Голоса жрецов звучали едва слышно, они напоминали легкий плеск волн, стелящихся по песку. Четверо их стояли под лестницей и держали за углы белое полотно. Дивиак, достигший ветвей, прикоснулся губами к омеле. Его волосы падали волнами на плечи, в свете факелов он напоминал изваяние из льда. Внезапно наступила полная тишина. Стало слышно, как серп царапает кору и срезает священный куст. Дивиак, закончив дело, пошатнулся и упал на подставленное полотно. В следующий миг в толпе родился крик торжества:
— Счастливого года! Счастливого года!
Оваты подвели к дереву двух белых быков, соединенных одним ярмом, увенчанных венками из плюща. По указаниям Дивиака два его помощника перерезали им горла. Он внимательно следил за тем, как легли на землю струи крови. Один из быков замычал из последних сил, его собрат ответил ему. Дивиак подошел к безмолвной толпе:
— Арбатилы! Вам угрожает смертельная опасность! Но мужество одного из наших воинов вернет народу свободу. Не забывайте, что бесчестье и трусость могут прогневить богов и заставить их отказаться от покровительства. Будьте хозяевами своей судьбы… Теперь пусть те, кто принес дары, возложат их.
Шиомарра подошла первой, ее поддерживали две служанки. Завернутая в тончайшую тунику, она напоминала волшебный голубой призрак. Шиомарра припала к земле, а Дивиак склонился над ней и коснулся своим лунным жезлом. Королева сняла со своих рук браслеты и положила их к основанию дуба, затем медленно поднялась и вернулась на прежнее место.
Я стоял в тени, довольно далеко от дуба. Когда богатые жители поселения сделали подношения, настала наша очередь приблизиться к дубу. Нашими подношениями стали доспехи и оружие римлян, убитых кузнецами. Я держал в руках шлем с султаном подцентуриона. Окровавленное железо легло поверх украшений и золотых монет.
— Мужество одного из воинов вернет народу свободу… — повторил, глядя мне в лицо, Дивиак, затем сказал: — Взгляни же на нее, Бойорикс, взгляни…
Она стояла возле Оскро, облаченного в чешуйчатые доспехи, и улыбалась мне. Необычайное очарование исходило от этой улыбки. Грусть и вместе с ней тайная надежда угадывались в ней, скрытая сила натуры, делающей бесповоротный выбор, юная энергия любящей души! Отсветы ближайших факелов скрасили болезненную бледность изможденного лица, наделили волосы золотым сиянием. Ее упругое тело, какое бывает у молодых ланей, по-прежнему влекло меня.
— Подойди к ней, — сказал друид.
— Иди, Бойорикс, иди, — подталкивали меня лесорубы. — Мы желаем тебе счастья.
Звуки лир перекрыли их дружелюбные голоса.
…Знала бы ты, дорогая Ливия, как я понимаю тебя, одиночество не мешает мне разделять твою радость, я счастлив тем, что вижу тебя безмятежной возле избранника, отвечающего твоим чувствам! Мне выпало счастье побывать на тех же вершинах блаженства. Я вдыхал его воздух так жадно, что ноздри не могли поспевать за потребностями тела. С каким трепетом я притягивал к себе хрупкую фигурку, почти призрачную в своей необыкновенной красоте! Не правда ли, в такие мгновения чувствуешь себя богом, хозяином земли и небес, веришь, что счастью уже не будет конца? Невероятным образом роднятся при этом скромность и величие, робость и отвага. Ведь любовь — это, по сути, сочетание простоты и предельного совершенства. При воспоминании о той ночи, той самой Матери-Ночи, руки перестают меня слушаться и буквы пляшут, словно птицы на ветках. Однако сердце мое бьется, точно в терновом обруче…
Какими чудными запахами благоухал тот вечер! Нас обжигало дыхание близкой весны! Мне стало вдруг жарко, как будто меня касались потрескивающие факелы в руках у собравшихся. Шиомарра казалась восхитительной… Снова я был рядом с ней. Ее глаза читали мои сокровенные мысли, сама ночь наделила их нежной, теплой ясностью. Она молчала, оставаясь неподвижной, и только губы выдавали ее чувства легким подрагиванием, так хорошо знакомым мне. Было видно, как она пытается остановить слезы, и все же они сломили все преграды и потекли по ее щекам — серебряные жемчужины нашей надрывной нежности.
— Моя любимая королева… Шиомарра…
Под дубом продолжали пение друиды и их ученики. Держась за руки, плясали девушки. Вокруг нас разносился разноголосый гул, мелькали огни, плащи, кирасы, белые туники жрецов. Но я почти не видел окружавшего нас мира, все не мог наглядеться на прекрасное лицо, обращенное ко мне с той же нежностью, с какой цветок тянется к солнцу. В отблесках факелов, игравших на ее волосах, я различал огни Верховного Дома.
До самого рассвета сидели мы на скамье, покрытой шкурами, возле горящих поленьев. То, как они медленно сгорали, распадались, исчезали в пламени, напоминает мне сегодня историю нашей любви. Но тогда мы не ведали о недалеком ее конце. Об этом невозможно знать заранее. Шиомарра дремала у меня на руках, я тоже лишь наполовину погружался в сон, иногда гладил ее, изредка в наваждениях сна наши губы соединялись.
Мы слышали, как по камням дороги, опоясывающей город, стучали каблуки стражи. Из домов доносился женский смех, солдатский хохот: всю ночь люди бодрствовали в честь начала нового года.
Это был наш последний целомудренный вечер.
Утром мы пришли в твою комнату, чтобы показать тебе омелу. Ты казалась беззащитной, как все спящие дети, Радостное опьянение ночи не отпускало меня, я поцеловал твои головку и ручку, высовывающуюся из-под волчьей шкуры.
Глава XI
— Все что есть у меня самого дорогого, — провозгласил безбородый, но с пышной гривой охотник, — я отдам своей жене в день нашей свадьбы. Конечно, помимо моего хозяйства.
— Что же ты ей отдашь, Виндулос? — полушутя-полусерьезно спросили его окружающие. — Что у тебя есть самого ценного?
— Мой пес, друзья, мой бесподобный зайчатник! Его шкура такая же пятнистая, как лужайка в цвету. Глаза серые… Зовут его Орме. Если бы он умел говорить, вы не отличили бы его по уму от человека. Когда я ем, он подходит ко мне, трогает лапой и начинает что-то бормотать на своем языке. На охоте по проворству и остроте нюха ему нет равных среди псов Эпониака и лесных деревень, за один день он может загнать четырех зайцев. И к тому же он лаем предупреждает меня об опасности, открывает мне ловушки…
Со всех сторон донеслись одобрительные возгласы. Почти все мужчины были страстными охотниками. Каждый дорого отдал бы за хорошего зайчатника. В разговор вмешался старик с вытянутым черепом, похожим на веретено.
— Надо думать, — пробурчал он через усы, — ты должным образом заботишься о своем псе?
— Я никому не позволяю даже дотрагиваться до него. Сам расчесываю шерсть, осматриваю лапы.
— Как же ты его держишь при этом? В мое время собак чистили так: расчесывали гребнем спину и ляжки правой рукой, а левой придерживали живот, не давая ему прогибаться, чтобы не возникла грыжа. Потом так же расчесывали шею и плечи. Собаки чистой крови нежные существа, что ни говори…
— А у меня, — басом сказал мой ближайший сосед, тройной подбородок которого был закрыт позолоченным нагрудником, — тоже есть замечательная собака. У пса, правда, угрюмый вид, но он никогда не сбивается со следа, поразительная ищейка! А какой замечательный сторож! Кусает всякого, даже моих слуг. Но со мной, хозяином, ведет себя кротко, как ребенок. После охоты я вливаю ему в горло сырое яйцо, чтобы восстановить силы.
— Полезный прием, — одобрил старик.
Беседа продолжала бродить вокруг охоты, оживленная, веселая; каждый старался удивить общество, переспорить собеседника, доказать ему свое необыкновенное мастерство. Преувеличения рождались не от неискренности, а вследствие игры воображения. Начав расхваливать вожаков своих охотничьих свор, они невольно переключались на свои собственные подвиги.
— Я убил десять оленей в последнюю луну, — утверждал один юнец. — Всех из лука и на бегу.
— Это правда, — подтвердил его отец. — Десять взрослых оленей. Так, как стреляет из лука мой сын, не стреляет никто.
— Прости, что не поверю тебе, Виридорикс, но твой сын ни за что не подстрелит двух ворон одной стрелой, как это удалось мне.
— Как же это тебе удалось?
— Друзья, он убил сразу двух ворон, сидящих рядом на одной ветке!
— А я считаю, — сказал воин с золотыми цепями на груди, — что олень — слишком благородное животное. Это не волк, чтобы его просто отстреливать из лука. Я охочусь на него так, чтобы оставить ему возможность спастись. Привязываю на поляне молодую олениху, которая кричит и вызывает в нем ответную страсть. Если он поддастся, то погибнет. Но даже в таком случае я разрешаю ему перед гибелью испытать наслаждение… Друзья, скажите, с чем мы останемся, когда в лесах совсем не будет безлюдных уголков?
— Мне, — сказал лысый человек, известный своей скупостью, — давно уже не до ухищрений с оленихами. В моем краю жизнь сурова. На охоте я применяю петли с перьями. Когда олень дергает петлю, перья начинают прыгать и пугают его. Он ложится в траву вместо того, чтобы рвать силки.
— Тебе должно быть стыдно! Это недостойный метод!
— Друзья, если вы такие честные, попробуйте поохотиться на моих осторожных оленей с луком или с вашей приманкой. Я их не жалею: они портят мои посадки.
— Берегись! Олень — посланник Кернунноса.
Нас собралось около пятидесяти человек под сводами высокого зала. По традиции королева пригласила лесных охотников. Знатные люди посетили их затерявшиеся в дебрях лачуги и пригласили на пиршество. Охотники облачились в свои лучшие одежды, выбрили щеки, промыли спутанные космы зольным мылом. Молодые срезали усы почти полностью, но старшие мочили их в кубках с вином. Их одежды составляли живописную смесь клеток, ромбов, крестов и изображений животных, разбавленную одноцветными туниками друидов, у которых не было иных украшений, кроме венков из плюша и змеиных яиц. Каждое движение охотников сопровождалось клацаньем браслетов, цепей, нагрудников. У многих на пальцах красовались массивные перстни с синими камнями, которые покупают в Арвернах, или со стеклянными вставками, которые изготовляют в Эдуэнах. Так же вычурно было украшено их оружие: чеканные ножны украшены вставками из цветной эмали, у некоторых обиты медными пластинками, мечи — с массивными рукоятками. Пожилые охотники, невзирая на жару в зале, оставили на плечах полосатые плащи с воротниками из меха куницы или выдры.