор не делать глупостей (разумеется, имея в виду «новых глупостей»).
– Лю, ты когда сможешь приехать?
Лю некоторое время молчала, а потом ответила – тихо и печально:
– Значит, вы еще не слышали.
– Что? – спросила я, и у меня все сжалось в груди.
– На пекинский анклав напали, – сказала она. – Сегодня утром, несколько часов назад.
– Черт! – выдохнула Аадхья.
Лизель, стоя рядом, наблюдала за мной.
– Еще один анклав? – уточнила она, глядя мне в лицо.
Я кивнула.
– Все очень плохо?
– Он пока не рухнул, но сильно пострадал и вряд ли долго продержится, – сказала Лю, когда я передала ей вопрос Лизель. – Нас попросили помочь. Мама говорит – может быть, получится спасти их анклав и одновременно выстроить наш. Мой дядя и другие члены совета уже там, остальные собираются. Прости, Эль, – понизив голос, добавила она. – Я не могу лететь в Нью-Йорк.
– Не извиняйся, – сказала я, чувствуя спазмы в горле.
Ничего хорошего не было: Лю не могла прилететь, потому что, прежде чем ее самолет сядет, начнется настоящая война анклавов, и тогда ее родные и нью-йоркский анклав окажутся на разных сторонах. Возможно, Нью-Йорк и Шанхай еще не развязали войну только потому, что Лондон тоже пострадал; для ньюйоркцев не было никакого смысла нападать на самого могущественного из своих союзников, не говоря уж о Сальте, где анклав основали за год до нашего поступления в Шоломанчу, и он старательно сохранял нейтралитет.
Но все равно я не понимала, зачем малефицеру нападать на анклавы. Если ты пытаешься высосать из анклавов силу, сделай так, чтобы они винили друг друга и дрались, вместо того чтобы сообща охотиться за тобой. Но этот псих хаотично скакал по всему миру!
– Почему он так себя ведет? – спросила я у Лизель за чаем и бисквитами в зале ожидания первого класса, пытаясь подавить призрачный звук фанфар, который по-прежнему вырывался у меня изо рта. – Зачем прыгать с континента на континент? – Я осторожно подбирала слова, хотя зал был почти пуст – только мы и еще горстка путешественников, рассеявшихся по обширному помещению, обставленному в футуристическом духе.
Лизель, впрочем, сразу поняла, чтó я имею в виду, и пожала плечами:
– Никакой очевидной причины нет. Кто бы это ни был – мы знаем только, что он действует иррационально.
До нашего рейса оставалось пять часов.
Мы наелись в буфете, как изголодавшие узники – хотя мы ими и были; после первого подхода к шведскому столу персонал смотрел на нас неодобрительно и явно осуждал за жадность, а после третьего – со смутным восхищением. Затем мы обнаружили, что пассажирам первого класса доступны даже апартаменты с кроватями и душем.
Я пустила Лизель помыться первой, потому что не хотела торопиться, а потом провела в душе почти час – я мылась и мылась, пытаясь избавиться от всех эффектов зелья Янси и от нежелательных воспоминаний (взрывающийся вокруг меня чреворот, полный муки глаз, рот, молящий о спасении). Последний взгляд на лицо Ориона, прежде чем я вылетела за ворота. Подступающее к нему Терпение. Очищающее заклинание Лизель не стерло все это полностью. Душ тоже не помог. Я стояла под горячими струями, пока не сморщилась кожа и пока не устала, но воспоминания упорно крутились у меня в голове, словно их закольцевало.
Когда я наконец вышла, свет в комнате не горел. Моя Прелесть и Лизель спали – одна в гнездышке из салфеток, другая на кровати, и над головой у нее витал маленький светящийся шарик заклинания-будильника, а у двери слабо и приятно, как мокрое мыло, поблескивало хорошее заклинание защиты. Заклинание, в котором мы даже не нуждались благодаря моему превосходному плану, истребившему всех злыдней на свете и убившему Ориона. Тем не менее я невольно обрадовалась.
Спать не хотелось; от зелья Янси в сочетании с личными ужасами я наверняка проснулась бы с воплем и машинально попыталась изменить реальность вокруг. Я села с журналом на кровать, но он мне не помог: опьяняющее чувство безопасности расслабило мышцы, которые я пыталась держать напряженными, и в конце концов я просто легла и заснула.
Отчасти я была права. Я не проснулась с воплем лишь потому, что Лизель меня разбудила прежде, чем я до этого дошла. Одной рукой она удерживала над нами пузырь тишины, а другой трясла меня за плечо. Полупереваренное лицо плавало среди прочей гнили, и это было лицо Ориона – один глаз еще моргал, а рот говорил: «Эль, я так тебя люблю» – точно так же, как Орион сказал у дверей Шоломанчи за мгновение до конца… и тогда я, проснувшись, села и посмотрела на Лизель, которая хмуро разглядывала меня в тусклом свете, и на маленькую комнату, окутанную приятной мягкой тяжестью заклинания. Я закрыла лицо руками, тяжело дыша, полная боли и гнева, которые приходилось сдерживать.
– Прости, – сказала я хрипло и сердито, когда отдышалась. – Я уже не засну.
– Заснешь, – Лизель даже не спорила – просто констатировала факт. – Нужно не бодрствовать, а успокоить разум.
– У тебя, случайно, нет под рукой воды забвения? Ну, типа из реки Леты, – поинтересовалась я вроде как с сарказмом, но, клянусь, если бы Лизель вдруг извлекла бутылку, я без промедления позволила бы закапать эту воду мне в глаза, хотя прекрасно знаю, что сказала бы мама. Не говоря уж о том, что глупо было смешивать что-либо с тем варевом, которым угостила нас Янси.
– Тебе мало того зелья, которое мы выпили? – спросила она и устроилась рядом.
Мы с ней были одни в этой маленькой комнате, плавающей в пустоте. Когда я дрожащим голосом сказала: «Нет-нет», имея в виду, что союз такого рода меня по-прежнему не интересует – и действительно не интересовал – Лизель ворчливо отозвалась: «Да перестань, это все равно ничего не будет значить».
Конечно, я была не обязана ей верить; Аадхья и Лю несколько дней ругали бы меня за это. Первый урок Шоломанчи – ничего не достается бесплатно. Если кто-то что-то тебе дает, на то есть причина, и я понятия не имела, чего хотела Лизель. Но, каковы бы ни были ее мотивы, она находилась рядом, я чувствовала легкий сандаловый запах дешевого мыла, и в моей голове не осталось места для мыслей об Орионе, Орионе, Орионе. Возможно, я искала способ вытолкнуть его за ворота моего сознания хотя бы на пять минут… поэтому, когда Лизель дотронулась до меня, я ответила тем же.
Последние остатки зелья развеялись, поскольку физическая реальность взяла верх – и поверить в это оказалось гораздо сложнее, чем в тысячу несуществующих мест. Ощущения хлынули потоком: теплый влажный воздух, который еще висел после душа в комнате, находившейся за много миль от сырых и холодных школьных душевых, наше обрывистое дыхание – а ведь мы даже не удирали от жуткой твари. Руки Лизель стряхнули липкую паутину, ее дыхание пахло мятой.
Думать было ни о чем не нужно. Легко, до смешного легко. Мы хорошо понимали друг друга, словно вместе преодолевали полосу препятствия. В эту минуту меня не волновало, какую плату попросит Лизель. Конечно, ничто не дается просто так. Да и плевать.
Я ждала просьб потом, когда мы лежали на узкой кровати бок о бок. Но Лизель ничего не сказала, и я опять вспомнила об Орионе – вот мы преодолеваем полосу препятствий, вот мы в спортзале, миллион лет назад, нет, чуть больше недели, и амфисбены сыплются с потолка за порогом павильона, и его руки касаются моего тела, и я слышу, как он произносит мое имя, я – самое прекрасное и удивительное, что есть на свете.
У меня сжалось горло от тоски и гнева; Орион обещал приехать ко мне, он добился разрешения дать это обещание – такую цену он стребовал за случившееся волшебство, светлое, естественное и простое, и я ее уплатила. Я позволила ему дать слово, но он его не сдержал. Вместо этого Орион ушел совсем в другую сторону, он сгинул, чтобы провести вечность вне пределов досягаемости, в брюхе чреворота – и в моих воспоминаниях, – неумолчно вопя от муки.
Тогда Лизель издала нетерпеливый звук и повернулась, и я позволила ей развеять воспоминания и вернуть меня в собственное тело.