Он пришел усталый и растерзанный.
— Ну, мэм, если б я собственными глазами не видел, ни за что бы не поверил, что в Калгурли может твориться такое, — еле переводя дух, сказал он.
— Да расскажите же Христа ради, что случилось? — нетерпеливо воскликнула Салли. — Надеюсь, Дика там не было? До меня доходят самые нелепые толки, будто солдаты громят итальянские лавки и кабачки, а хозяев выгоняют из города.
— Так оно и есть, — сказал Динни. — И с ними заодно орудует целая ватага бродяг и хулиганов. Я мимоходом видел Дика. Он и еще двое солдат пытались приостановить погром.
Динни помолчал, стараясь отдышаться.
— Дик сказал, что это началось сегодня утром, после митинга Ассоциации демобилизованных в Калгурли. Орава солдат двинулась оттуда к гостинице «Глен-Дэвон» — там живет несколько итальянцев, которые участвовали во вчерашней драке. Вход охраняла полиция. Тогда толпа обошла дом и ворвалась с черного хода. Итальянцы успели скрыться, но толпа выбила окна и двери, растащила спиртное и принялась грабить все, что попадало под руку. Они выпустили из клеток попугаев, которые разлетелись по всему дому, открыли конюшни и выпустили лошадей на улицу. Еще до этого дебоша в гостинице солдаты приняли резолюцию, в которой настаивали, чтобы федеральное правительство и правительство штата выслали итальянцев с приисков, — продолжал свой рассказ Динни. — Они требовали, чтобы итальянцам предложили убраться до субботы, и просили правительство штата выделить специальные поезда, которые отвезли бы их во Фримантл. Помните, Дик говорил, сколько было болтовни о том, что солдаты-де «поддерживают закон и порядок». Но всем было ясно, что должно произойти.
— Булочник рассказал мне, будто какой-то молодой парень, по имени Готти, сам явился в полицию и признался, что это он пырнул ножом Тома, — прервала Салли. — Готти думал, что после этого признания перестанут преследовать его земляков и погром прекратится.
— Это верно, — продолжал Динни. — Но толпа к этому времени уже успела ошалеть от водки: громилы кидались от одной итальянской таверны к другой, выбивали двери и окна, забирали с собой все бутылки, какие только попадались на глаза, вывозили бочонки с вином. Хозяев гостиницы «Для всех стран и наций», мужа и жену Орсатти, перепугали до полусмерти: толпа к тому времени уже выросла до трех-четырех тысяч человек. Орсатти вышел было на балкон и хотел сказать им несколько слов, но его стащили вниз и, верно, придушили бы, если б не подоспел фараон.
Дик рассказывал, что к гостинице подошли полковник де Морфэ и два-три офицера из Калгурлийской ассоциации демобилизованных. Им удалось увести с собой сотню-другую солдат на площадку за гостиницей «Шэмрок». Фриско и эти офицеры старались образумить солдат. Однако погром продолжался весь день. Итальянцев выгоняли из домов; мужчины, женщины и дети бежали в заросли, спасая свою жизнь.
— Стыд какой! Какой позор! — воскликнула Салли. — Ну скажите, Динни, как могут у нас происходить такие вещи?
— Понятно, Калгурлийская ассоциация демобилизованных во всех беспорядках винит толпу бездельников и хулиганов, которые увязались за солдатами, — сказал Динни, вытирая лицо грязным носовым платком. — Но ясное дело — кашу заварили сами солдаты.
В это время пришел с работы Том, а вслед за ним и Дик. Том сообщил, что профсоюз горняков и Боулдерская ассоциация демобилизованных собираются выступить против принятых в Калгурли резолюций о высылке итальянцев с приисков. Дик сказал Тому, что бился целый день, пытаясь хоть немного обуздать зачинщиков беспорядков, но они ликовали и хвастались, что вышибли итальяшек из города. В ту ночь был намечен поход на Боулдер. Гостиницам было предложено закрыться в половине восьмого: лихорадочная жажда разрушения и насилия все еще обуревала большинство тех, кто в тот день громил и грабил итальянские таверны. Том не стал дожидаться обеда. Он тут же отправился обратно в Боулдер, чтобы попытаться как-то организовать защиту иностранных рабочих.
Вернулся он около полуночи и привел с собой трех перепуганных женщин; у одной на руках был ребенок.
— Это мои друзья, мама, — сказал он. — Ты не могла бы приютить их на ночь? Их выгнали из дому. Десятки женщин с детьми ночуют сегодня в зарослях и скрываются среди отвалов.
— Да, конечно, сынок, — сказала Салли немного растерянно, но стараясь быть как можно приветливее. — Пожалуйста, заходите, — обратилась она к женщинам. — Я так рада чем-нибудь помочь вам!
Она узнала только Даницу, которая бывала иногда у Эйли. Том часто говорил об ее отце, Петере Лаличе, жившем в Куррайонге. Салли вспомнила, что Даница с отцом были на свадьбе у Тома и Эйли. Это была прелестная девушка с темными жгучими глазами и высокой грудью; но в этот вечер лицо ее было бледно от гнева, черные волосы растрепаны, платье испачкано и порвано.
— Миссис Гауг, это моя сестра Мариэтта, — сказала Даница. — Она замужем за Адамо Фиаски, у него винная лавка рядом с «Золотой подковой». А это бабушка Тони Маттина. Мы с Тони скоро поженимся. Спасибо вам за приют. Сегодня в Боулдере многие побоялись бы впустить к себе в дом итальянцев.
— Скверная история вышла, мама, — сказал Том, пока Салли и Эйли суетились, готовя чай и поджаривая хлеб.
Мариэтта кормила ребенка и тихонько всхлипывала; старая миссис Маттина, раскачиваясь взад и вперед, бормотала что-то и вздыхала: «Тони, Тони…»
Никто не понимал, что она говорит, кроме Даницы, которая пыталась успокоить старуху.
— Толпа вломилась в гостиницы, — рассказывал Том. — Камни так и летели, повсюду валялось битое стекло; больше всего досталось гостиницам «Подкова» и «Золотая подкова». Их разгромили и разграбили в пять минут. Вся эта орава перепилась и прямо совсем взбесилась. Громилы орали, вопили и грозились избить всех даго, какие только попадутся им на глаза. Мужчины скрылись, поняв, что дело плохо. Женщины и дети, до смерти перепуганные, побежали прятаться в заросли и среди отвалов. Я обнаружил Даницу, Мариэтту и миссис Маттина в яме за винной лавкой Фиаски. Кто-то пустил слух, что солдаты перебьют ночью всех итальянцев, которых застанут в Боулдере. Тони раньше работал вместе со мной, пока не закрыли рудник. Он славный малый, родился и вырос на приисках, хороший член профсоюза. Но он молодой и неженатый, а как раз от таких-то калгурлийская шайка и хочет избавиться.
Эйли разлила чай, подала поджаренные и намазанные маслом ломтики хлеба. Она всячески старалась подбодрить и успокоить Мариэтту и Даницу.
— Выпейте чаю — сразу почувствуете себя лучше, — ласково говорила она. — Ничего нет лучше чая, когда что-нибудь не так. Не плачьте, Мариэтта! Это вредно для малыша. Том позаботится о Тони. Все будет хорошо, Даница.
Салли была рада, что у нее есть свободные комнаты в бараке. Даница помогла Эйли постлать постели, и вскоре нежданные гости были удобно устроены на ночлег.
Даница хотела на другое утро отвезти свою сестру и бабушку Тони в Куррайонг, но Том отговорил ее.
— Вам лучше побыть здесь, у мамы, пока все не успокоится, — сказал он.
— Оставайтесь, дорогая, я буду очень рада, — добавила Салли.
Ей приятно помочь Тому и Эйли, сказала она Динни, и пусть все видят, как она относится к тому, что тут творят с иностранцами. Правда, нелегко ей было эти три дня — шутка ли иметь в доме трех посторонних женщин и младенца. Бабушка Тони сидела на диване, неумолчно стеная и бормоча что-то; слезы так и струились по ее смуглым морщинистым щекам.
— Миссис Маттина говорит, что это был настоящий погром, — пояснила Даница. — Она видела такие в России, когда была еще ребенком. Оголтелая толпа избивала тогда евреев.
Бабушка Тони, русская еврейка, в юности была балериной. Она вышла замуж за Луиджи Маттина, удачливого золотоискателя, который, продав рудник, отправился пошататься по чужим краям. Жизнь на широкую ногу и спекуляции разорили его; он вернулся на прииски и снова стал старателем. С ним приехала и его молодая жена. Но удача изменила ему. Он умер вскоре после того, как его единственный сын погиб при обвале на руднике «Золотая подкова». Невестка, мать Тони, вторично вышла замуж и оставила сына на попечение бабушки. Бабушка посвятила ему всю свою жизнь, и он очень любил ее.
— Вот и я тоже так думаю, — сказал Динни, довольный, что нашел объяснение, почему так много рабочих выступало против иностранцев и участвовало вместе с солдатами в беспорядках. — Конечно, это был погром. Когда царское правительство хотело найти козла отпущения, оно натравливало народ на евреев. А у нас тут взбудоражили демобилизованных и безработных и натравили на иностранных рабочих, чтобы не дать им доискаться настоящей причины всех своих несчастий.
— Правильно говоришь, Динни, — заметил Том. — Но подстрекают их не только против иностранных рабочих, а и против членов профсоюза и против всех, кто отстаивает интересы рабочих. Социалистов и членов ИРМ предупредили, что их выгонят из города, если они будут и впредь проявлять «симпатии к большевикам».
— Американский миллионер Джей Гулд сказал как-то: «Я всегда могу купить одну половину рабочих, чтоб они перебили другую половину», — напомнил Динни. — Не забывайте к тому же, что солдаты в армии отвыкли сами думать.
— Однако этому сброду, орудовавшему в Калгурли, все-таки не удалось добиться своего, — заметил Том. — В воззвании, которое только что выпустила Боулдерская ассоциация, осуждаются вчерашние «беззакония и грабежи». Ассоциация единодушно заявляет о своей непричастности ко всему этому безобразию.
— Вот это дело, Томми! — с воодушевлением сказал Динни.
— Воззвание профсоюза тоже разрядило атмосферу, — продолжал Том. — Профсоюз осуждает неспособность правительства защитить итальянских граждан, требует немедленно отменить распоряжение о том, чтобы итальянцы покинули район приисков, и призывает всех членов профсоюза оказать своим товарищам-итальянцам всемерную защиту и поддержку.
— Все эти дни я просто не могла смотреть в глаза иностранцам, — призналась Салли. — К счастью, хулиганам дали понять, что порядочные люди в городе не станут их поддерживать и потакать безобразиям.