Я могла бы орать до тошноты, но стояла молча, потому что он шел к нам – шел, чтобы убить нас. Лизель дергала Аадхью у меня за спиной, пока та не выпустила мою руку. Похоже, Лизель думала, что мне придется драться с Орионом. Хуже всего – я и сама так думала.
– Орион, – сказала я. – Орион, это я, Эль!
Мой голос поднялся до крика, но он даже не замедлил шаг. Словно оказавшись наедине со всеми злыднями в мире – с худшими злыднями в мире, – он убивал, убивал и убивал, пока в нем не осталось ничего человеческого. Казалось, желание заниматься хоть чем-то, кроме убийств, полностью покинуло Ориона. Именно этого хотелось всем, кто его окружал.
Я не представляла, как сражаться с ним, – но в то же время нельзя было просто поддаться! Поэтому я сделала единственное, что могла, – швырнула Ориону в лицо заклинание отказа. Я даже не наложила его как следует – я просто бросила его и сказала: «Нет. Нет, спасибо», вложив в свои слова искреннее отвращение к ужасной машине для убийства, в которую превратился Орион.
Орион влетел лбом прямо в защитный купол и остановился. Растерявшись, он помедлил мгновение, а потом положил обе руки на поверхность купола, и в животе у меня все перевернулось: это так напоминало Терпение. Передо мной стоял Орион, однако его прикосновение ощущалось точно так же, как если бы мой защитный купол облепил чреворот, пытаясь пробиться ко мне, покрыв поверхность слизью и проверяя заклинание на слабость.
Брешей не было. За этим куполом стояло все мое существо, нерушимая стена моего «нет», в которую было вложено бесконечное количество нью-йоркской маны. За одним-единственным исключением: я смотрела сквозь слабый золотистый блеск заклинания на Ориона – и мечтала о нем. Я хотела, чтобы Орион подошел ко мне, и тогда я бы наорала на него за то, что он такой идиот, а потом упала бы к нему в объятия и целый месяц рыдала у него на груди. И тогда Орион, пробовавший мою стену на прочность, Орион, который был мне совершенно не нужен, прищурился и помедлил. Потом он снова положил обе руки на купол и начал давить, пользуясь силой моего желания, с которым я ничего не могла поделать, хотя от этого зависела моя жизнь и жизнь всех, кого я любила.
– Эль! – сквозь зубы выговорила Лизель, но я не нуждалась в напоминании.
Я бы сама закрыла брешь, но это было все равно что вскрыть себе грудную клетку и извлечь собственное сердце. Мана вливалась из нью-йоркского разделителя в защитный купол, удерживая чудовищный воплощенный голод на той стороне, насколько мне хватало сил, – голод, который не был Орионом. Как если бы он убил Терпение и сам стал Терпением.
Я с ужасом вспомнила, как потянулась к нему сквозь водяное зеркало там, в Уэльсе, сразу после выпуска, то мгновение, когда я попыталась его ухватить, – и вместо этого коснулась чреворота. Орион никогда раньше не сражался с чреворотом. Я убила единственного чреворота, который сумел пробраться в школу дальше выпускного зала. Что, если сила Ориона – сила, которая позволяла ему извлекать ману из злыдней, – была подавлена, когда он принял в себя поток малии? Столетие мучений и злобы обрушилось на него одним махом. Я не могла подавить желание дотронуться до Ориона… и он содрогнулся, и прижался всем телом к куполу, и двинулся вперед, поплыл сквозь медово-золотистую стену, палец за пальцем проникая внутрь. Среди медового блеска показались руки, затем лицо, потом он протолкнул плечи, одно и другое, прорвался целиком – и упал на пол. Я не могла сражаться с Орионом, не могла, но когда он встал и двинулся ко мне, я прорычала с яростью и болью:
– Дерьмо! Если ты подойдешь ближе, я тебе голову разнесу! – И замахнулась ножкой от стула.
Я не была готова превратить Ориона в кучу личинок, освежевать его заживо или внушить ему, что его уже не существует. Но ударить его палкой я могла – практически в любую минуту с момента нашего знакомства; словно поверив мне, Орион замедлил шаг и остановился почти в пределах досягаемости.
Все это время его лицо оставалось безмятежно-невозмутимым, нечеловечески спокойным, но теперь на лбу появилась еле заметная морщинка. Мы все стояли готовые к бою, и никто не двигался. Я пыталась совладать с гневом и ужасом одновременно, и тут он сказал: «Галадриэль», – странно шевеля губами, как если бы забыл, из каких звуков складывается мое имя, и словно пытался вспомнить человеческую речь.
– Галадриэль. – Во второй раз у него получилось лучше, и когда он опять произнес «Галадриэль», это прозвучало неправильно, совсем не так, как когда-то говорил Орион – когда мне было приятно слышать свое имя – но, по крайней мере, это уже походило на человеческий голос.
Он замолчал, похоже удовлетворенный тем, что у него все получилось. Больше Орион ничего не сказал. Но и не набросился на нас. Он просто стоял и смотрел на меня.
Глава 11Круглый дом
Все мы стояли как вкопанные целую вечность; Орион так и не убил нас, и мы наконец поверили, что в его намерения это не входит. Поверив в это, мы провели еще массу времени, шепотом совещаясь, что, черт возьми, теперь с ним делать. Лизель предложила оставить Ориона в школе и сходить за помощью. Аадхья на это закатила глаза, а я даже не удосужилась вслух возразить. Следующим очевидным вариантом было отправить его прямо домой, к маме и папе, в Нью-Йорк, но это тоже никому не понравилось.
– Куда бы ты его ни отвезла, ньюйоркцы за ним приедут, – заметила Лизель. – Или кто-нибудь еще. Ориона Лейка нигде нельзя тихонько спрятать!
– Попытка не пытка, – мрачно сказала я. – Я отвезу его к маме.
Я понятия не имела, что мама сделает с Орионом. Судя по прошлому опыту, она не желала иметь с ним никакого дела, разве что убрать его подальше от меня. Как ни ужасно, я теперь понимала причину. Орион не собирался убивать нас прямо сейчас – но, возможно, попытался бы в обозримом будущем. Я по-прежнему содрогалась при мысли о том, что стою от него на расстоянии вытянутой руки. И страшно было не только мне: Лизель не сводила глаз с Ориона, готовая принять оборонительную стойку, а Аадхья брала меня за руку каждый раз, когда я на него смотрела – видимо, повинуясь инстинкту, который велит остановить шагнувшего на проезжую часть ребенка. Того, кому не стоит доверять в вопросах самосохранения.
Аадхья имела полное право не доверять мне. В попытке спасти Ориона я бы сразу сделала что-нибудь глупое и отчаянное – впрочем, в глубине души я прекрасно понимала, что ничего полезного сделать не могу – что бы с ним ни произошло, как бы он ни пострадал в схватке с Терпением. Единственное заклинание, которое бы точно сработало, было тем самым, моим фирменным оружием: я могла посмотреть на Ориона и сказать ему, что он уже мертв – и он поверил бы мне, как поверило бы Терпение. Конечно, Орион был мертв. Он оказался заперт в Шоломанче с мириадами чудовищ, включая самое страшное из них. Я вернулась в школу, зная, что он мертв, и по-прежнему это знала. Я могла бы и его убедить.
Но кто-то должен был убедить нас обоих, что Орион еще жив, что он где-то там, погребенный под толщей злыдней. С этой задачей справилась бы только мама.
– Что ты предлагаешь? – резко спросила Лизель, раздраженная тем, что я упорно отрицала факты. – Взять его за руку и вывести? А потом посадить на самолет? Как нам хотя бы выбраться из музея?
Вопросы были прекрасные, а ответов я не знала.
Я взглянула на Ориона, который смотрел на меня неподвижными блестящими глазами, и отступила к дверям спортзала. Он повернулся, не отрывая взгляда. Я сглотнула, сделала еще несколько шагов, напряженная до предела, и едва удержала жалобный всхлип, когда Орион шевельнулся. Лизель и Аадхья тут же встали передо мной. Но Орион сделал лишь несколько шагов и снова остановился на расстоянии вытянутой руки. Мне пришлось хорошенько отдышаться, прежде чем сердце перестало бешено колотиться. Я плакала не стыдясь. Нельзя, нельзя, нельзя бояться Ориона. Нельзя быть жестоким к существу с его лицом.
– Так, – сказала я, как только обрела дар речи. – Я заберу его в Уэльс, даже если придется идти пешком.
К счастью для меня – и, вероятно, для многих других, – после того как я сделала свое торжественное заявление, Лизель перестала взывать к моему разуму и напрягла мозг, чтобы решить все проблемы, которые я создавала для себя и заодно для нее. Мы отправились обратно в мастерскую, и Аадхья собрала держатель для заклинания из того, что там валялось. К счастью, Аадхья умела работать с экзотическими материалами. Она смастерила подвеску из каплевидной глазницы трескуна и окружила ее фрагментами панцирей как минимум пяти плакальщиков, которые связала сиренопаучьей нитью, а Лизель поместила внутрь заклинание незримости и вручила артефакт мне.
– Надень это на него, – велела она.
Орион, притащившийся в мастерскую вслед за мной, все это время так и стоял на расстоянии вытянутой руки. Приблизиться к нему было так же страшно, как идти по коридору к подстерегающему меня чревороту.
Но когда я сделала глубокий вдох и шагнула к Ориону, он отступил. Я помедлила и попыталась снова, и он опять отступил, будто сам не хотел, чтобы я подходила ближе. Я остановилась и чуть не разрыдалась, а потом сказала:
– Тогда сам его надень!
Я положила артефакт на верстак – точнее, на уцелевшую половину верстака – и отошла. Орион приблизился, медленно наклонил голову, чтобы посмотреть на артефакт, а затем взял подвеску и надел на себя.
Я словно увидела его другими глазами. Артефакт висел, странно светясь, поверх остатков ветхой футболки, превратившейся в болтающиеся на шее и на руках лохмотья, побуревшие от крови. Штанины лопнули поперек бедер, задние карманы оторвались и висели лоскутьями. Кеды превратились в сандалии – на ногах они держались только благодаря полоскам ткани и уцелевшим резиновым мыскам. Орион мог починить одежду, пока сидел в павильоне, но ему было все равно.
– Ну и вид у тебя, Лейк, – сказала я – что еще я могла ему сказать? И тут же расплакалась, но даже лицо руками закрыть было нельзя – вдруг он подойдет ближе?