«Дорогая мама, из моего последнего письма ты могла понять, что мы ждали крупного наступления турок в конце июля. «Большая птица» каждый день пролетала над нами в их сторону и, по слухам, и так уже хорошо укомплектованные части противника подтягивали подкрепления численностью свыше пятидесяти тысяч человек. Ночь за ночью ждали мы атаки, так что тех из нас, кто не был в сторожевом охранении (мы заступили позже), по нескольку раз поднимали по сигналу «боевой тревоги» — часов в восемь, в девять, а иногда в десять или одиннадцать, а потом тревогу устраивали еще перед самым восходом солнца. Мы вышли на передовые позиции в субботу, 31 июля. Нас должны были сменить только через две недели. Это был тяжелый переход, так как мы здорово измотались, да и почти не спали. Перти Моллой явился, кажется, в среду или в четверг. Я рад был видеть его, но мы едва успели перекинуться двумя словами.
В четверг мы узнали, что нам предстоит опередить наступление турок. Ночью высадились тысячи солдат, прибывших с острова Лемнос. — преимущественно англичан и новозеландцев. Турки, понятно, знали это не хуже нас. Их окаянные «птицы» совсем обнаглели и все время летали над нами, то и дело сбрасывая свои «яички». Обычно они метили в наши склады с продовольствием и боеприпасами, но ни разу не попали.
В пятницу мы уложили все лишнее обмундирование в вещевые мешки и сдали их на хранение начальнику снабжения, оставив себе только шинели и непромокаемые плащи (хотя их нам тоже полагалось сдать) да по две банки консервов, фляги с водой, чай, сахар и сухари. Нам выдали всего этого ровно столько, сколько можно было нести. Кроме того, каждый получил по нескольку кусков белого коленкора. Надо было обмотать им рукава и приколоть на спину; мундиры мы должны были либо оставить на хранение начальнику снабжения, либо спрятать в ранцы, — таким образом, нам предстояло драться в старых фланелевых рубашках. Все, что полагается иметь вояке, было при нас — на каждого приходилось по двести патронов. В приказе было сказано, чтоб «ни одного патрона в магазине винтовки». Значит, предстояла штыковая атака — нельзя ни останавливаться, ни открывать огня. Может быть, такие приказы и годятся для некоторых солдат, но нашим ребятам, всем до единого, хотелось, чтоб десять добрых пуль лежало в магазине, да одна была уже в стволе — на счастье. Думается мне, что так оно и было. Во всяком случае, в последний момент приказ, как видно, изменили, и нам позволили зарядить винтовки.
В пятницу, в 5.30, началось наступление на правом фланге. Некоторые наблюдали за боем с пригорка. Все говорят, что зрелище было потрясающее: наши ребята, как один, выскочили из траншей и ринулись в атаку. Я думал тоже пойти взглянуть, когда объявили приказ «оружие к бою!», — так мне и не удалось понаблюдать за сражением. Линкоры, конечно, задали туркам жару, прикрывая наше наступление. План заключался в том, чтобы вести наступление с фланга — тогда турки были бы вынуждены стянуть к этому флангу свои подкрепления и обнажить центр, а также другой фланг. И тогда другой наш фланг должен был мгновенно ударить по ним. Впрочем, не буду писать о том, что я слышал, ограничусь лишь тем, что видел сам.
Мы находились в центре, на высоте Уокера, и считалось, что нам предстоит ерундовое дело. Наши канонерки должны были обстрелять артиллерию и пулеметные гнезда противника, а мы после этого — пойти в штыки на их окопы, где нас, как предполагалось, мог встретить только винтовочный огонь. Вот и все, что нам было известно о нашей задаче. Мы — это восьмой и десятый полки легкой кавалерии. Девятый полк, тоже входивший в состав нашей третьей бригады, был «выведен из боя» на целую неделю. Не знаю, право, почему, так как все полки высадились одновременно и, по нашему разумению, десятый полк куда больше натворил дел, чем оба других, вместе взятых, — но это между прочим. Два эшелона восьмого полка должны были идти в бой впереди нас, наш эшелон наступал третьим, в центре Нам предстояло выступить около трех часов утра. Вечером, после объявления приказа «оружие к бою!», когда нам были отведены места для утренней атаки, я разыскал некоторых наших ребят с приисков, и мы устроили небольшую пирушку и выпили за успех предприятия.
Здесь, в окопах, ром дают, конечно, каждое утро, и прямо удивительно, как наши ребята оживают от одного глоточка. Я пробовал несколько раз, но все никак не могу к нему привыкнуть, так что Гарри Маллет или Рос Ли обычно являлись за моей порцией. Вот мне, кстати сказать, и вменили в обязанность наряду с прочими мелкими поручениями раздавать ром ребятам нашего эскадрона. Накануне Гарри произвели в сержанты, и, к его великому огорчению (если старина Гарри способен на такое сложное чувство), ему предстояло перейти в другой эскадрон. Надо же, чтобы так не повезло человеку — расстаться со всеми нами перед самым поднятием занавеса.
Помнится, я спросил Гарри, разбудят ли нас часовые на заре, а он сказал: «Тут начнется такая пальба, что вам, ребята, не до сна будет».
Он к этому времени был с нами всего неделю или дней десять и не успел еще привыкнуть к грохоту орудий. Но мы спали, да еще как крепко, когда он пришел за нами и сказал, что мы запаздываем. Ну, мы быстро построились за восьмым. Первый эшелон пошел в наступление, мы немного продвинулись вперед, увидели, как второй эшелон выскочил на бруствер, и мы заняли его место.
Но уже задолго до этого мы поняли, что творится что-то неладное, так как турки обстреливали наши траншеи продольным огнем, да еще поливали нас шрапнелью и градом снарядов из 75-миллиметровых орудий. А предполагалось, что артиллерия противника будет подавлена огнем наших канонерок. Ребята отступали, спрыгивали в траншеи прямо нам на голову; мы слышали свист пуль, попадавших в мешки с песком у нас над головой, так что уже понимали примерно, в какой попали переплет.
Я немного забежал вперед. Надо сказать, что в наш четвертый эшелон должны были входить и солдаты десятого полка; у них были при себе кирки, лопаты и мешки с песком. Каждый из нас взял с собой по два мешка. Первый эшелон восьмого полка должен был занять первую линию окопов, второй эшелон должен был пройти через них и занять вторую линию окопов, а нам предстояло пройти еще дальше и занять третью линию окопов. Так что когда мы увидели первый и второй эшелоны восьмого полка в каких-нибудь десяти ярдах от нас вместо ста, мы сообразили, что дела идут неважно.
Вообще говоря, нас совсем не следовало посылать в бой — слишком уж нас мало было! Скажи Динни, что, когда я приеду домой, я ему кое-что расскажу на этот счет у нас на веранде.
Так или иначе, а мы получили приказ идти в атаку и выскочили из траншей. Нас было тридцать: на одном конце шеренги — я, а на другом — второй сержант.
Командир эскадрона «А» дважды терял сознание, пока мы дожидались приказа идти в атаку, — от волнения, должно быть. Я подошел и спросил, что с ним, — он сказал, что сам не понимает, в чем дело. Сейчас бедняги уже нет в живых.
Что же до меня, мама, и тех, кто был со мной, — мы держались молодцом; ближайшим моим соседом был Перти Моллой, а он — замечательный парень.
Приказ «вперед» немного запаздывал, но когда раздались слова команды, мы дружно выскочили из окопа, во всяком случае, все, кто был со мной рядом. Нам говорили, что перед первыми двумя траншеями противника могут встретиться небольшие проволочные заграждения. Траншеи были совсем близко, но оказалось, что это не те, которые мы должны были занять, — в них никого не было.
Помнится, когда я подбежал поближе, я еще подумал — удастся ли мне миновать проволочное заграждение и не получить пулю, но когда оставалось всего ярдов десять — пятнадцать, она, окаянная, достала меня. Совершенно не помню, как я упал, но ощущение было такое, словно меня кто ударил в грудь. Словом, я грохнулся по всем правилам и тут увидел, что вокруг полно ребят, которых тоже подбило.
До меня не сразу дошло, что же, собственно говоря, случилось. Я стал задыхаться, кашлянул — и сплюнул сгусток крови. Один парень, что лежал ярдах в десяти от меня, крикнул: «Эй, дружок, тебя куда звездануло?» Я показал на грудь. «А меня — прямо в зад», — сказал он. Он лежал, приподнявшись на локте. Через несколько минут как раз позади меня разорвался снаряд и прикончил его.
Казалось, около часа прошло с тех пор, как мы вылезли из окопов, а на самом деле, должно быть, не больше десяти минут. Пули сыпались градом, и вокруг рвались снаряды. Пытаться отползти куда-нибудь казалось форменным самоубийством, так как тут нас слева прикрывал небольшой холмик. Однако Перти, тяжело раненному в ногу, удалось благополучно добраться до своих; тогда я тоже решил попытать счастья.
Я пополз было назад. Винтовку я бросил, но патронташ не снял. Чувствую, что не могу ползти. Помучившись порядком, отстегнул все же патронташ левой рукой. Правая не очень-то меня слушалась: пуля задела грудные мышцы. Я стал перекатываться, пока не докатился почти до самого окопа, а там один паренек бросил мне обмотки, привязав к концу камень. Я, конечно, поймал, можешь не сомневаться. Тут он живо подтащил меня, и я очутился в безопасности.
Почти одновременно со мной в окоп свалился Гарри Маллет, и мы вместе стали пробираться по ходам сообщения к медицинскому пункту. Нам сделали временную перевязку и направили в палатку Красного Креста, где уже было множество наших. Ну, кого тяжело ранило, тех, понятно, несли на носилках, да еще тех, у кого были перебиты ноги, а большинство сами брели потихоньку. Ребята думали, что я отправлюсь на тот свет, так как крови я потерял порядком, да и харкал кровью здорово, но я, право, не так уж плохо себя чувствовал.
Итак, значит, врачи заштопали нас, а потом рассовали по палаткам, дожидаясь, пока можно будет отправить на побережье. У них там существует система ярлыков, в которых указывается фамилия раненого, номер, полк и все прочее — как и куда ранен, так что, когда больной попадает в госпиталь, врачи без труда устанавливают, что с ним, не докучая ему расспросами. Да ведь многие ребята и не могут говорить. Белый ярлык означает просто «раненый» или «больной», белый с красной каймой — «тяжело раненный», а весь красный — «в опасном состоянии». Я получил красивый ярлычок с хорошенькой красной каемочкой и собирался, мама, послать его тебе «на память», но эти болваны-санитары отобрали его у меня.