, в Дубае. Даже тем людям, которым помогать не хотела.
Да, мироздание не предложило мне билет в первый класс, но я не возражала. Лучше торчать на самолетной кухне и трудиться вместе со всеми, чем любезничать с владельцем частного самолета, а потом сидеть и ничего не делать, только думать. К тому же, в отличие от многочисленных технических дежурств в Шоломанче, абсолютно ничто не пыталось убить меня в процессе.
Когда мы прилетели, стюард, который провел меня на борт, сказал извиняющимся тоном:
– Я все-таки отведу тебя к охране и выясню, что случилось.
Ну да, конечно. Я посмотрела на него:
– Пожалуйста, забудьте, что я была на борту.
Это было не настоящее заклинание, но я вложила в него немножко маны и к тому же не сильно погрешила против истины; в результате его мозг встал на мою сторону. Задумчиво нахмурившись, стюард отвернулся, а я скользнула в толпу людей, выходящих из самолета, и окончательно покинула его память.
Прошло в общей сложности девять часов, прежде чем я добралась до прабабушкиного дома. Если вы думаете, что я успела остыть, вы ошибаетесь. С каждым шагом на протяжении последних трех миль, которые мне пришлось проделать пешком, я злилась все сильнее; в моей голове не смолкая звучала мелодия ярости. Я не знала, что скажу Дипти – разве что объявлю, что она соврала, чудовищно соврала, обременив мою жизнь ложным пророчеством, и решительно поставлю точку.
Я знала, где живет прабабушка, поскольку мама до сих пор хранила письмо от папиных родных, то самое, которое они прислали много лет назад, приглашая нас к себе. Оно лежало в маленькой плоской шкатулке, смазанной пчелиным воском, где хранились также наши свидетельства о рождении, все записки, которые папа написал маме в школе, его портрет, который она нарисовала после выпуска (местами бумага была протерта почти до дыр, потому что она стирала, и начинала сначала, и плакала над листком, пытаясь запечатлеть дорогое воспоминание, которое могла бы передать мне, когда я появлюсь на свет). Я никогда не заглядывала в шкатулку – то есть заглядывала, конечно, но ни разу не читала письмо – то есть, конечно, читала. Я много раз доставала его из конверта, перечитывала лживое обещание: «Мы будем любить вас обеих так же, как любили Арджуну» и тщетно пыталась не жалеть о том, что любить меня оказалось невозможно.
Н я оказалась другим человеком – человеком, который доказал, что мама была права с самого начала, что она не зря спасла меня, не зря любила, не зря делала то, на что не решились папины родственники; я была человеком, который доказал, что они ошиблись, поскольку я спасала людей и целые анклавы, один за другим, по всему миру. И я собиралась ткнуть родичей в это носом и добиться от прабабки признания, что она раз за разом ошибалась во всем, связанном со мной.
Я обещала это себе на каждом шагу, когда тяжело дыша шла по переулку, меж двух рядов пышной зеленой растительности, полной цикад, птиц и обезьянок, – эти джунгли защищали дом от скептического взгляда заурядов. Виски у меня пульсировали от гнева, и я уже была готова разнести ворота на куски, разбить в щепки, лишь бы добраться до прабабки… но тут я миновала последний поворот и остановилась, потому что была не первой в очереди.
У входа стоял чреворот.
Он еще не пробился через защиту. Распластанные по двери и по стене щупальца были окружены слабым золотистым сиянием. Люди, находящиеся внутри обнесенного оградой дома, очевидно, колдовали вместе, удерживая щиты. Но вряд ли их хватило бы надолго. Золотистый свет пульсировал и мерк – силы иссякали. Чреворот неторопливо взламывал замок. Он не спешил. Он знал, что в конце концов попадет внутрь.
Казалось бы, великая пророчица должна была предупредить свое семейство о грозящей беде. Остаться дома они могли, только если знали, что к ним на помощь приду я – ребенок, которого они предали из-за ложного пророчества: «Она будет нести смерть и разрушение всем анклавам на свете». И теперь у ворот стояло чудовище, которое один из анклавов выпустил в мир, и не будь меня, способной уничтожить монстра…
Я некоторое время стояла и тупо смотрела, как чреворот ломится в дом. Он был далеко не таким огромным, как Терпение, и даже меньше той твари, которую я убила в Лондоне, но все же больше того, которого я разнесла в школьной библиотеке. Гораздо больше той мелочи, которую я убила в выпускном зале. Но опять-таки анклавам в Бангкоке и Сальте недоставало масштаба. В Сальте, вероятно, находилось не больше двухсот магов, когда анклав рухнул, увлекая их всех за собой.
Я достала мобильный и включила его.
Тут же пачками посыпались сообщения, но я, не обращая на них внимания, позвонила Ибрагиму.
– Эль! – воскликнул он; на заднем плане тут же загалдели голоса. – Эль, ты где? Мы тут с ума сходим! Ты цела? Все хотят тебя поблагодарить…
– Готовьтесь к удару, – перебила я. – Я не знаю, устоит ли новое основание. У вас полчаса, чтобы унести ноги.
– Что? – переспросил Ибрагим. – Эль, откуда ты знаешь? Эль!
– Не сейчас, – сказала я, отключила телефон, села на камень и, подождав полчаса, убила чреворота, которого создали сорок лет назад в дубайском анклаве.
Глава 15Махараштра
Когда чреворот стек с дороги, я открыла ворота. Они отворились легко. Защитные заклинания меня не остановили, и реального засова тоже не было. У меня сохранились смутные воспоминания о дворике с колоннами, о журчащем фонтане, о цветах, в изобилии покрывавших стены и арки. Теперь все лозы увяли, а фонтан молчал; но как только я вошла, вода издала сдавленный всхлип и потекла вновь – сначала короткими всплесками, потом блестящей струей. На ветвях показались новые листья и даже бутоны.
Было пусто, только в дальнем углу двора в одиночестве под тенью навеса сидела дряхлая старуха. Я пересекла двор и встала над ней. Она взглянула на меня; ее глаза и даже морщины на лице были полны скорби, не страха. Скрюченными дрожащими пальцами она коснулась моей руки. Кожа у нее была мягкой и тонкой, как бумага, и под ней ощущались хрупкие косточки.
Я не сопротивлялась. Я позволила прабабке взять меня за руку и не стала кричать и ругаться. Я, в конце концов, даже не могла назвать Дипти лгуньей. Она сказала абсолютную правду. Я действительно несла гибель и разрушение анклавам по всему миру. Каждый раз я уничтожала одно из чудовищ, на которых они были выстроены.
– Почему? – шепотом спросила я.
Больше я ничего не могла сказать. Мне едва удалось произнести одно слово.
– Ты и так уже знаешь, – ответила Дипти. Она лаково гладила мою руку, и по ее щекам потекли слезы; падая на сари, они оставляли темные пятна. – Изрекать будущее – значит менять будущее.
– Это то будущее, которого ты хотела? – хрипло спросила я, цепляясь за остатки гнева.
Она видела будущее. Она все знала, она понимала, что я не стану малефицером, и тем не менее намеренно произнесла двусмысленное пророчество.
– Это единственное будущее, в котором ты вернулась бы домой, – сказала Дипти. – Единственное, в котором она бы не нашла тебя, прежде чем ты вырастешь и окрепнешь.
– Кто? – спросила я.
Дипти была права, всегда права. До сих пор она не ошиблась ни разу, и, задавая вопрос, я уже знала ответ. «Мы познакомились с Эль. Она необыкновенная девушка. Жаль, что мы не встретились раньше». Вот что Офелия написала Ориону. Офелия, которая превратила собственного ребенка в чреворота – в существо, которое могла убить только я.
– Я не убивала чреворотов в пять лет!
– Она давно тебя искала, – сказала Дипти. – Она знала, что ты существуешь – во всяком случае, нечто вроде тебя. – Она поднесла мою руку к лицу, прижала ее к щеке, на мгновение закрыла глаза, а потом выпрямилась и похлопала по низкой мягкой скамеечке, стоящей рядом с креслом. Я села, чувствуя, как дрожат колени. – Она сотворила великое темное колдовство. Такое великое, что для него понадобились жизни многих детей. В тот год, когда из Шоломанчи не вышел никто.
Я слышала про тот год. Учебники рассказывали назидательную историю, внушающую, что нужно остерегаться малефицеров. Якобы десяток темных магов, сбившись в шайку, в выпускном зале истребили всех однокашников ради малии, чтобы спастись самим. Однако их быстро выследили и убили жаждущие мести члены анклавов. Этот рассказ служил предостережением и начинающим малефицерам, напоминая, что ребят из анклавов лучше не трогать. Офелия Рис-Лейк в те времена была председательницей Совета Правления. Это она возглавила охоту за злобными малефицерами.
В следующем году в нью-йоркском анклаве был зачат Орион. А в Шоломанче – я. Потому что мама и папа перешли в выпускной класс.
– Ты равновесие, – негромко сказала Дипти. – Дар, который принесли миру Арджуна и твоя мать, чтобы во тьме вспыхнул свет.
По моему лицу текли слезы. Дипти протянула руку и погладила меня по голове. В моем лице она словно искала что-то утраченное.
– Арджуна мог выйти из школы разными путями, – продолжала она. – Я могла предупредить его, заранее сказать, каким путем следовать, чтобы вернуться домой. Но все это было бы зря. Потому что он не мог не полюбить твою мать – и если бы он выжил, она бы погибла вместо него. И тогда… Арджуна вернулся бы в школу. Он вошел бы в эти двери и добровольно стал жертвой чреворота.
– Но зачем?! – в ужасе спросила я.
– Потому что он понимал суть моего дара, – негромко ответила Дипти. – Тот Арджуна, который последовал бы моему предостережению и выжил, понял бы, что я сделала выбор. Что я могла спасти лишь одного – а значит, вместо него должна погибнуть твоя мать – и ты вместе с ней. И он не принял бы этого. Не было будущего, в котором Арджуна согласился бы спастись такой ценой. Поэтому я его не предостерегла. Только благословила и отпустила.
Она отпустила его, невзирая на собственную скорбь, и позволила насладиться короткой любовью, не замутненной страхом, по доброй воле сделать миру подарок… во всех возможных будущих Дипти видела это: себя, папу, маму, поочередно предлагающих мирозданию любовь, смелость и светлую силу искреннего самопожертвования.