оздухе — это просто пикник по сравнению с его работой под землей. Труднее всего привыкнуть к тому, что после дневной работы тебя запирают в камеру и в девять часов тушат свет. Если бы только в библиотеке нашлось что-нибудь стоящее, «каменные стены не казались бы тюрьмой, а железные решетки — клеткой».
Как-то вечером во двор к ним прилетела бабочка — белая с черным, попорхала немного и скрылась за высокой тюремной стеной. И Том мысленно последовал за бабочкой к своему дому, на веранду, где любит посидеть Салли.
Но Том думал не только о ней. Должно быть, эта женщина занимает немалое место в его мыслях, размышляла Салли, пытаясь понять, насколько серьезно чувство сына, потому что Том писал:
«Ты меня очень обяжешь, мама, если навестишь Надю Оуэн до твоего приезда сюда в будущем месяце. Она больна и собиралась уехать в санаторий. Мне хотелось бы знать, как она сейчас».
После этого шли приветы друзьям: «Передай мои наилучшие пожелания Чарли и Эйли, а также Барнею Райордену, Питеру Лаличу и всем, кого увидишь». «У меня все в порядке, мама, — заканчивал свое письмо Том. — Пожалуйста, не беспокойся. Но я был бы очень рад, если б выпустили отца. Ему все это дается куда тяжелее, чем мне. Как бы хотелось что-то сделать, чтобы облегчить его участь».
Салли пошла к мистеру Слоуэну, но тот, видно, потерял интерес к своим подзащитным: он лишь посоветовал добыть медицинскую справку, что Моррис не может выполнять тяжелую физическую работу. Салли достала справку и написала депутату от их округа, прося его похлопотать перед тюремной администрацией, чтобы Моррису облегчили режим. После свадьбы Дика она сама собиралась поехать во Фримантл проведать мужа и сына.
Салли дала Динни прочесть письмо Тома и попросила его передать товарищам сына, что он здоров и настроение у него бодрое. Но почему Том просит ее навестить миссис Оуэн?.. Не очень-то это будет удобно, подумала Салли. Что же это значит — неужто Том влюблен в эту женщину и ей, матери, придется с этим считаться? До нее доходили слухи об этом, но она не придавала им значения. Однако теперь ясно, что Том думает о Наде и, как любящий человек, тревожится о ее судьбе.
Конечно, она должна навестить Надю, говорила себе Салли. Но ей хотелось сначала свыкнуться с мыслью, что Том увлекся замужней женщиной. Быть может, это объясняется лишь общностью взглядов, приверженностью одним и тем же идеалам? Ведь эта иностранка гораздо старше его! И вообще, как может замужняя женщина, мать двоих детей, сделать Тома счастливым?
Ну, а что она скажет Наде? И как та отнесется к ее посещению? Воспримет как доказательство того, что ей все известно? Салли решила вести себя так, чтобы у Нади не сложилось подобного впечатления. К тому же ей не хотелось вмешиваться в личную жизнь Тома. Было бы нечестно воспользоваться его заключением и вмешаться.
День был такой жаркий, что Салли отложила шитье и решила выпить чаю. В эту минуту в дверь постучали, и, открыв ее, она увидела на пороге Надю Оуэн, освещенную слепящими лучами солнца.
Надя была небольшого роста, довольно полная, с блестящими глазами газели; светлые волосы ее были гладко причесаны. Салли тотчас почувствовала все обаяние этой недюжинной натуры, как только глаза Нади засияли улыбкой и она с подкупающей искренностью сказала:
— Мистер Квин передал мне, миссис Гауг, что вы собирались навестить меня, прежде чем ехать во Фримантл. Вот я и решила сама зайти к вам, чтобы вы зря не утруждали себя.
Голос Нади звучал хрипло, лицо было прозрачно, как вощеная бумага. Она выглядела совсем больной.
— Очень мило с вашей стороны, — настороженно сказала Салли. — Том хотел узнать, как вы поживаете. Мне кажется, вы недостаточно хорошо себя чувствуете, чтобы гулять по такой жаре.
В гостиной Надя опустилась в кресло.
— Я здорова, — ответила она, с трудом переводя дыхание. — Во всяком случае, достаточно здорова, чтобы прийти сюда.
— Миссис Оуэн, — порывисто обратилась к ней Салли, — скажите, что у вас с Томом?
Надя откинулась на спинку кресла и закрыла глаза.
— Прошу вас, — сказала она устало, — не спрашивайте меня об этом. Не надо. К чему?
Помолчав немного, она продолжала:
— Я сама не понимаю, что за отношения у нас с Томом. Во всяком случае не то, что вы думаете. Нас сблизила великая идея, она связала нас узами симпатии и взаимного понимания. Что касается меня… то я, так сказать, фанатично привержена социализму. А Том — молодой и сильный. Такие люди как раз и нужны рабочему классу.
Легкий сухой кашель прервал ее речь.
— Вот видите, — еле слышно продолжала Надя, медленно, с хрипом выговаривая слова, — вам нечего меня бояться. Если Том и думает, что любит меня, это пройдет. Я не молода, не красива, а кроме того, я человек обреченный…
— Простите… — Салли вдруг поняла, какая трагедия привела к ней эту женщину. — Я вовсе не хотела…
— Мне нечего прощать вам. — Надя говорила серьезно, хотя в голосе ее и чувствовались иронические нотки, словно ее забавляла эта попытка Салли оправдаться, завесить ее, Надю, что она не имела в виду ничего «предосудительного», говоря об их отношениях с Томом. — Я, как и вы, очень бережно отношусь ко всему, что касается Тома. Его жизнь важнее и ценнее моей. На мою долю выпало счастье показать ему, на что можно с пользой ее употребить, — вот и все. Расскажите ему когда-нибудь, что я так сказала, хорошо?
— Ну, конечно… — Салли запнулась. «А почему бы вам самой не сказать ему об этом?» — хотела она добавить, но слова застряли у нее в горле.
Однако Надя поняла ее без слов.
— Я не обманываю себя, — сказала она спокойно. — Послезавтра я уезжаю в санаторий. Я бы не поехала, если бы не Клод и дети: так им легче будет. Очевидно, я уже не увижу их… И Тома тоже.
Салли не могла заставить себя произнести ни слова — ни одной из тех глупых ободряющих фраз, какие говорят в таких случаях. Да и что можно сказать женщине, которая так спокойно и здраво относится к своей близкой смерти? И словно желая сгладить это ощущение неотвратимого конца, Надя продолжала с наигранной небрежностью:
— Да, скверная болезнь — горловая чахотка, но оставим эту тему. Мне хочется поговорить а вами в другом.
Салли приготовила чай и подала его в своих лучших чашках — этим она доказывала самой себе, что хорошо принимает миссис Оуэн ради Тома. За чаем Надя вдруг сказала, улыбнувшись своей удивительной сияющей улыбкой:
— Мне очень жаль, что мы не встретились раньше.
— Мне тоже. — Салли к этому времени уже перестала чувствовать себя натянуто, и ей не терпелось узнать, чем живет эта женщина. — Расскажите мне про ваши идеалы.
— Мои идеалы? — переспросила Надя с добродушной усмешкой. — Вы имеете в виду рабочее движение и социализм? Это не только мои идеалы, как вам могли бы сказать Динни и Том. В общем это очень просто. Я считаю, что земля и все, что находится в ее недрах или на ее поверхности, принадлежит народу — так же, как воздух или солнечный свет. Но на протяжении всей нашей многовековой истории народ обкрадывали, лишая его с помощью всяких хитроумных уловок топ», что по праву принадлежит ему. И вот теперь — коль скоро нам это стало известно — мы должны сплотить народные массы, массы рабочих и трудящихся, чтобы они могли вернуть себе то, что у них отнято. А потом построить новую экономическую систему, основанную на народной собственности. Это значит, что ничтожное меньшинство не будет больше владеть всеми богатствами земли и заставлять служить себе всех остальных. Всем достоянием страны будет владеть народ; и он же будет управлять страной в интересах большинства, а не меньшинства.
— И для этого обязательно нужна революция? — тревожно спросила Салли.
— Но ведь революция — это значит перемена, коренная перемена всего жизненного уклада, — спокойно сказала Надя. — На каждом этапе истории при установлении нового социального строя находились силы, которые этому противились. Я лично не верю, чтобы реформы, которых мы добиваемся при капиталистической системе, могли как-то серьезно изменить существующие порядки и облегчить положение рабочего класса, страдающего от стольких несправедливостей и лишений. Только после того, как наша экономическая система претерпит коренное изменение и превратится из капиталистической в социалистическую, мужчины и женщины станут полноправными человеческими существами и смогут жить в мире друг с другом и со всеми народами. Можно ли этого добиться без жестокой борьбы?
— Должно быть, нет, — признала Салли. — Но что-то мне не верится, чтобы такие идеальные порядки могли когда-либо наступить.
Глаза Нади загорелись.
— Историческая роль рабочего класса в том и состоит, чтобы произвести эту перемену, — сказала она.
Ее вера в осуществимость этой огромной, требующей поистине нечеловеческих усилий задачи поразила Салли.
— А война? — укоризненно начала она. — Разве она не развеяла надежды социалистов, не отбросила их назад на целое столетие? Рабочие Франции, Германии, России, Австрии и Австралии убивают друг друга. Во имя чего? Во имя защиты существующего в их странах образа правления, ради капиталистической системы.
— Не знаю, право. — Надя нахмурилась, помрачнела. — Сначала у меня было ощущение, словно война — это конец света. Я была в отчаянии. Казалось, все наши старания сплотить рабочих, воспитать в них чувство интернациональной солидарности пошли прахом. Но теперь, — и лицо Нади прояснилось, словно озаренное внутренним светом, — теперь я уверена, что по крайней мере в России будет сделана попытка свергнуть царизм и установить новый общественный порядок. Мы с отцом немало поработали для этого после русско-японской войны. Его убили, и друзья помогли мне бежать… Меня сочли «опасной революционеркой», меня — восемнадцатилетнюю девушку. Трудно поверить, правда? А теперь я, как сломанная ветка, — никому не нужна: ни революционному движению, ни вообще кому бы то ни было.
— О, господи, — взволнованно сказала Салли. — Право, не понимаю, ну что вы так рветесь к этому?