Но как только я закончила заклинание, они стали переворачиваться; открылась самая последняя страница, на которой простыми черными чернилами была написана одна-единственная строчка, как будто писец скопировал ее и даже не удосужился украсить, потому что не счел частью заклинания. Я никогда раньше ее не читала и не переводила, но она была просто элементарной и даже отдаленно не напоминала надпись на диске. В ней не шло речи о бессмертии и постоянстве, тем более о насилии; она содержала просьбу, тоскливый зов – «пожалуйста, оставайся на месте, пожалуйста, будь нашим убежищем, нашим домом, будь любимым». Я пропела ее на санскрите, а потом наспех перевела на китайский и произнесла вслух – очень настойчиво.
Все обмякли, тяжело дыша и цепляясь друг за друга. Люди стояли, закрыв глаза или устремив взгляд в землю, – они старались не смотреть на распахнувшиеся вокруг ужасные трещины. Но из другой комнаты, через проулок – там, где Лю пытались убить, – до меня донесся тонкий голос, слабый и прерывистый. Лю отозвалась, и другие присоединились к ней, подхватывая заклинание, – слова немного изменялись, передаваясь от одного к другому, как в детской игре, но это было не важно: смысл оставался прежним, и все просили об одном и том же. Когда заклинание пронеслось по толпе – когда все его подхватили, – я повторила его вместе с остальными, и золотой свет пробился через незакрепленные кирпичи, как раствор соединяя их в единую круглую мозаику. Он достиг внешнего круга и внезапно брызнул в разные стороны, заполняя и заживляя черные трещины; красные фонари зажглись по всему переулку, осветив верхние этажи домов, и, замигав, внезапно появилась неоновая вывеска метро, и включился свет на лестнице, ведущей вниз.
Книга захлопнулась, и я едва успела поймать ее в воздухе; вместе с ней рухнула я сама – не потому, что сутры внезапно потяжелели, но потому, что внезапно ноги отказались мне служить. Все вокруг, пьяные от облегчения, плакали, смеялись, обнимались, поняв, что они не умрут и что их дом не рухнул. Люди выбегали обратно в проулок, чтобы разыскать родных и друзей. Они танцевали и радовались, как на большом празднике; кто-то даже начал запускать фейерверки.
Сидя со скрещенными ногами на неподвижных кирпичах, я обхватила книгу обеими руками, склонила голову, прижимая сутры к себе, и прошептала «Спасибо». Я благодарила книгу, писца, Пурохану, мироздание – за то, что мне было позволено совершить это вместо разрушения и убийства, для которых меня предназначила судьба.
И тут Моя Прелесть пронзительно пискнула, и я вскинула голову. Члены совета никуда не ушли. Пятеро встали между мной и толпой, отгородив меня от остальных, а трое, соединившись в круг, собирались произнести смертоносное заклинание.
Хоть я и спохватилась, толку от этого было мало. Сил у меня не осталось. Я даже не могла их убить. Я могла лишь, крепко прижав к себе книгу, смотреть, как приближается смерть… И тут вдруг они все завопили, так ужасно, что мне захотелось их убить, просто чтобы избавить от страданий, – но прежде, чем я успела шевельнуться, что-то дернулось и все они… исчезли. Исчезли без следа.
На их месте стоял Орион. Сначала лицо у него было неподвижное и бесстрастное, а потом он посмотрел на меня. Мне следовало сказать «Четырнадцать, и ты опять ведешь», но я молчала, и он повернулся, не промолвив ни слова, и пошел прочь, и все в ужасе шарахались от него, толкая и давя тех, кто из любопытства лез вперед. Между Орионом и толпой образовалось широкое пустое пространство.
Глава 14Дубай
Янагнала его в аэропорту благодаря Лизель, которая неохотно буркнула: «Кажется, он летит в Нью-Йорк», после того как я выползла из анклава и принялась бродить по храмовой территории в поисках Ориона. Сначала она уговаривала меня отлежаться и не беспокоиться о нем, но, убедившись, что это бесполезно, сдалась.
– Ты не полетишь в Нью-Йорк! – зарычала я, вставая между Орионом и паспортным контролем. – Я буду кричать, что ты террорист, и нас арестуют. Клянусь, ты ей не достанешься! Ты что, рехнулся?!
Орион не ответил. Он стоял посреди зала и был возмутительно красив в чистенькой белой футболке и джинсах, которые мы раздобыли ему в коммуне; серебристые волосы у него были небрежно растрепаны. Я же напоминала уличную оборванку – в поту и в пыли, в красных пятнах от кирпичной крошки. Я бы не добилась задержания Ориона; если бы я начала орать, угадайте, кого из нас двоих арестовал бы полицейский, и я просидела бы несколько недель бог знает где, пока друзья меня бы не вытащили – если, конечно, Лизель не решила бы, что мне лучше посидеть под замком ради моего собственного блага, как она его себе представляла. На меня и так уже косились.
Но Орион смотрел на меня как на глоток чистой воды, поэтому я перевела дух и заставила себя успокоиться.
– Лейк, я знаю, что она твоя мать, но она малефицер, – сказала я ровно и сдержанно. – Если с тобой что-то не так – это ее вина. Она испортила тебе жизнь и ничего уже не исправит.
– Только она может исправить, – возразил он. – Если бы кто-нибудь другой мог…
Орион замолчал, и я вспомнила, как мама стояла, положив руки ему на голову, и плакала – после всех своих усилий. «Я ничего не могу для него сделать», – сказала она. Мама сумела только дать Ориону надежду. Достаточно, чтобы он справился с отчаянием, которое его охватило, когда он позволил себе поверить, что имеет право жить вне зависимости от своих проблем. Он считал это своими проблемами!
– Ничего не нужно исправлять, – сказала я, пытаясь говорить искренне. – Ты с раннего детства спасал людей.
– Нет, – возразил он. – Я с раннего детства охотился на злыдней. Я хотел… – Орион отвел глаза, и в них мелькнуло горе. – Я просто хотел думать, что спасаю людей. Я хотел быть героем.
– Ты и есть герой, придурок! – резко сказала я. – И ты действительно спасал людей! Блин, ты нас всех спас!
– Нет, это ты.
– Меня бы сожрали через десять минут вместе со всеми остальными, когда злыдни вернулись в зал, – сказала я. – Я бы даже пытаться не стала, не будь тебя; мы бы не починили механизм, если бы ты не бегал вокруг и не убивал злыдней буквально от нечего делать! Ты очистил целую школу! Ты уничтожил половину злыдней на свете…
– Я их сожрал! – выпалил он.
Я замолчала.
– Что?
– Я их сожрал, – хрипло повторил Орион. – Всех злыдней в школе. Я их не убивал. Просто… осушил. Они пытались бороться, но напрасно, – он отвел глаза, и его лицо исказилось от какого-то ужасного напряжения. – Наверное, я с самого начала именно это и делал. Пожирал их.
– Я видела, как ты убивал злыдней, – твердо сказала я.
– Я делал это сложным путем, – продолжил он. – Может быть, сначала приходилось… каким-то образом… пробиться через оболочку. Но теперь мне это не нужно. Просто надо ухватиться, и тогда… – он сделал уродливую гримасу, словно всасывал спагетти. – Тогда я могу забрать все.
– Что, как чреворот?! – возмущенно поинтересовалась я и замерла, почувствовав, как что-то оборвалось в животе.
– Ну да, – пожал плечами Орион с безрадостной улыбкой. – Примерно так.
Мне хотелось кричать, хотелось забросать его вопросами, но я не могла – особенно при виде его лица, на котором не было никакой надежды. Я могла бы притвориться, что ничего не поняла. Я и не хотела понимать, но поняла все с ужасающей ясностью: вот что сотворила с сыном Офелия. Чудовище, которое невозможно убить, монстр, которого боялись все остальные монстры. Зверь, который до капли вытягивал силу из своих жертв. Офелия нашла способ влить ужасную всепожирающую силу в человека – а потом научила этого человека отдавать малию, которую он собирал, анклаву, где она вновь превращалась в ману, очищаясь самим актом безвозмездного дарения. Прекрасно и эффективно.
Время словно пошло вспять, мы будто вернулись в Шоломанчу и стояли у ворот в ту минуту, когда на нас надвигался худший кошмар на свете. Я велела Ориону бежать, а он… он просто стоял и смотрел на Терпение. Он никогда раньше не сражался с чреворотом, никогда раньше его не видел – во всяком случае, так близко, в пределах досягаемости. Как-то раз он отправился охотиться на чреворота, но только зря потратил время. Я убила чудовище прежде, чем до него добрался Орион. Но в выпускном зале он оказался лицом к лицу с Терпением и увидел… нечто знакомое. Ему словно поднесли зеркало.
А когда я крикнула, что надо бежать – что ничего нельзя сделать с этим чудовищем, с этим неистребимым кошмаром, только отправить в пустоту, – Орион со мной согласился. Поэтому он вытолкнул меня за ворота, а сам остался. Как я ему и сказала.
Этот взгляд я уже видела – Орион хотел сохранить меня в памяти, прежде чем вновь вытолкнуть за ворота. И я уже почти сдалась, погрузившись в кошмар… но Аадхья была права. Я не бросила Ориона в Шоломанче. Я бы этого никогда не сделала. Ни за что. Я не могла говорить – но шагнула вперед и протянула руку.
Орион не позволил мне прикоснуться к нему. Он отступил на шаг, готовясь к бегству:
– Не надо. Не надо. Я должен уехать. Должен.
– Послушай, – срывающимся голосом сказала я; горло у меня перехватило, но я заставила себя говорить. – Орион, послушай. Сколько я себя помню, я обладала способностью творить такие ужасы, что и представить нельзя. Я мечтала только о том, чтобы кто-то сказал мне, что я не чудовище. Что я не сделаю ничего непоправимо страшного. Зря надеялась. Никто не вручит тебе похвальную грамоту за примерное поведение. Все будет хорошо, только если ты сам по мере сил живешь так, чтобы все было хорошо.
– Ничего хорошего от меня не может быть в принципе, – спокойно сказал Орион, и я замолчала. – Эль, неужели ты искренне думаешь, что я могу как-то себе помочь? Ты же знаешь, что такое чреворот. Как он поступает с людьми. Я это сделал и продолжаю делать – с пекинцами.
На мгновение я вновь оказалась на коленях в той тесной каморке, где раздавались истошные крики людей, схваченных чреворотом, – только