— Ну что ты, воробышек, — бормотал Кузьма, гладя ее по вздрагивающим плечам, — подумаешь… Это все ерунда, до свадьбы заживет.
— До чьей свадьбы? — быстро спросила она, сразу перестав всхлипывать.
— Ну вот! Опять ловишь меня на слове…
— Женщины! — проворчал Кузьма, когда Рита убежала в дом поправлять размытую слезами косметику. — В секретную командировку в глухой городок приезжаем на ярко-красном, с узорами автомобиле — таком, что даже те, кто машинами не интересуется, обратят внимание. К утреннему чаю выходим в вечернем платье и в боевой раскраске. А потом удивляемся…
— Это она для тебя так оделась и накрасилась, — возразил я.
— Знаю, — вздохнул Кузьма. — Разумеется, я всю жизнь об этом мечтал.
— Она тебя любит. Очень.
— Откуда знаешь?
— Она говорила.
— Вовремя я приехал, — задумчиво сказал Кузьма, окидывая меня оценивающим взглядом. — Раз до таких признаний дошло, дело осталось за малым. Хорошо, что ты не блондин.
— ??
— Первую жену у меня увел такой же двухметровый гренадер. Блондин, эсэсовец гадский, — пояснил Кузьма. — И отчего их к дылдам тянет? Чуть опять не прозевал… Первые ее отчеты я читал, улыбаясь, — продолжил он, — особенно про этого еретника в одежде девятнадцатого века. Их уже сто лет никто не видел. И тут на тебе — в Горке! Колдун, который умер, не предав свою силу, бродит с позапрошлого века! Невозможно еретника сто лет сохранять! Его же кормить надо! А ест он в три раза больше живого. Их в предыдущие века из-за этого сами родственники уничтожали — объедали семью. Сразу было ясно: кто-то забавляется. Если б знать тогда, чем кончится…
— Не надо было тебе уезжать.
— Теперь и сам знаю, — вновь вздохнул Кузьма. — Но не мог отказаться. Жутко интересно. Такие люди! Епископы, архиереи — и как только смогли столько собрать! А отношение к фактам? Меня даже на детекторе лжи проверили.
— И ты согласился?
— Почему бы и нет? Любопытно.
— Результаты их устроили?
— Вполне. Правда, накануне меня два дня допрашивали. Каждую детальку требовали! Вплоть до того, сколько мерцающих искорок видел в чаше. Зато потом… Сразу три епископа предложили рукоположить меня в священники. Еле отбился. Один особенно доставал. Говорил: не готов священником, давай я тебя хотя бы дьяконом сделаю! Хорош был бы дьякон, рыскающий аки серый волк по ночам! У меня теперь духовник есть, обзавелся на конференции. Как я ему это на исповеди расскажу? Выгонит!
Он раздосадовано умолк, и некоторое время мы слушали неотчетливые голоса, доносившиеся из дома. Судя по всему, разговаривали Дуня с Ритой. Слышались восклицания и громкий смех.
— Скажи, — робко спросил я, улучив момент, — а как это?..
Я не договорил, но он понял.
— Не успел толком почувствовать. Сколько я был в той шкуре? Помню смутно… Первое ощущение — свобода: все, что обременяло меня, человека, исчезло — остались сила и злость. Даже не злость — ярость необыкновенная. Непреодолимое желание вцепиться, рвать на куски…
Он виновато взглянул на меня.
— Когда мы ехали обратно, и я сидел позади… Шея твоя была совсем близко, и я слышал, как в артериях журчит кровь. Так хотелось полоснуть по ней клыками! Извини…
— Поэтому ты положил морду на грудь Риты?
— Если б не она, я бы не вернулся к себе, — твердо сказал он.
— Повезло нам, что ее в подвале сразу не задушили. Спешили, видно…
— Да нет, не спешили, — мрачно возразил Кузьма. — Это специально. Чтобы подольше мучилась… Гнида! Все продумал. Ты обратил внимание: стенка, за которой прятали сокровища, была выложена в полкирпича, а та, где нашли Риту, — в полный? Мужик вроде нас с тобою сумел бы ее выбить ногами, пока кладка свежая, а вот женщина… Она и так чудом выжила. Видимо, где-то в старой стене есть трещина, через которую воздух поступал. Иначе задохнулась бы…
Он вдруг заулыбался, глядя мне за спину. Я оглянулся. На крыльце стояли Рита и Дуня. Рита была обычных в джинсах и футболке, а Дуня красовалась в вечернем платье Риты и ее туфлях. Радостно поглядывала на меня. Рита даже взбила ей волосы. Все стало ясно: пришло время прощальных подарков…
4
Рита и Кузьма уехали сразу после завтрака. Рита так спешила отвезти Кузьму к лучшим столичным медикам, что мы едва успели обменяться на прощание телефонами и адресами. А спустя час приехали за мной…
Ночью, сразу после нашего возвращения из монастыря, Дуня позвонила Виталику, а тот уже сделал, что нужно. Спустившись в подземелье и ужаснувшись увиденному, Виталик опечатал монастырь и выставил у него усиленную охрану. Остался и сам — на всякий случай. Поэтому выглядел он уставшим. Но довольным: дело о страшных убийствах в Горке можно было считать раскрытым.
— И где они только держали эту зверюгу! — удивленно сказал он голосом, в котором радости было больше, чем изумления. — Никто никогда ту собаку не видел и не слышал. Может, «монашки» знали? Жаль, уехали. Ищи их сейчас…
Я не стал ему рассказывать о версии Кузьмы — он бы не поверил. Да и я сам…
— Отца Константина нашли? — спросил с надеждой.
— Все обыскали — нигде нет! — сокрушенно ответил Виталик. — Вещи его на месте, одежда в комнате, где он жил, разбросана… Наверное, убежал впопыхах. Найдем! Уже объявили в розыск…
Я не стал его разочаровывать: розыск, так розыск…
Часам к одиннадцати к монастырю под вой сирен и всполохи мигалок подкатила целая колонна. Из первой машины вышел Владимир Петрович Павленко, за ним, кряхтя, выбрался Михаил Андреевич Рыбцевич. Оба светила отечественной исторической науки сразу направились ко мне.
— Показывай, что нашел! — велел мне научный руководитель.
Но до показа дошло не сразу. Сначала машины скорой помощи увезли из монастыря три трупа. Еще двух мертвых женщин обнаружили в третьей замурованной нише, до которой мы с Кузьмой не добрались. Кладка там была давняя, стенку пришлось долбить ломами. Оба трупа были одеты в голубые платья «монашек». Как я понял, скорее всего, Татьяна и Жанна, о «счастливой» судьбе которых я подслушал в коридоре монастыря от круглолицей, счастья своего так и не обрели. Константину Жирову и Кнуру не нужны были возможные свидетели «особого послушания». Как торопливо сообщил мне Виталик, вместе с экспертами работавший в подземелье, ран на шее у женщин не оказалось — скорее всего, их просто задушили перед тем, как замуровать.
— Знаешь, кем Жиров работал на «химии»? — спросил меня Виталик и, не дожидаясь ответа, сообщил довольно: — Каменщиком. Дома строил. Говорят, неплохо получалось. В кладовке монастыря мы еще при первом обыске нашли оцинкованное корыто, в котором мешали раствор, начатый мешок цемента и с полсотни кирпичей. Древних, монастырских, со следами сбитого старого раствора. Но тогда внимания не обратили — не то искали…
Следом за медиками четверо милиционеров, ругаясь и отплевываясь, вытащили из подземелья труп огромного черного зверя. Чтобы не таскать его вверх-вниз, волокли через двор и притвор храма. Бросили на площади. Вспомнив просьбу деда Трипуза, я, морщась, вытащил из трупа три ножа и протер их заранее заготовленной тряпицей.
— Это что такое? — заинтересовался Павленко, взяв один из ножей. — Откуда такая необычная форма?
Разглядев старинную гравировку на лезвиях и серебряную чеканку на рукоятках, Владимир Петрович зацокал языком. Но я невежливо отобрал нож, сказав, что это частная собственность, которую следует срочно вернуть. Мне не хотелось расспросов…
— Вы совсем не думаете о науке! — обиделся Павленко. — Мало чего ваш дед просил! Это же уникальный экземпляр…
К счастью в этот момент нас пригласили в подвал, а там Владимир Петрович мгновенно забыл о ножах и о деде Трипузе…
Следственная группа, работавшая в подземелье, по уговору не тронула мешки — она стояли там, где мы бросили их ночью. Павленко, заглянув в первый же, только тихо охнул. Свет в подвале подключили еще утром, поэтому профессор Рыбцевич, которого я сразу отвел к нумизматической коллекции, прилип к мешку и, выудив очередную монету, что-то мычал, разглядывая ее в лупу. Я не мешал. Личная коллекция ведущего нумизмата страны, которую он собирал сорок лет и подарил затем университету, по сравнению с богатством, собранным здесь, выглядела жалкой горсточкой медяков…
Если бы не молчаливые люди в штатском, приехавшие вместе с профессорами и неслышно сопровождавшие нас, мне вряд ли удалось вытащить обоих докторов наук из подземелья. Старший из штатских, устав ждать команд от светил, взял инициативу в свои руки: его шустрые подчиненные один за другим стали опечатывать мешки и перегружать их в бронированный фургон, бывший в колонне. Не все мешки оказались неподъемными, но большинство двое плечистых оперативников тащили, кряхтя и постанывая от натуги. Когда подземелье опустело, оба профессора, отогнав всех к лестнице, взяли фонари и тщательно обследовали каждый сантиметр пола — вдруг при переноске обронили что…
Бронированный фургон доставил груз в местное отделение банка, где для нас уже были приготовлены просторная комната, столы и целая груда брезентовых инкассаторских мешков разного размера. Здесь и началась адова работа, продолжавшаяся двое суток — с небольшими перерывами на еду и короткий сон. Ценности следовало не только пересчитать, но и правильно внести в опись. На этом категорически настояли оба профессора. Они хорошо знали, что может произойти с кладом, записанным как «монеты старые: серебряные и медные, всего 482 штуки».
Мы работали на три стола. Павленко занимался посудой, оружием и драгоценностями; Рыбцевич — нумизматической коллекцией; мне доверили простейшее — считать монетное серебро. Хотя его было целых четыре мешка, дело оказалось легким: оборотная монета была всего нескольких номиналов, чеканки двух веков. Российских денег в мешках не оказалось: граф Чишкевич, очевидно, был настолько уверен в победе Наполеона, что не стал их сохранять.
Мы считали вещи и предметы, диктуя названия и количество трем приставленным к нам секретаршам. Когда груда учтенных сокровищ на столе становилась заметной, один из молчаливых людей в штатском ссыпал ее в инкассаторский мешок, куда отправлялась и копия описи. Работа была нудная, но шла быстро. Без Михаила Андреевича Рыбцевича мы провозились бы дольше. Он мгновенно определял взятую из мешка монету, и первое время даже ойкал при этом. Потом перестал…