В этих диких местах белые редко перемещались поодиночке, и потому можно было сразу понять, что с хозяином этого фургона произошло нечто экстраординарное – то ли он отбился от каравана, то ли свернул с тропы, спасаясь от какой-то опасности. Хотя в этих местах, на землях лакота, самого крупного племени из союза сиу, нападения случались редко – лакота были миролюбивым народом и предпочитали торговать с переселенцами, следовавшими в Орегон, а не убивать их. А если им была нужна помощь, то и подсобить, чем только можно.
Неожиданно из-за зарослей кустарника к фургону подъехал индеец на коне. Черные как смоль волосы были перевязаны вышитой бисером лентой, и в них торчало два орлиных пера. Одет был индеец в меховую куртку и замшевые леггинсы, а бедра его опоясывала белая хлопковая повязка. На ломаном английском индеец спросил у мужчины:
– Мистер, нужно помощь?
– Ты лакота? – ответил тот вопросом на вопрос.
– Я лакота. Зовут меня Белый Лис.
– А меня Джаред Лестер. Скажи, Белый Лис, это, – тут белый махнул рукой в сторону холмов на севере, на горизонте переходивших в крутые горы – то, что называют Черными холмами?
Индеец внимательно посмотрел на него и с некоторой враждебностью ответил:
– Да, бледнолицый, но они не для таких, как ты. Они для индеец.
– Я не собираюсь туда ехать, – мужчина поднял вверх руки, стараясь успокоить своего собеседника. – Но у меня есть важные новости для вашего вождя.
– Ждать здесь, – буркнул индеец, развернул свою пегую лошадку и поскакал на север.
Через час он вернулся, но не один. С ним было два воина лакота.
– Следовать за мы, – произнес Белый Лис и поскакал на север, указывая дорогу. Два других индейца молча ехали по обе стороны фургона, причем один из них держал руку на рукоятке томагавка, висевшего у него на поясе, а второй придерживал за приклад ружье, лежавшее на спине его коня. Лестер, сделав вид, что он абсолютно спокоен, держал в руках вожжи, сноровисто управляя своими конями. Но на душе у него было муторно.
«Может быть, зря я влез не в свое дело? – подумал он. – Надо было просто ехать своей дорогой и делать вид, что меня это не касается».
Внутри фургона уже не было слышно детских голосов. Его обитатели притихли.
Через час кавалькада, объехав крутой склон невысокого холма, оказалась в довольно большом индейском селении, состоящем из более чем сотни типи[44]. Белый Лис и его спутники остановились у одного из типи, внешне ничем особо не отличавшегося от других.
– Можно ли будет жене и детям размять ноги, пока мы будем говорить с вождем? – спросил Лестер.
– Можно, – чуть подумав, кивнул Белый Лис. – А ты идти со мной. Вождь звать Старый Дым.
Вслед за Белым Лисом Джаред вошел в типи, где на медвежьей шкуре сидел пожилой индеец, одетый примерно так же, как и Белый Лис. Только на шее у него красовалось ожерелье из медвежьих когтей, а на голове не было перьев – индейцы не носили их в своих типи. Посмотрев внимательно на Лестера, вождь на неплохом английском произнес:
– Зачем ты пришел, бледнолицый?
– Меня зовут Джаред Лестер, вождь Старый Дым, – ответил белый, поклонившись. – Я не стал бы тебя тревожить, если бы недавно не услышал нечто весьма важное для вас.
– Говори!
– Я был в городе Индепенденс, там, где начинается тропа в Орегон. Мы тоже едем по этой тропе.
Вождь посмотрел на него:
– Знаю этот город. Но почему ты мне это рассказываешь?
– Когда я покупал порох и свинец для своего ружья, рядом со мной в лавке торговца стояла группа людей. Я не люблю подслушивать разговоры других, но они говорили так громко, что мне поневоле все было слышно. Так вот, они сказали, что скоро отправятся на Черные холмы, чтобы найти там золото.
– Черные холмы священны для нас. Белым туда нельзя, – вождь покачал головой. – Неужели те белые об этом ничего не слышали?
– В том-то и дело, что слышали. Они в разговоре сказали о запрете несколько раз, но, как я понял, он их мало интересовал. Они скупили все боеприпасы, которые были в лавочке. А когда я попросил их уступить мне хоть немного, один из них засмеялся и сказал, что пули и порох им нужнее. Мол, ты будешь охотиться на оленей, а мы – настоящие мужчины – на двуногую дичь, которая водится в Черных холмах.
Старый Дым долго сидел и молчал, а потом посмотрел на Лестера и сказал:
– Благодарю тебя, мистер Лестер. Не знаешь, сколько их?
– Они говорили, что их уже два десятка, а нужно где-то с полсотни или больше. Кто-то из них спросил: а если и этого будет мало? На что тот ответил: а мы будем по очереди отстреливать этих дикарей. А если их окажется слишком много, то кавалерия САСШ обязательно придет на помощь своим гражданам, которых убивают злобные индейцы.
– Что ты хочешь за твою новость? – вождь склонил голову и вопросительно посмотрел на Лестера.
– Мне ничего не нужно, вождь. Я просто не хочу, чтобы моих детей убивали только за то, что они белые. И я не желаю, чтобы ваших детей убивали лишь за то, что они коричневые. Мне не хочется, чтобы в мою церковь пришли люди и начали ее грабить. А ведь Черные холмы – ваша церковь.
Старый вождь привстал и неожиданно обнял Лестера за плечи.
– Ты хороший человек, Джаред Лестер. Поезжай в Орегон, и если тебе или твоим родственникам понадобится помощь, то ты можешь обратиться к людям моего племени и сказать, что Старый Дым назвал тебя другом лакота. Но уезжай побыстрей, лучше уже сегодня – если придут те люди и ты окажешься на их пути, они могут убить тебя, и жену твою, и детей. А мне бы этого очень не хотелось…
Когда Ангпету была маленькой девочкой, она была счастлива. У нее была любящая и дружная семья – мама и бабушка, обучавшие ее всему, что должна уметь будущая хозяйка, папа, один из лучших охотников и воинов в деревне, маленькие брат и сестра… А потом умерла бабушка, а через два месяца папу принесли с охоты с животом, пропоротым рогом бизона. Мама ждала недолго и вышла замуж за белого, который ходил по индейским поселкам и выменивал шкуры, а иногда и желтый металл, который иногда попадался в речках, на одеяла и огненную воду. Брат и сестра вскоре заболели и умерли, а Ангпету отчим отдал на воспитание белым миссионерам, пришедшим в их селение для того, чтобы проповедовать среди индейцев.
Это были два брата – пастор Джеремайя с женой Эмили, требовавшей, чтобы ее называли миссис Джеремайя, и пастор Джедедайя с женой Сюзанной – миссис Джедедайей. Миссия, которую они открыли, состояла из церкви, двух домов для миссионеров и общежития для воспитанниц – миссионеры брали к себе лишь девочек. Общежитие состояло из спальни с десятком топчанов, из которых было занято семь, и небольшой комнаты, служившей им и столовой, и школой.
Каждый день девочек будили еще затемно, велели им опускаться на колени для утренней молитвы, а затем всех строем вели в церковь на утреннюю службу. Затем две воспитанницы варили картошку, часто гнилую, а по праздникам кукурузу. Остальные же убирали церковь и дома пасторов или ухаживали за грядками и небольшим яблоневым садом. И лишь после работы им, наконец, разрешали поесть – причем еды никогда не хватало.
После еды опять была общая молитва, а затем на площади перед церковью проводились телесные наказания. Наказывали тех, кто плохо учился, кто плохо работал либо не выполнял положенной нормы, кто выказывал непочтительность или, тем более, богохульство…
С приговоренных – каждый день это была по крайней мере одна девочка, а иногда и две-три – снимали юбку и заставляли так стоять, пока один из братьев зачитывал книгу наказаний, которую аккуратно вели обе дамы. Затем каждую наказуемую держала миссис Джеремайя, а миссис Джедедайя наносила им столько ударов розгами, сколько было объявлено – от трех до десяти. Абигейл – так в миссии звали Ангпету – замечала по физиономиям обеих миссис, что эти наказания доставляют им радость. Кстати, резать розги и класть их в соленую воду для вымачивания тоже входило в круг обязанностей воспитанниц – как правило, тех самых, которых собирались наказывать.
После еды были уроки, проводимые женами пасторов – их учили читать и писать, а также началам устного счета. Но в основном на занятиях штудировали Библию. Нерадивых или тех, кто не сразу понимал либо неправильно цитировал строки из Библии, заставляли класть руки на стол, и учительницы били их по рукам тяжелыми линейками до синяков, а иногда и до крови. А имена тех, чьи «прегрешения» благочестивые дамы находили серьезными, записывали в книгу наказаний на следующий день.
А потом девочки занимались кройкой, шитьем, вышиванием. Все, что они сделали за неделю, забирал молчаливый возница и куда-то увозил. Если одна из девочек не выполняла норму, либо качество ее работы было признано недостаточным, то и ей полагалось строгое наказание.
Братья и их жены питались лучше, чем девочки, и готовили им еду их жёны. Уборку же столов после их трапезы поручали девочкам. Правда, скупые хозяйки предварительно прятали все продукты под замок. Во время уборки Абигейл постоянно приходилось выбрасывать кости, на которых иногда оставались маленькие ошметки мяса. Она, как и другие девочки, тайком обгладывала кости, прежде чем выкинуть. Но однажды за этим занятием ее поймала миссис Джеремайя и приговорила к экзекуции, как Абигейл ни умоляла о пощаде – ведь кости все равно выбрасывали. Только ее мольбы оказались напрасными – за то, что она посмела перечить хозяйке, десять розог превратились в двадцать. Ранее Абигейл ни разу не получала больше трех. Но все равно от ударов ее задница потом болела несколько дней. И когда пасторша отправила девушку нарезать розги и замочить их в соленом растворе для завтрашней экзекуции, Абигейл не стала ждать жестокой порки и бежала.
Через два дня обессилевшую, оборванную и оголодавшую пятнадцатилетнюю девушку подобрал в лесу старый индеец из соседнего селения. Старика звали Ханска. Был он не из лакота, а из родственных им дакота-мдевакантон, живших дальше на восток.