– Не понимаю, – сказала Аадхья, тяжело дыша. – Терпение не могло сожрать остальных злыдней. Их были миллионы. – Она не так уж сильно преувеличила.
– Они сбежали или попрятались…
– Здесь было не только Терпение, – возразила Лизель. – Злыдней позвали на охоту. Когда мы все ушли, они стали поедать друг друга, и школа тоже сожрала столько, сколько поймала.
Это казалось вероятным, но, судя по всему, Лизель не верила собственным словам. Она словно вытянула на экзамене вопрос, на который не знала ответа.
– Не важно, – бесстрастно отозвалась я. – Я пришла за Терпением. – Я поднялась. – Хватит отдыхать.
Аадхье и Лизель не очень-то хотелось вставать, но они послушались. Я шагала немного впереди, заглядывала в лаборатории и громко хлопала дверями, особо не осторожничая. Звуки неестественно глохли, и тяжелый удушливый воздух казался осязаемым.
Лизель помешала мне распахнуть очередную дверь.
– Слушай! – прошипела она.
Мы стояли затаив дыхание. Из дальнего конца коридора донеслось негромкое бормотание, как если бы за стеной разговаривали несколько человек. Некоторое время я не двигалась. Отчасти я надеялась, что на меня нападут, что Терпение само бросится ко мне – ревущее, ужасное, стремительное, – и я убью его сразу, убью, не слушая того, что могут говорить его рты.
Наконец я заставила себя двинуться с места, и мы пошли по коридору. Бормотание, по-прежнему неразборчивое, стало громче – теперь говорил один голос, не делая пауз. Слов я не разбирала. Я простояла у двери еще тысячу лет, а потом открыла ее и вошла.
Это был один из лингвистических кабинетов, тех, что поменьше, с уютными индивидуальными кабинками и мягкими наушниками. Я все четыре года в школе изучала иностранные языки, но ни разу не попадала в такой кабинет. В выпускном классе я должна была прослушать здесь минимум один курс, однако вместо этого получила четыре междисциплинарных семинара – и да, мне по-прежнему было обидно, ну или я растравляла обиду, цепляясь по мере сил за простое и понятное чувство.
По меркам Шоломанчи помещение было не очень большое. Терпение могло заполнить его целиком. Но дальняя часть кабинета тонула в темноте, и бормотание доносилось оттуда. Я вся напряглась, и Аадхья послала вперед светящийся шарик.
Кабинет был пуст. Недавно в нем происходила борьба – несколько кабинок было разгромлено, на потолке, поверх ламп, и на дальней стене виднелись глубокие царапины от когтей, словно здесь бился дракон. Но участники схватки исчезли. Бормотание доносилось из наушников, висящих в одной из кабинок; голос повторял урок на незнакомом языке.
Аадхья шумно вздохнула, и я тоже перевела дух – я и не замечала, что стою затаив дыхание. Мы все, слегка дрожа, медлили, но наконец Лизель протянула руку, взяла наушники и отключила их, чтобы прекратить бесконечное бормотание.
Мы направились в столовую, где на столах еще лежали остатки нашего последнего завтрака – никто не удосужился убрать за собой. Мы миновали библиотеку, и это была до странности короткая прогулка: исчезли целые отделы, а на оставшихся полках в основном стояли потрепанные учебники для младшего класса. Книги, видимо, пропадали с полок десятками и отправлялись туда, где прячутся магические тексты, когда не желают пылиться в шкафу. Я инстинктивно встревожилась по поводу сутр Золотого Камня, оставшихся дома, у мамы. Я ими пренебрегала, а нужно было перед отъездом протереть обложку, сказать им, какие они чудесные… ну и так далее.
Я с болью поняла, что скучаю по сутрам; я скучала по маме, по дому, меня страшно тянуло туда, будто, вернувшись в Шоломанчу, я сразу забыла все ссоры и недоразумения – гораздо хуже было тоскливо бродить здесь и искать Ориона, чтобы его добить.
Выйдя из лабиринта библиотечных шкафов, мы отправились обратно по другой лестнице. Мы миновали аудиторию, где шли занятия по изучению злыдней: мы сами разгромили ее в минувшем году, чтобы разжиться материалами, и беспорядок с тех пор только увеличился – внешние стены исчезли. На другой стороне вместо нового этажа младшеклассников виднелась черная пустота, в которой висели остатки металлических конструкций. Несколько злыдней по-прежнему смотрели на нас со стен, но не ожили так, как оживали иногда на уроке; теперь это был просто рисунок.
Больше мы никого не видели.
– Чреворот в Лондоне бежал от тебя. Он понял, что ты можешь его убить, раньше, чем ты сама это поняла, – сказала Лизель, пока мы тащились обратно по лестнице к мастерским. – Терпение, наверное, прячется.
– Как может спрятаться чреворот размером с ангар? – спросила Аадхья.
– Чреворот – это жидкость. Он просто мог растечься под полом.
Мы все, невольно вздрогнув, посмотрели под ноги, даже Лизель.
– Школа разбита вдребезги, – Аадхья говорила таким тоном, словно пыталась себя убедить. – В половине помещений недостает стен и потолка. Мы бы его увидели.
Я в этом сомневалась; в конце концов, никто из нас до выпуска не видел Терпение, так ведь? В отсутствие других идей мы зашли в один из классов; Аадхья отвинтила ножки у старого металлического стула и превратила их в ломики. На ходу мы принялись приподнимать половицы и посылать под них светящийся шар. Это нас затормозило – мы не шли, а еле ползли. Если мы хотели произвести дотошный обыск, нужно было вернуться наверх и начать с библиотеки, но мы этого не сделали – точь-в-точь как человек, который понимает, что нужно отложить книгу и лечь спать, иначе утром проснешься разбитым, и все равно продолжает читать. В любом случае, мы вряд ли сумели бы как следует обыскать Шоломанчу. Школа вмещала пять тысяч человек. Целая армия злыдней могла годами прятаться от нас троих, не то что одно-единственное чудовище.
Но мы искали то, чего на самом деле не хотели найти. По правилам Шоломанчи мы должны были обрести искомое с легкостью. За первым же углом нас должно было ждать Терпение, с глазами Ориона на уровне моего лица. Отчасти поиски усложняла отчетливая уверенность в том, что я найду именно то, что ищу. Даже если Терпение прилагало массу сил, чтобы спрятаться от нас, должно было хватить минимальной настойчивости с нашей стороны. Но мы продолжали искать – и ничего не находили.
– Придется его позвать, – сказала я наконец, когда мы спустились по лестнице и вернулись в мастерские.
– Потрясающе, – выдохнула Аадхья. – Как можно призвать чреворота? Лучше уж поторговаться. Мироздание, дай мне корзину сомы, а взамен я готова встретиться с самым большим в мире чреворотом! Может, попробуем именно так?
– Все равно не получится, – яростно возразила Лизель и с лязгом отбросила ломик.
Мы обе замолчали и взглянули на нее.
– Терпения здесь нет! Будь он здесь, мы бы его уже нашли. Но его нет в школе.
– Так. То есть ты теперь хочешь сказать, что он выбрался. – Аадхья тоже отбросила лом и гневно взглянула на Лизель, уперев руки в бока.
– Нет! – воскликнула Лизель. – Если бы Терпение выбралось, вылезли бы и остальные. Но никто не вылез. Школа держится, а злыдней нет. Они держались сколько можно с помощью малии, а потом угасли и сгинули в пустоте. Они исчезли, и Терпение тоже.
Она произнесла это с агрессивной уверенностью человека, который пытается навязать свое мнение мирозданию; впрочем, я поняла, что в данном случае Лизель пытается навязать свое мнение мне. Она не верила, что все злыдни и Терпение тихонько сгинули в пустоте. Она просто решила, что, как ни досадно, с ними произошло что-то непонятное, а значит, искать Терпение без толку. Лизель не хотела, чтобы я произносила заклинание призыва, поскольку ее пугала мысль о том, какую плату я могу предложить за освобождение Ориона. И Лизель имела полное право беспокоиться. Я должна была предложить достаточно, чтобы отменить то, что случилось со школьными злыднями, и это, возможно, было хуже, чем вся орда чудовищ, вместе взятых.
– Я попытаюсь, – твердо сказала я, отвечая на невысказанные опасения Лизель. – Сначала мы вернемся к двери, и вы обе выйдете, а потом я попытаюсь.
– Не надо глупостей, – начала Лизель. – Послушай меня…
– Нет, извини, – перебила я, подразумевая «отвали».
Я зашагала по коридору, направляясь к спортзалу, где находилась еще одна техническая шахта, выходящая в выпускной зал. Я знала, что Терпения там не будет, но по пути продолжала ковырять половицы, а когда подошла к дверям спортзала, то и их осторожно отворила ножкой от стула – и не ошиблась: Терпения не было. Хотя одна половина школы отвалилась, а вторая грозила за ней последовать, артефакты в спортзале продолжали работать. Деревья стояли увешанные летними плодами, в воздухе висел до жути прекрасный аромат спелых персиков, меж камней журчал извилистый ручеек, протекая под очаровательным мостиком, переплетенные ветви, как на картине, обрамляли стоящую вдалеке пагоду.
И на ступеньках сидел Орион, глядя вдаль.
Я просто застыла на пороге. Вы, наверное, думаете, что я тешила себя, по крайней мере, одной фантазией – мечтала найти Ориона живым и невредимым и спасти его по-настоящему, – но нет. Шоломанча отучает верить в чудо. Мы получали только те чудеса, которые творили сами, – и за каждое платили вперед. Я вообще не надеялась на чудо.
Но когда я уже хотела заорать во все горло и броситься к нему, Лизель повисла на мне всей тяжестью – иначе бы она меня не удержала. Пока я пыталась вырваться, Аадхья уцепилась за меня с другой стороны и зажала мне рот, а Лизель прошипела:
– Это не он! Это ловушка!
Это действительно могла быть превосходная ловушка, и я угодила бы прямо в нее, но, прежде чем я успела стряхнуть их обеих, Орион повернулся и увидел нас. Он встал и зашагал к нам через персиковую рощу.
Лизель и Аадхья застыли неподвижно, как животные, понявшие, что от охотника не спастись. Я чувствовала страх в их прикосновении. И у себя в животе. Орион смотрел прямо на меня, и я даже пожелала, чтобы это было ловушкой. Хотелось бы мне хоть на мгновение представить, что передо мной кто-то другой, но это был он. Разница заключалась в том, что я уже не была собой, во всяком случае в представлении Ориона. Он смотрел на меня с сосредоточенным, расчетливым выражением, которое появлялось у него, когда он охотился на злыдней, когда думать приходилось лишь о том, что делать дальше.