Это тоже был слив эмоций, но хотя бы полезный; почти целую неделю, пока Лю сидела запертая, в одиночестве ожидая своей участи, они обсуждали важные моменты: например, сколько кресел в совете отдать пекинцам, а сколько – новопришедшим, кого поселить в самых удобных частях анклава, кто будет распоряжаться вакансиями… И я перевела разговор на привычные рельсы, заодно отменив половину трофеев, из-за которых они ругались.
Они торопливо засовещались, сгрудившись кучкой и понизив голос, но тут в зале поднялся парень, который вместе с нами тренировался на полосе препятствий, один из выпускников-пекинцев, по имени Цзяньюй. Он присоединился к нам одним из последних, и даже не потому, что боялся моих тайных замыслов, а потому, что мы действовали не по правилам, к которым он всегда питал горячую любовь. Даже когда Цзяньюй наконец вышел на полосу препятствий и преодолел ее в тесном дружеском кругу (насчитывавшем пятьсот человек), он пожаловался нам с Лю, что наша тактика противоречит пособию для выпускника (к тому времени уже несколько месяцев совершенно бесполезное). Мы мрачно покосились на Цзяньюя, и другие ребята из пекинского анклава спешно увели его, устало вздыхая… И вот теперь он встал и твердо сказал:
– Если придется потесниться, я отдам собственное место. Пусть только Сянь поможет Пекину.
Сидящая рядом мать в тревоге цеплялась за него… но тут же поднялись еще девять человек – остальные выпускники-пекинцы – и сказали то же самое. А потом словно из бутылки вылетела пробка: в зале начался хаос. Пекинцы вставали, подходили к представителям клана Лю и заговаривали с ними; пекинцев было почти втрое больше, и вряд ли место нашлось бы для всех.
Если, конечно, от моей попытки анклав не рухнет. Но если бы мне дали шанс попробовать, я бы не стала об этом слишком задумываться. Другого способа я не видела. Я говорила серьезно – я не могла уйти отсюда, зная, что они убьют кого-нибудь другого; но уйти, став разрушительницей миров, я тоже не могла. Если мне суждено обрушить пекинский анклав, если я должна выполнить хотя бы этот пункт из списка – что ж, значит, список на том и закончится. Наверное, это было не лучшее решение; Лизель назвала бы меня идиоткой. Если все остальные анклавы я собиралась пощадить – почему бы просто не уйти, вместо того чтобы самой бросаться в яму? Но – да, я предпочитала быть идиоткой, потому что больше ничего не могла сделать. Я всю жизнь старалась не исполнить пророчество, не превратиться в чудовище – и не собиралась сдаваться теперь.
Члены совета перестали торговаться и с тревогой смотрели на остальных волшебников, чувствуя, что теряют бразды правления. А значит, некому было повернуться ко мне и сказать «Ладно, мы согласны, давай». Но тут из ямы донесся слабый скрежет – диск немного приподнялся. Я снова ухватилась за кирпич, и мне удалось его поднять – не без труда, не как обыкновенный кирпич, но, по крайней мере, он казался сделанным из свинца, а не из космической материи, и я, поднапрягшись, его сбросила, а за ним другой. От грохота все подскочили, а я продолжала трудиться, вышвыривая кирпичи один за другим, и они становились легче и легче. Наконец мама Лю тоже смогла поднять кирпич; затем на помощь пришли Цзяньюй и остальные выпускники, и родственники Лю, и мы полностью расчистили диск, и я его коснулась…
На мгновение мне захотелось остановиться. Я не могла прочесть в сумраке надпись на диске, но чувствовала ее пальцами; если они зашли слишком далеко, если причинили Лю непоправимый вред… когда я сниму крышку, она умрет. А я дала им слово, поэтому, даже если она будет лежать внизу раздавленная, окровавленная, умирающая, мне придется помочь ее убийцам. Мне все равно придется спасти их анклав.
Тут я перестала медлить и отшвырнула крышку в сторону, как метательный диск, с такой силой, что он врезался в стену; родители Лю закричали и потянулись к дочери – она лежала на дне цилиндра, обнаженная, в позе эмбриона, крепко связанная кожаными ремнями, которые были испещрены рунами. Я ощутила приступ тошноты, вспомнив, что в сердцевине убитых мною чреворотов видела чье-то изувеченное тело. Я-то думала, что это останки какого-нибудь малефицера вроде Джека, только более успешного, который высасывал жертв досуха, пока наконец не превращался в чудовище, чтобы вечно питаться чужими жизнями. Я боялась стать такой же.
Но там, в вечном заточении, могла оказаться Лю, милая тихая Лю, которая имела дело с малией только ради спасения маленьких кузенов и отреклась от нее при первой же возможности. Руки ее обхватывали туловище, и лежащая сверху кисть была раздроблена; бедра и плечи казались вывернутыми, а там, где ремни стерли кожу в кровь, виднелись ужасные синяки. Когда родители сняли с головы Лю капюшон, я увидела у нее на губах кровь. Лю лежала с закрытыми глазами. Но она дышала – и продолжала дышать.
Когда ремни перерезали, Лю слабо застонала, и из амфитеатра тут же выскочили полдесятка целителей; они наложили на нее полдесятка быстрых заклинаний – как будто вкололи морфий и надели кислородную маску; следуя их указаниям, мы опустили руки в цилиндр и дружно ее подняли. Кто-то превратил одно из кресел в амфитеатре в носилки. Как только Лю положили на них, Сяо Цинь выбрался из ее кулака и потянулся маленькими лапками ко мне. Я взяла его и, плача, прижала к щеке.
– Она бы не хотела, чтоб ты погиб, – сказала я.
Он пискнул, вывернулся у меня из рук и прыгнул на носилки.
Мать оставалась возле Лю, а отец на мгновение повернулся ко мне. Глаза у него были влажные, губы неопределенно шевелились, словно он не знал, что сказать, а потом он перестал подбирать слова, сложил руки и благодарно поклонился. Я сделала то же самое, вероятно нарушив этикет, но мне было плевать. Значение имела только Лю, и она, к счастью, выжила и обрела свободу.
Когда папа Лю выпрямился, вся комната вокруг нас слегка заколыхалась, как корабль в бурном море.
– Уносите ее отсюда! – велела я, а потом повернулась к разбросанным по полу кирпичам и уставилась на них. Нельзя сказать, что я совсем растерялась. Первая половина сутр, если коротко, представляла собой инструкцию по созданию примерно таких кирпичей, точнее камешков, и стоимость каждого равнялась примерно годовому запасу маны. Но суть была той же: строительный материал. Конечно, сейчас эту часть можно было пропустить, тем более что сам процесс создания камней занимал неделю. Потратить столько времени мы не могли.
Вторая часть сутр – которую я знала гораздо хуже, чем первую, – подробно объясняла, каким образом надлежит осторожно открыть кроличью нору, ведущую из реального мира в пустоту. Это занимало три дня. Опять-таки мы уже находились в пустоте. И наконец, последние три страницы, которые я несколько раз бегло просмотрела, были посвящены великому завершающему этапу (берешь все камешки и включаешь их в сложный процесс, сплетая заклинания воедино, чтобы создать основание анклава).
Автор санскритского текста считал финальное заклинание чем-то вполне очевидным – наверное, так оно и есть, если медленно и тщательно проделать первые два этапа. Средневековый арабский комментатор отнесся к нему как к чему-то старомодному и эксцентричному, приведенному ради исторического интереса, так же как в справочнике по современной архитектуре рассказали бы о постройке глинобитной хижины. Наверняка маги к тому времени уже открыли для себя технику бесконечной пытки.
Я не то чтобы чувствовала себя в открытом море – скорее, на необитаемом острове, со сломанным компасом и картой, изобилующей пробелами; чтобы добраться до нужного места, нужно было очень много везения. Но делиться этим ощущением с окружающими, которые смотрели на меня с тревогой, я не стала: не хотелось, чтобы их сомнения еще больше затруднили задачу.
– Вы все лучше уйдите, пока я не начала, – сказала я Цзяньюю. – Если не сработает, вам тут делать нечего. Уносите Лю и…
Цзяньюй покачал головой:
– Никто не может уйти. Снаружи анклав держит круг магов. Только благодаря этому мы смогли вернуться после общей эвакуации. Нас предупредили, что, если мы попытаемся выйти, прежде чем заложим новый анклав, мы толкнем в другую сторону, и все рухнет.
Превосходно.
– Я уверен, что у тебя все получится, – сказал Цзяньюй, причем абсолютно искренне.
Очень мило, но я бы предпочла услышать, что я дура и ничего у меня не выйдет: лучше всего мне работается, когда я зла.
– Спасибо, – мрачно сказала я, закрыла глаза и несколько раз глубоко вдохнула, пытаясь очистить в голове место для заклинаний.
Но мной по-прежнему владело сильнейшее желание выбраться из этой комнаты, и спустя некоторое время я поняла, что это не просто отвращение – место в принципе было неподходящее. Совет собирался выстроить новый анклав и подпереть им старый. Я намеревалась поступить иначе. Сутры Золотого Камня не предназначались для постройки огромных современных анклавов. Я могла сделать лишь одно – починить старый анклав.
Я открыла глаза и взглянула на Цзяньюя:
– Где основание старого анклава? Того, что пострадал.
Даже Цзяньюй не сразу добыл эту информацию у членов совета: они явно были уверены в моем успехе меньше, чем он. Но выбирать особо не приходилось, и снова по залу, омывая пол и стены, прокатилась волна сомнения. Когда она улеглась, совет наконец перестал спорить и повел меня обратно в проулок.
В дальнем конце по-прежнему маячил Орион – его колено так и висело в воздухе, словно он застыл во времени.
– Выпустите их, – велела я женщине, но та и сама смотрела на моих друзей с тревогой.
– Это не наши чары, – сказала она. – Связь с изначальным анклавом рвется. Они на той стороне.
Значит, дело было не в защитном заклинании; свиток мудреца, очевидно, перенес меня в пекинский анклав через брешь в пустоте. И если она расширится – все мы рухнем.
Больше они не колебались. По ту сторону проулка стояли два внушительных городских особняка, и между ними была маленькая щель, заметная лишь в том случае, если поднять голову и посмотреть туда, где заканчивался общий фасад (на высоте второго этажа). Двое членов совета взялись за края щели и потянули; стена раздвинулась, и показался узкий короткий проход, который вел между домами, заканчиваясь небольшой каморкой.