Меня порядком проработали на комсомольском собрании, а Ваня Фильков опять припомнил по этому случаю и старинную мою поездку на Луну.
Однажды летом мы организовали общемосковский пионерским учебный поход: с настоящими боевыми расчётами, сражениями между «синими» и «красными», с многочисленным деревянным самодельным оружием - шашками, пушками, трещотками-пулемётами, - с форсированием болот и рек. Поход продолжался три дня. В нём принимали участие настоящие красноармейцы и командиры в качестве консультантов. Возвращаясь из похода, вся пионерская армия торжественным маршем проходила мимо Моссовета. С балкона пионеров приветствовал Семён Михайловнч Будённый.
Впереди армии, чётко отбивая ногу, шагал пятьдесят пятый краснопресненский отряд. А впереди отряда, среди горнистов - Мика Фильков, самый маленький и самый курносый.
Вскоре произошло событие, на некоторое время омрачившее ясное, весёлое лицо Мики. Решили мы издавать живую газету «Красный галстук». Каждая буква заголовка была нарисована на большом щите. Щиты выносили на сцену все мальчики нашего отряда, и каждый просовывал голову в отверстие под буквой и читал публикуемый в газете материал. Девочки стояли в промежутках между щитами-буквами.
Для самого маленького пионера, Мики Филькова, не хватило буквы. Он очень опечалился и, забыв о всех своих боевых заслугах, чуть не плакал.
После некоторого раздумья мы нашли выход. Сделали пятнадцатый щит, с огромной точкой. Она заключала заголовок газеты. Точку должен был выносить на сцену Мика. Это всем очень понравилось.
Много раз мы показывали нашу газету «Красный галстук» и пионерам, и взрослым, и в нашем клубе, и на многих предприятиях района, и всегда, когда на сцене выстраивался живой заголовок «Красный галстук», а в конце заголовка под огромной точкой просовывалась Микина лукавая, улыбающаяся сквозь «серьёз» курносая рожица, раздавались хлопки и весёлый смех.
Так и прозвали в отряде Мику Филькова: «Точка». Товарищ Точка. Он вскоре привык к этому новому своему имени и даже сам в разговоре, кончая какую-нибудь фразу, говорил, лукаво улыбаясь: «А теперь точка. Большая точка».
2
Телефонный звонок оторвал меня от сложных гегелевских силлогизмов.
- Здорово, старик! - послышался удивительно знакомый голос.
Ваня Фильков… Друг закадычный… Я давно не видался с ним. После окончания университета Ваня работал в Белоруссии, в родных наших местах, парторгом крупного машиностроительного завода.
В этот вечер толстый том Гегеля остался раскрытым на столе.
Мы сидели с Фильковым в Парке культуры, наслаждались холодным пивом и поглощали десятки издавна любимых Ваней раков.
О чём только не говорили мы в этот душистый летний вечер!
Достаточно было назвать одно имя, вспомнить один мельчайший эпизод - и парк оглашался взрывами долго не утихающего смеха. Отдалённые от прошлого десятком лет, мы вспоминали с улыбкой и то, что тогда, в те годы, далеко не казалось нам смешным.
- А помнишь Козла?
- Ха-ха-ха…
- А помнишь, как ты был Кутузовым?
- Ха-ха-ха…
- А помнишь, как ты помиловал Дантона?
- Ха-ха-ха…
- А КПИОЖ? А наша борьба за печатное слово, Ваня…
- А твоё «Путешествие на Луну»?…
- Ха-ха-ха…
Ваня внезапно перестал смеяться и, положив локти на стол, нагнулся ко мне:
- Слушай, старик, учёный муж, Гегель… А что, если… У меня месячный отпуск, у тебя каникулы. Луна, конечно, далеко. Но путешествие мы соорудить можем. Давай тряхнём стариной! Побродим по берегу Чёрного моря… Мика-то наш - большой человек! Вожатый в Артеке. Вот и навестим его.
…И вот мы налегке, совсем как в юности, в одних трусах, с вещевыми мешками за плечами, с длинными посохами в руках, бронзовые от загара, шагаем от Мисхора через розовые плантации Чаира к Ялте, от Ялты к Гурзуфу. Вот мы уже делаем заплыв к пушкинским Ай-Доларам и сидим на скалах, обвеваемые черноморским ветерком, и выкрикиваем прямо в бескрайный простор слова Багрицкого: «Ай, Чёрное море… Ха-а-рошее море…»
Мы опять бредём по береговой гальке, лёгкие, свободные, весёлые и сильные, вспоминаем без конца, философствуем, обсуждаем мировые проблемы. Минуем Суук-Су и подходим к границам Артека. Великое нетерпение охватывает нас, и мы перелезаем через невысокий забор.
…Хозяевам лагеря не до нас: у них необычайный посетитель - французский писатель Анри Барбюс. Мы видим издали его высокую, чуть согбенную фигуру, окружённую сотнями ребят. Здесь представлена вся география мира. Среди маленьких загорелых хозяев - мальчиков и девочек Советской страны - многочисленные гости из Европы, Азии, Африки, из обеих Америк и даже из Австралии.
Нам удаётся незаметно пристроиться к экскурсии по обоим лагерям - нижнему и верхнему. Мы с Ваней не первый раз в Артеке, но с особым удовольствием проходим по знакомым местам, разглядываем новых ящериц в террариуме и новых золотых рыбок в бассейне, знакомимся с годовалым медвежонком, играющим на барабане, и уморительной обезьянкой, вскакивающей на плечо Барбюсу.
Экскурсией руководит Мика. Он давно уже заметил нас. Он даже улучил мгновение при переходе из верхнего лагеря в нижний, чтобы обнять нас и шепнуть несколько слов. Но для разговоров нет времени: он не может ни на миг оставить Барбюса и свою пёструю, весёлую, суматошную армию. Он разговаривает с французским писателем на сложном, смешанном языке, в котором русские слова перемежаются с французскими, немецкими и даже испанскими. Впрочем, они прекрасно понимают друг друга. На шее Барбюса пылает красный пионерский галстук. Писатель очень взволнован, беспрестанно курит, зажигая папиросу от папиросы. Он подзывает к себе то одного, то другого ребёнка, что-то спрашивает, проводит рукой по чёрным, каштановым, льняным головёнкам, стриженым, волнистым и курчавым, часто вынимает платок и вытирает повлажневшие ресницы. Так они и спускаются к самому морю: замечательный, большой и добрый человек, отдавший свою жизнь борьбе за человеческое счастье, и маленькие люди в красных галстуках, приехавшие со всех концов мира в счастливую страну, к тёплому и ласковому Чёрному морю.
А Мика… Какой он стал большой и стройный! Наверно, уже забыл о том времени, когда он был нашей «точкой».
- У меня сегодня для вас сюрприз, - шепнул он нам на берегу моря.
В честь Барбюса проводились всевозможные пионерские соревнования: и заплывы на двести метров, и байдарочные гонки, и волейбол, и теннис. В конце традиционной лагерной математической олимпиады Мика молниеносно производил сложение и умножение каких-то умопомрачительных чисел.
Потом пионеры декламировали разные стихи, и крутолобый бронзовый крепыш-сибиряк прочёл собственное стихотворение, посвящённое Барбюсу, а стройный черноволосый подросток из Лиона перевёл его на французский язык.
Всё это было очень интересно и трогательно, но, судя по всему, сюрприз, который обещал нам Мика, ещё ожидал нас.
После ужина готовился праздничный пионерский костёр.
К костру, кроме Барбюса, пригласили старых большевиков, отдыхающих рядом, в Суук-Су, и сама эта встреча разных поколений предвещала много интересного.
Может быть, в этом и заключался обещанный Микой сюрприз?
Немного отдохнув в Микиной комнатушке (сам хозяин, ещё раз обняв нас, снова умчался), мы вышли на берег моря.
Узкий рог молодого месяца поднимался всё выше над волнами, светящимися мириадами фосфоресцирующих точек. Где-то на самом горизонте проходил залитый светом большой океанский теплоход.
Воздух был пропитан запахами роз, цветущих маслин, тамариска…
Костёр был сооружён на самом берегу. В большом ворохе хвороста были искусно запрятаны электрические лампочки.
Когда включили ток, хвоя костра загорелась разноцветными огнями - синими, красными, зелёными, золотыми… От двух пристроенных сбоку вентиляторов развевалась, напоминая языки пламени, прикреплённая над костром ярко освещённая лампочками кисея. Это было пышно и красиво. Окружившие костёр пионеры и гости захлопали.
Только два гостя смущённо смотрели на костёр, не разделяя общего восторга. Мы переглянулись с Ваней и поняли друг друга.
Мы смотрели на этот роскошный механический костёр и вспоминали наши всамделишные лесные костры, без лампочек и проводов, без блёстков и мишуры. И нам взгрустнулось.
Мы вдыхали полными лёгкими солоноватый воздух, запахи водорослей, идущие от Чёрного моря, сладкие ароматы цветов, и нам не хватало смолистого, горьковатого дыма костра, идущего издалека, с лесных полян наших первых пионерских походов, с опушек нашей боевой и суматошной комсомольской юности.
А между тем нас, кажется, здесь никто не понимал. Только Мика встревоженно поглядывал на наши вытянувшиеся лица.
Однако надо было начинать сбор. И вдруг озорная, комсомольская волна захлестнула нас. Ничего не сказав друг другу, мы с Ваней бросились к костру, оставив растерявшихся, остолбеневших пионеров и Мику. Барбюс и старые большевики, очевидно, решили, что так полагается по программе праздника.
Мы ловко и стремительно вынули из костра лампочные гирлянды, отнесли в сторону, в кусты можжевельника. Тут же прихватили для растопки сухих можжевёловых сучков. Я сунул их в костёр, вынул спички… Прошло всего три минуты с начала нашей боевой операции - сухой хворост вспыхнул, огонь побежал от сучка к сучку. И вот уже весь ворох смолистого хвороста ярко пылает на берегу Чёрного моря. Снопы золотых искр с треском взметаются кверху и опускаются в светящиеся волны, плещущие на берег.
Пионеры окружили небывалый костёр.
Наше вмешательство в праздничный церемониал было одобрено без прений. И даже обеспокоенный вожатый, наша старая, милая «точка», кажется, сменил гнев на милость.
Старые большевики и Барбюс так и не поняли внутреннего драматизма разыгравшейся перед ними сцены. А мы весело смеялись, рассаживаясь среди ребят, вокруг всамделишного костра, костра нашей юности, и вдыхая наконец настоящий, горьковатый, до невозможного вкусный смолистый запах.