«В нами не услышанных созвучьях…»
В нами не услышанных созвучьях,
В нами не написанных стихах —
Небо в молнийньх гремящих тучах,
Небо в кудреватых облаках.
Там живут крылатые драконы
Или ангелы светлее дня,
В небе бесконечном и бездонном,
Полном вдохновенья и огня.
А в глухих незвучных наших строчках
Жалобно трепещут тополя,
Полевые, бедные цветочки,
Милая и грустная земля.
Не кляни её, — погладь, потрогай.
Вот она, усталая, в пыли.
И змеится белая дорога,
Тонущая в дождевой дали.
Полюби её! В своей невзгоде
Нам она так благостно-легка.
И дорога белая уводит,
Пропадая где-то в облаках.
29. VI.33.Эрувиль
Белая дорога
I. «Книги мёртвые разлюбя…»
Книги мёртвые разлюбя,
Став простой, свободной и строгой,
Я вверяю себя
Белой дороге.
И пойду по полям,
По холмам, деревням, перелескам.
Будет влажно пахнуть земля,
Будет бить меня ветер резкий.
И пойду, и пройду
Длинной белой дорогой
Сквозь слёзы, борьбу и беду,
Сквозь радости и тревоги.
Я узнаю, как светел свет,
Я узнаю, как он прекрасен.
И пойму я, что много лет
Прожила я совсем напрасно.
Будет радость нежней вина,
Будет ввысь уходить дорога.
Будто в небо ведёт она,
— Прямо к Богу.
29. IV.33
II. «Ты цветов придорожных не трогай…»
Ты цветов придорожных не трогай,
Их ногами топтать перестань.
Над широкою белой дорогой
Ночь расправила звёздную ткань.
А когда станут светлыми дали
(Ночь протянется несколько лет),
Я стяну ремешки у сандалий
И покорно пойду на рассвет.
Ты останешься, бледный и строгий,
— Не томись, не кляни, не вздыхай —
Будешь ты охранять у дороги
Наш земной, невозделанный рай.
Я тогда назову тебя братом
(В первый раз я скажу тебе: брат),
И уйду далеко, без возврата,
И забуду дорогу назад.
29. VI.33.Эрувиль
«Жужжит комар назойливо и звонко…»
Жужжит комар назойливо и звонко,
Ночь голубеет в прорези окна.
Спокойный облик спящего ребенка,
И тишина. Навеки — тишина…
Мне хочется, чтоб кто-то незнакомый,
В такой же напряжённой тишине,
В таком же старом деревянном доме
Сидел один и думал обо мне.
В его окне — сиянье летней ночи,
От сердца к сердцу — ласковая грусть.
И несколько чужих, прекрасных строчек
Я нараспев читаю наизусть.
12. VI.33.Эрувиль
О России («Я в жизни своей заплутала…»)
В.А.Подгорному.
Я в жизни своей заплутала,
Забыла дорогу домой.
Бродила. Смотрела. Устала.
И быть перестала собой.
Живу по привычке, без цели.
Живу, никуда не спеша.
Мелькают, как птицы, недели,
Дряхлеет и гибнет душа.
Однажды, случайно, от скуки
(Я ей безнадёжно больна)
Прочла я попавшийся в руки
Какой-то советский журнал.
И странные мысли такие
Взметнулись над сонной душой.
Россия! Чужая Россия!
(Когда ж она стала чужой?)
Россия! Печальное слово,
Потерянное навсегда
В скитаньях, напрасно суровых,
В пустых и ненужных годах.
Туда — никогда не поеду,
А жить без неё — не могу.
И снова настойчивым бредом
Сверлит в разъярённом мозгу:
— Зачем меня девочкой глупой,
От страшной, родимой земли,
От голода, тюрем и трупов
В двадцатом году увезли!?
13. VII.33.Эрувиль
Элегия («У нераскрытого окна…»)
У нераскрытого окна,
В спокойном деревенском доме
Доверчивая тишина
Томит сладчайшею истомой.
От тишины, от пустоты
Душе спокойнее и проще.
(Так медленно в осенней роще
На землю падают листы.)
И тихих мыслей череда,
Не торопясь, проходит мимо.
— Что жизнь напрасно прожита,
Напрасно и — непоправимо.
Что грустно падают года,
(Как листья осенью туманной)
— Что я не так уж молода,
Не радостна, и не желанна…
Звенит комар. Да вдоль стены
Паук плетёт седые путы.
И грустной нежностью полны
Мои вечерние минуты.
24. VII.33
«Уже прошла пора элегий…»
Уже прошла пора элегий,
Спокойных и усталых лет.
К далеким снам любви и неги,
Должно быть, возвращенья нет.
И с каждым днём трезвей и строже
Слова, желанья и дела.
Ну, что ж? И я была моложе,
И я счастливее была.
Но всё туманней дни и лица,
Хмельнее память бытия.
— Пора, пора и нам проститься,
Пустая молодость моя.
Прости — за жадные желанья,
За всё содеянное зло,
За то, что горьким было знанье,
За то, что мне не повезло…
Теперь я знаю слишком много,
Что счастье — не прочней стекла,
И что нельзя просить у Бога
Благополучья и тепла…
Теперь, устав в напрасном беге,
Покорно, замедляя шаг, —
Печальной музыкой элегий
Пускай потешится душа.
29. VII.33
Собаки («В тяжёлом сгустившемся мраке…»)
О, лай — о чём-то знающих собак!
Д. Кнут
В тяжёлом сгустившемся мраке,
На тёмном пустынном дворе,
О чём они знают, — собаки?
Что видят они в конуре?
Мне страшно, мне тесно, мне скучно
От мыслей, желаний и слёз,
А там, на дворе — неотлучно
Лохматый, взъерошенный пёс.
Приподняты чуткие уши,
По-волчьи сверкают глаза…
И снова мне тесно и душно
В бессильных, безвольных слезах.
И хочется крикнуть: «Мне больно!
Я долго, я страшно больна!»
Над чёрной, ночной колокольней
Блестит неживая луна.
И первым раскатистым лаем
Мне вторит бессонная ночь…
Я слабая, глупая, злая,
И кто мне посмеет помочь?
Я вижу, как длинные тени
Трепещут под белой стеной.
Я знаю: ползёт по ступеням
Безликий — жестокий — чужой.
Он может смеяться беззвучно,
Пройти сквозь закрытую дверь.
И снова мне страшно, мне скучно
От невыразимых потерь!
Молчанье, пустое молчанье.
Тяжёлый, бесформенный мрак.
И тяжко — глухое рычанье
Кого-то узнавших собак.
10. VIII.33
«Я пишу не стихи, а стишки…»
Я пишу не стихи, а стишки,
Равнодушно-бездарно-пустые.
Мои замыслы не глубоки,
По ночам мне не снится Россия.
Я о Боге не спорю ни с кем,
Никому не бросаю проклятий.
Я одна в своей мёртвой тоске,
В тесном круге наивных понятий.
Я высоких идей не несу,
Не гонюсь за возвышенной целью.
Я коплю только медные су,
Да пустые, как счастье, недели.
Жизнь моя так пошла и смешна
(Только всё не могу умирать я)
И такой я давно не нужна,
Как помятое, старое платье.
30. IX.33
«Мы давно потеряли дорогу…»
Мы давно потеряли дорогу
К напряжённой и призрачной цели.
Мы не верили детскому Богу,
А другого найти не сумели.
Мы совсем перестали смеяться
И любить непонятное небо.
Видишь: нервно-сведённые пальцы
Ищут корку тяжёлого хлеба.
Мы не ждём сокровенного чуда
И давно разучились молиться.
И глядят, и томят отовсюду
Равнодушные, скучные лица.
В этом мире огромных свершений,
В мире неповторимых созвучий.
Кто нам тихого Бога заменит?
Кто нас детскому счастью научит?
9. X.33
«Всё брошено и ничего не жаль…»
Всё брошено и ничего не жаль.
Всё отнято — и «ничего не надо».
Ползёт на жизнь тончайшая печаль,
Как тишина из дремлющего сада.
Проходит день в спокойном полусне, —
Больной, уже заранее уставший.
И где-то там, в последней глубине,
Бессмысленный вопрос: «А что же дальше?»
Не хочется ни правды, ни тепла,
Ни счастья, ни свободы, ни удачи.
Ведь жизнь меня обидно обошла,
И я в ней больше ничего не значу.
17. II.34. Питье (Госпиталь)
«Будет день — мы уйдём и забудем…»
Будет день — мы уйдём и забудем
Наш непрочный и жалкий уют.
Мы такие же бедные люди,
Как и те, что повсюду живут.
И никто, никогда не узнает,
Как печален был зимний рассвет.
Как мечте о несбыточном рае
Мы смотрели беспомощно вслед.
И никто уже нам не напомнит —
Где, и как, и когда зацвело
В глубине первобытной и тёмной
Это непоправимое зло.
12. III.34
Тебе «Тебе — без упрёка и лести…»(вариант)
Тебе — без упрёка и лести,
Тебе, мой доверчивый друг,
За наше усталое «вместе»,
За лёд не протянутых рук.
За ночи у детской кровати
(Покорное тельце в огне),
За ночи в больничной палате,
В пустой, неживой тишине.
За то, что по-разному верим,
И разное видим вокруг,
За радость и за потери —
Тебе, мой обманутый друг.
Моё не прощённое счастье,
Моё пораженье в борьбе…
— Без боли, без гнева, без страсти,
Последнее слово — тебе.
12. III.34
«Должно быть, так всегда бывает…»
Должно быть, так всегда бывает,
Я лучшей доли не ищу.
Пустая жизнь бесследно тает,
Подобно летнему дождю.
Проходят в будничных заботах
За часом час, за годом — год.
И лишь порой взметнётся где-то,
Тревогой сердце захлестнёт.
Мир станет узким, скучным, серым,
А там, за тридевять земель —
Какие дикие размеры!
Какая огненная цель!
Но, как мираж, неуловимы,
Тоской манящею полны —
В спокойной жизни — мимо, мимо
Плывут волнующие сны.
И снова день — больной и трудный,
Обвитый множеством забот,
Торжественный, привычный, будний
Затянет в свой круговорот.
12. III.34
«Я не боялась, не ждала, не знала…»
Я не боялась, не ждала, не знала,
Не отводила напряжённых рук..
Я всё готова повторить сначала —
И долгий страх, и силу адских мук…
Но если… если?.. О, за все страданья,
За боль, за гнев, за давящую грусть —
К твоим годам, к своим воспоминаньям,
В твой страшный дом я больше не вернусь.
1. IV.34
«О тех, кого я не любила…»
О тех, кого я не любила,
О тех, кто меня позабыл…
О тех, кого я не простила,
Кто не был ни близок, ни мил…
О тех, кому в яростной скуке
Бросала я громко: лови!
О тех, что счастливей в разлуке,
Чем в путах тяжёлой любви…
О тех, равнодушно счастливых;,
Которым везде хорошо…
О женщинах; злых и красивых;
С больной и усталой душой…
Мне память давно изменила,
И больше молиться — нет сил…
…О том, кого я разлюбила,
О том, кто меня не любил.
22. IV.34
«Я снова верю пышным фразам…»
Я снова верю пышным фразам
О чистоте, о глубине,
Я верю пошленьким рассказам
О глупом счастье и весне.
И снова — тяжесть медленной утраты,
Усталость, горечь, звезды, тишина.
И снова мы — любовь сестры и брата —
Всё те же мы — у моего окна.
11. VIII.34
Наташе («Новой, странною сделалась ты…»)
Новой, странною сделалась ты,
А глаза, как Бизертское море.
И цвели неживые цветы
У тебя на венчальном уборе.
Падал дождь за церковным окном,
Свечи тонкие тускло горели.
Рано, поздно — не всё ли равно, —
Мы придём к одинаковой цели.
Помнишь море, Бизерту, Сфаят?
Помнишь красные маки по склонам?
Твой счастливый, невидящий взгляд
Торопливо скользил по иконам.
Это только — весёлый обряд
Для уверенных, в счастье влюблённых.
Но никто не напомнил и тут,
Сколько трудных разочарований,
Сколько страшных, обидных минут
Встретит каждая — после венчанья.
И из всех приглашённых гостей
(Или все притворялись искусно?)
На торжественной свадьбе твоей
Мне не радостно было, а грустно.
23. VIII.34
О смерти («Как страшно умереть, — сойти на нет…»)
Как страшно умереть, — сойти на нет,
Безропотно исчезнуть, раствориться.
И сон о смерти — этот страшный бред —
Всё чаще, всё мучительнее снится.
Я просыпаюсь в ледяном поту.
Всё та же комната, всё те же тени,
Но всё мерещится сквозь темноту
Меня преследующее виденье.
Пустая церковь, тихо хор поёт,
Цветы в гробу и бледных свеч мерцанье,
И где-то рядом мечется моё,
Ещё живое, чёткое сознанье.
4. IX.34
«Истлеет день, и будет ночь…»
Истлеет день, и будет ночь,
Та ночь, в которой нет просвета.
Никто не сможет мне помочь
Дожить до будущего лета.
Мне каждый вечер — злой намёк,
И каждый день — подарок Божий.
На розовеющий восток
Смотрю я пристальней и строже.
Как будто там, в пустой дали,
В холодном, мраморном рассвете,
Быть может, на краю земли —
Победа разумна над смертью.
6. IX.34
«Всё равно ведь никто не поверит…»
Всё равно ведь никто не поверит,
Что недолго осталось мне жить.
Не такая и будет потеря,
Чтобы много о ней говорить!
От обиды по-детски бледнею:
Ведь уйду навсегда, навсегда…
Кто потом за меня пожалеет
Облетевшие даром года?
Пусть другие меня не осудят,
Пусть мой брат меня тихо простит.
Для меня уже скоро не будет
Ни тревоги, ни зла, ни обид.
24. IX.34
«Забудь, что я жила без света…»
Прости! Не помни дней паденья!
Н. Некрасов.
Забудь, что я жила без света,
Скучала, плакала, ждала.
Что званье трудное поэта
Я слишком просто отдала.
Не вспоминай меня с улыбкой.
Когда умру — не говори,
Что наша жизнь была ошибкой,
Обманом утренней зари.
Но только вспомни, чуть бледная,
Осенний, догоревший день,
Версаль, поникшие аллеи,
Рябь на темнеющей воде…
29. IX.34
«Приди. Возьми. Люби. Запомни…»
Приди. Возьми. Люби. Запомни.
Не позабудь и не предай.
Увидишь мир чужой и тёмный, —
Отвергнутый тобою рай.
Узнаешь гнев и горечь власти,
Когда, под взглядом трезвых глаз,
Слова отчаянья и страсти
Не свяжут, а разделят нас.
И в год последнего обмана
(С последней пыткой не спеши!)
Рукой коснёшься черной раны
Тобой развенчанной души.
8. X.34
«Писать стихи и прятать под замок…»
Писать стихи и прятать под замок.
Упрямо думать и молчать годами.
И знать: никто не тронет этих строк
Внимательными, добрыми глазами.
Никто не вспомнит даже наизусть
Печальных строк о пустоте и боли…
О, в этой тихой, безысходной роли —
Какая легкость и какая грусть!
15. X.34
Измена («Измены нет. И это слово…»)
(Воображаемому собеседнику)
Измены нет. И это слово
Ни разу не слетало с губ.
И ничего не стало новым
В привычно-будничном кругу.
Измены нет. Но где-то втайне,
Там, где душа совсем темна,
В воображаемом романе
Она уже совершена.
Она сверкнула жгучей новью,
Жизнь подожгла со всех сторон
Воображаемой любовью
Реальный мир преображён.
И каждый день, — и каждый вечер —
Томленье, боль, огонь в крови,
Воображаемые встречи
Несуществующей любви.
А тот, — другой, — забыт и предан
(«Воображаемое зло!»)
Встречаться молча за обедом
Обидно, скучно, тяжело.
Круги темнее под глазами,
Хмельнее ночь, тревожней день.
Уже метнулась между нами
Воображаемая тень…
А дом не убран. Сын заброшен
Уюта нет. Во всём разлад.
В далёкий угол тайно брошен
Отчаяньем сверкнувший взгляд.
Так, — проводя, как по указке,
На жизни огненный изъян —
Ведёт к трагической развязке
Воображаемый роман.
13. XII.34.Ночь
«Нам не радуга в небе сияла…»(вариант)
Нам не радуга в небе сияла
В тот седой, обезумевший день —
Нас дождливая муть провожала
И чертила круги на воде.
И когда потекли над волнами
Чем-то близкие сердцу места —
В этот час не звучало над нами
Легендарное имя Христа.
Но с тех пор суеверно храним мы
Всю тоску этих призрачных дней —
Очертания смутного Крыма,
Силуэты ночных кораблей.
14. I.35
«Спичка. Дрожащее пламя…»
Спичка. Дрожащее пламя, —
Отсвет на чёрном окне.
Книжка с моими стихами
В зеленоватом огне.
В огненной, жаркой могиле
Всё уничтожить дотла:
Всё, что я в жизни любила,
Прятала и берегла.
Письма, стихи, сувениры, —
Карточки и дневники,
Всё, что царило над миром,
Полном любви и тоски.
Жизни, напрасно мне данной,
Жизни сгоревшей не жаль.
А за окошком — туманный,
Мутный, парижский февраль.
Перед остывшим камином,
Перед сожжённой тоской
Станет светло и пустынно,
Ожесточённо-легко.
Горечь упрямой потери
Молча и гордо стерплю.
Вот — ни во что я не верю,
И ничего не люблю.
27. II.35
«Уж всё равно никак не спрячешь…»
Уж всё равно никак не спрячешь
Предательских морщин у глаз.
И всё дороже Богу платишь
За каждый день, за каждый час.
И как ещё не надоело,
Дивишься иногда себе —
Влачить своё больное тело
Навстречу медленной судьбе!
Ведь ничего не совершится —
Не будет ни добра, ни зла.
Жизнь перекраивает лица,
Глядишь — а молодость прошла.
Глядишь — а мир, чужой и строгий,
Тебя при жизни позабыл,
А жить осталось так немного,
И то уж — из последних сил.
22. III.35
«Никогда ничего не просила…»
Никогда ничего не просила
И тебе ничего не дала.
И о жизни — пустой и унылой —
Ни тебе, ни себе не лгала.
Оставалась всегда одинокой,
Никогда до конца не любя,
Но в борьбе равнодушно-жестокой
Неизменно встречала тебя.
Всё больное, что в сердце скопилось,
Всё растает с годами, как дым.
И что б в жизни со мной ни случилось,
Никогда ты не станешь чужим.
22. III.35
«День прошёл без меня…»
День прошёл без меня.
День прошёл, и ему не помочь.
И мне жаль бесполезного дня,
Соскользнувшего в тихую ночь.
Завтра, время кляня,
Снова ждать неживой темноты,
Отцветанья усталого дня,
(Чтоб назвать его снова пустым.)
Завтра брошу кому-то: «прости!
Облетели, как листья, года.
Ухожу, чтобы сбиться с пути.
Не вернусь никогда».
Всё равно никуда от тебя не уйдёшь,
Моя не вдохновенная ложь!
4. IV.35
«Что будет дальше — всё известно…»
Б. У.
Что будет дальше — всё известно,
Уж так в веках заведено.
И потому неинтересно
Скользить на илистое дно.
Ни слез, ни гнева, ни упреков,
Душа прозрачна, как стекло.
В романе, конченном до срока,
Всё так привычно одиноко,
И так безрадостно светло.
В нём всё намечено заране;
Ничто не обмануло нас:
Усталость, разочарованье
От поцелуев на диване,
От слишком откровенных глаз.
И подсознательная жалость,
Что жизнь не повернёт назад,
Что света было слишком мало,
И что игра не оправдала
Всех, ею созданных утрат.
26. V.35
«Стихи о том, что молодость прошла…»
Стихи о том, что молодость прошла.
Печаль о том, что света было мало.
Слова о том, что мало я жила, —
А уж совсем — по-старчески — устала.
Тревога о не наступившем дне
И сны о небывалой тишине.
?.V.35
«Бедность, недомоганье, усталость…»
Бедность, недомоганье, усталость,
Никому не созвучная грусть,
Никого не согревшая жалость,
Тишина, и стихи наизусть.
Поздно ночью в затихшей квартире,
У раскрытого настежь окна,
В этом Богом покинутом мире
Я одна, я, как прежде, одна…
По какой-то усталой привычке
Равнодушно слагаю стихи.
Раскрываю покорно кавычки,
Чтобы спрятать чужие грехи.
Как всегда — не о счастье, — о боли,
Как всегда — неизвестно о чём,
О каком — то усталом безволье,
О тоске, о тумане ночном…
Тот, кто любит — уснул, и не слышит,
Видит, может быть, сон про меня.
А вдали, над покойною крышей, —
Зацветанье усталого дня.
далекого (?)
последнего (?)
30. VI.35.Ночь
«Не для счастья, — для злобной тревоги…»
Не для счастья, — для злобной тревоги,
Для усталых бессонных ночей,
Навсегда позабуду о Боге,
Стану вновь равнодушно-ничьей.
Это, может быть, будет не скоро,
Я не знаю, не знаю, когда,
Я покину мой дымчатый город
И уйду из него навсегда.
Чтоб на долгой, усталой дороге,
Задыхаясь в горячей пыли,
Тосковать о потерянном Боге,
О потерянной горсти земли,
Где свою не воскресшую душу,
Всё, чем жадно и вольно жила,
Человеческому равнодушью
Так бессмысленно я отдала.
30. VI.35 foret Lu Meudon
«От Бога спасенья не жди…»
От Бога спасенья не жди,
За боль огневую в груди,
За то, что у воли подрезаны крылья,
За сладкое и неживое бессилье,
За то, что теперь не поймёшь,
Где правда, где ложь,
За все неживые, пустые года,
За испепеляющее «никогда»,
За трудное, страшное слово «уйди»,
За всё, что тебя стережет впереди —
Спасенья, прощенья — не жди!
17. VIII.35
Б. У
1. «Зачем я прихожу в ваш тёмный дом?..»
Зачем я прихожу в ваш тёмный дом?
Зачем стою у вашей страшной двери,
Не для того ли, чтоб опять вдвоём
Считать непоправимые потери?
Опять смотреть беспомощно в глаза?
Искать слова? Не находить ответа?
Чтоб снова было нечего сказать
О главном, о запутанном, об этом?..
Вы скоро уезжаете на юг.
Вернётесь для меня чужим и новым.
Зачем я вас люблю, мой тайный друг,
Мой слабый друг, зачем пришла я снова?
Простим ли мы друг другу это зло?
Простим ли то, что ускользнуло мимо?
Чтобы сказать спокойно: «Всё прошло,
Так навсегда и так непоправимо».
17. VIII.35
2. «Я вас люблю запретно и безвольно…»
Я вас люблю запретно и безвольно…
Полгода проползли, как смутный бред,
За боль, за ложь, за этот гнёт невольный
Ни вам, ни мне уже прощенья нет.
Я не кляну и не волную память,
Но видеть вас я больше не хочу.
За этот смех, за эту встречу с вами
Какой тоской я Богу заплачу?
За трепет риска и за радость тайны
Я не предам ушедшие года.
Такой любви — запретной и случайной —
Доверчивого сердца не отдам!
Пусть тяжело. Пусть мой покой надломан.
Я вас люблю. (Ведь оба мы в бреду.)
Но в этот дом, где всё мне так знакомо,
Мой тайный друг, — я больше не приду.
5. VIII.35
«За что? За то, что слишком мало…»
За что? За то, что слишком мало
Там было блеска и борьбы?
За то, что я не понимала
Своей беспомощной судьбы?
За полудетское не знанье
Простых вещей — добра и зла?
(Ведь даже в пошленьком романе
Я точку светлую нашла.)
За проблеск подлинного чувства?
За ласковое слово «друг»?
Или за то, что неискусно
Вела я сложную игру?
За что? За что так зло и чёрство,
Всё предавая, всё кляня,
С таким бессмысленным, упорством
Вы отрекались от меня?
Поэма дороги (Юрию)
Вечер пыльных, далёких дорог.
В.Мамченко
Толкуем над картою рваной:
— Отсюда свернули сюда,
Вот здесь проезжали рано
Посёлки и города.
— А помнишь — вот здесь отдыхали.
Какая была тишина,
А дали, осенние дали,
А воздух, пьянее вина!
И снова, как за победой,
За радостной новизной
Скользили велосипеды
Под гору дорогой лесной.
За каждым крутым поворотом,
За каждым холмом вдалеке,
Манящее, новое что-то,
Так чуждое зимней тоске.
— Да, да. Ну, а вспомним, как зябли,
Как кутались в полы плаща.
Как били холодные капли
Безжалостного дождя!
Навстречу ветрам из Ламанша
Не ехали даже, а шли!
…А всё-таки — дальше, дальше…
Компьен… Бове… Андели…
Как милы названия эти…
— А помнишь, вот здесь, за Маньи,
Презрев всех жандармов на свете,
Мы даже костёр развели…
И снова шины шуршали,
Был в сердце задорный угар.
Над Сеной вечерней блуждали,
Взбирались на замок Гэйяр.
Снимались у тёмных развалин,
Снимались в густых камышах.
И не было больше печали,
По-детски светилась душа.
Париж нас не ласково встретил.
Мы снова тихо живём.
Нам кажется милым и ветер,
И самый трудный подъём.
Теперь нам осталось немного:
Лишь карта на тёмной стене,
Да чёрною ниткой дорога,
И пёстрые флаги над ней.
17. XI.35
«Такой же день, как девять лет назад…»
Такой же день, как девять лет назад.
Всё тот же дождь и в небе те же тучи.
Молчи, молчи! И посмотри в глаза:
Всё тот же день, не хуже и не лучше.
Переменились только я и ты.
И стали мы среди суровых будней,
Среди пустой и лживой суеты
Старей, скучнее и благоразумней.
Нас напугала дождевая даль.
Мы не поедем в этот день в Версаль
Бродить в глухой, осенней, мокрой чаще
Пустого парка (а пруды, как сталь),
Чтоб вспомнить вновь влюблённую печаль,
Глухую память молодости нашей.
28. XI.35
«Сегодня день — совсем вчерашний…»
Сегодня день — совсем вчерашний,
В пустом окне — пустой рассвет.
Бормочет дождь с тоской всегдашний
О том, чего на свете нет.
Навстречу солнцу и свободе,
В туманной, утренней дали,
За счастьем призрачным уходят
В пустое море корабли.
О не свершившемся тоскуя,
Маня в чужие города,
Звеня надеждой, в даль пустую
Скользят стальные поезда.
И призрачно-неуловимы,
Из темноты, из тесноты,
В пустое небо синим дымом
Летят последние мечты.
И так легко, с сознаньем ясным,
Не сбившись с трезвого пути,
Из жизни тёмной и прекрасной
В пустую вечность перейти.
8. XII.35
«Помню — поезд бесшумно рвануло…»
Стану думать, что скучаешь
Ты в чужом краю…
Помню — поезд бесшумно рвануло,
Твой последний растерянный взгляд…
(Средь вокзального шума и гула
Ничего не воротишь назад.)
Пустота и безжизненность улиц…
(Что мне делать с такой пустотой?)
Об игрушки твои споткнулась,
В темноте возвратившись домой.
Вот опять — дожди, непогода,
Гнёт ничем не оправданных дней…
Вот опять — пустота и свобода,
Уже горько знакомые мне.
На лазурно-седом океане
Ты во сне встречаешь зарю —
И я слышу твоё дыханье,
На пустую кроватку смотрю.
Твои письма всего мне дороже,
(Не читать их — любовно беречь),
Хоть не сам ты их пишешь, быть может,
Хоть мертва в них французская речь.
И мне чудится, как вечерами,
Среди мирно уснувших детей,
Ты тоскуешь о доме, о маме,
Об уютной кроватке своей.
27. I.36
«Этим летом опять поедем…»
Этим летом опять поедем
Вдоль далёких дорог — ты и я.
Снова будем на велосипеде
Проезжать чужие края.
Мы должны побывать в Бретани,
Мы должны… но скорей, скорей!
Как нам страшно в мёрзлом тумане
У мигающих фонарей.
Ведь потом ничего не будет.
Мы должны ещё много узнать.
Ведь уходят и годы, и люди,
Торопись, торопись не отстать.
Мы должны… но молчи об этом!
Только лето у нас с тобой.
Больше мы не увидим света,
Никогда не вернёмся домой.
Это наше последнее лето
Перед смертью или войной.
12. II.36
Андай («Ревёт вечерний океан…»)
Ревёт вечерний океан.
Таинственная даль темнеет,
И в нарастающий туман
Вершины прячут Пиренеи.
Мигают ярко маяки
На каменных, отвесных кручах.
А небо всё в тяжелых тучах
Полно тревожной и летучей,
Нечеловеческой тоски.
Безжизненность пустынных дач,
Пустые улицы, аллеи…
И гул прибоя, будто плач,
Взывает к тёмным Пиренеям.
А в лиловеющей дали,
Над гладью сонного залива,
На узкой полосе земли,
В горах, раскинутых лениво
Смешались в прихотливом танце
Огни Испании и Франции.
15. III.36
«День догорит в неубранном саду…»
День догорит в неубранном саду.
В палате электричество потушат.
Сиделка подойдет: «Уже в бреду…»
Посмотрит пульс: всё медленней и глуше.
Сама без сна, мешая спать другим,
Не буду я ни тосковать, ни биться.
Прозрачный, синий полумрак. Шаги…
А жизни-то осталось — в белом шприце.
Ещё укол. В бреду иль наяву?
Зрачки расширятся, окостенеют.
Должно быть, никого не позову,
Должно быть, ни о ком не пожалею…
Блеснёт заря над крышами вдали.
Туман дом, а окутает, как саван.
И в это утро я уйду с земли.
Безропотно. Бестрепетно. Бесславно.
29. I.36
«Помню — поезд бесшумно рвануло…»
Ни жить, ни петь почти не стоит…
В.Ходасевич
Так жить. Почти ни во что не верить.
Почти ничего, ниоткуда не ждать.
Так жить, приближаясь к незаметной смерти.
Так жить, это значит — почти умирать.
Уйти от всех. Быть всеми забытой.
Ни о чём не жалеть. Никого не винить.
Никого не прощать. Ведь всё пережито —
И радость, и горе… И не стоит жить.
И в душный вечер, который жесток и долог,
Падением тела сломить речную сталь…
За один короткий, сухой некролог,
За равнодушно-брошенное: «Жаль!»
19. I.36
«Вот стихи о смерти, о разлуке…»
Вот стихи о смерти, о разлуке,
О тиши кладбищенской зари.
Вот — мои измученные руки,
— Посмотри…
Ничего я сделать не сумела,
Ничего достичь я не могу.
Видно, ты с твоей душою смелой,
Мне не по плечу…
Ты не можешь быть простым и грубым,
Не томись и сердца не губи.
И другим целованные губы,
Если можешь, разлюби…
И когда уйду я ночью зыбкой
В мой последний, одинокий путь,
За последней, призрачной улыбкой,
За моей последнею ошибкой —
Посмотри мне вслед — и позабудь…
20. IV.36
«Будет больно. Не страшно, а странно…»
Будет больно. Не страшно, а странно.
Слишком просто и слишком легко.
Вот расплата за годы обмана,
Вот обещанный «вечный покой».
Ни печали, ни слёз, ни тревоги.
Равнодушье во всём и везде.
Будет трудно подумать о Боге,
И неловко смотреть на людей.
А потом — (но не всё ли равно?)
Очень холодно, сыро, темно.
5. VII.36
PROVINS («Под тёмным полночным покровом…»)
Под тёмным полночным покровом
Чуть светит пятно фонаря,
Над городом средневековым
Тяжёлые звёзды горят.
Старинные стены и башни,
Прижатые в вечность дома.
На улочке древней и страшной
Тяжёлая древняя тьма.
Сплетает усталость ресницы,
В руке неподвижна рука.
Вдали полыхают зарницы
И смотрят из чёрной бойницы
Нам вслед неживые века.
Над городом — вечным сияньем —
Тяжёлая звездная твердь.
И где-то — тяжёлым молчаньем —
Уже недалёкая смерть.
7. VII.36
«Усталой честностью усталый друг…»
Усталой честностью усталый друг,
Последней честностью усталых рук,
Последним мужеством (а силы — нет),
Последней бодростью усталых лет.
За всё отчаянье, за боль, за ложь,
За всё ответил ты, и вот живёшь…
За то, что предан был и одинок —
Последней нежностью (как только мог)…
30. VII.36
«Над широкой вечерней равниной…»
Над широкой вечерней равниной
Память незабываемых дней.
Да в улыбке подросшего сына
Слабый отблеск улыбки моей.
Груды старых тетрадок на полке,
Пачки писем (когда? от кого?)
Чьей-то жизни слепые осколки.
А потом — ничего. Ничего…
Много скудных стихов,
Да ещё
Крест, обвитый зелёным плющом.
20. VIII.36
«Ты знаешь сам — таков от века…»
Виктору Мамченко
Ты знаешь сам — таков от века
Закон, нам данный навсегда:
От человека к человеку —
Дорога боли и стыда.
За проблеск теплоты минутной —
Цена невидимых утрат,
И непреодолимо трудно
Сказать простое слово: брат.
И если для тебя дороже
Твой невзволнованный покой,
— Не отзывайся на тревожный
И жадный зов души другой.
Очнись от жалости невольной,
Останови последний шаг:
Почти всегда бывает больно,
Когда раскроется душа.
21. VIII.36
«…И каждый новый промелькнувший город…»
…И каждый новый промелькнувший город,
И в Сен-Мало торжественный прибой,
И силуэты башен над водой,
И кружева Руанского собора —
За эти три опустошённых дня
Так страшно вдруг поблекли для меня.
15. IX.36. Эрувилль
«Мои слова о верности и боли…»
Мои слова о верности и боли,
Мои слова, нежней которых нет,
Не растеряй в своей слепой неволе,
Мои слова, похожие на бред.
От жарких слёз опухнувшие веки,
Стихи о том, что невозможно жить…
Я знаю, как жестоко в человеке
Желание — всё поскорей забыть.
Припомни всё в короткий миг утраты,
Когда в вечерний, в неурочный час
Притихшею больничною палатой
Пройдёшь ко мне. Уже в последний раз.
25. XI.36
«>Я покину мой печальный город…»
Я покину мой печальный город,
Мой холодный, неуютный дом.
От бесцельных дел и разговоров
Скоро мы с тобою отдохнем.
Я тебя не трону, не встревожу,
Дни пойдут привычной чередой.
Знаю я, как мы с тобой несхожи,
Как тебе нерадостно со мной.
Станет в доме тихо и прилично, —
Ни тоски, ни крика и ворчни…
Станут скоро горестно-привычны
Без меня кружащиеся дни…
И, стараясь не грустить о старом,
Рассчитав все дни в календаре,
Ты один поедешь на Луару
В призрачно-прозрачном сентябре.
И вдали от горестной могилы,
Где-то там, в пути, на склоне дня,
Вдруг почувствуешь с внезапной силой,
Как легко и вольно без меня.
11. XII.36
«Я хочу, чтоб меня позабыли…»
Я хочу, чтоб меня позабыли,
Не жалея и не кляня.
Даже те, что когда-то любили,
Ведь любили когда-то меня.
Я хочу умереть одиноко,
Как последние годы жила.
Самым близким и самым далёким
Я всегда только лишней была.
Я хочу без упрямства и злобы
(Ведь ни друга нет, ни врага),
Чтоб за белым некрашеным гробом
В день унылый никто не шагал.
Я хочу, чтоб меня позабыли
(Ведь при жизни не помнит никто)
И чтоб к тихой моей могиле
Никогда не приблизился тот.
11. XII.36
«Пока горят на ёлке свечи…»
Пока горят на ёлке свечи
И глазки детские горят,
Пока на сгорбленные плечи
Не давит тяжестью закат,
Пока обидой злой и колкой
Не лжёт придушенная речь,
И пахнет детством, пахнет елкой
И воском разноцветных свеч, —
Я забываю все волненья
И завтрашний, тяжелый день,
И от весёлой детской лени
Впадаю в старческую лень.
Смотрю на детскую улыбку,
Склоняюсь к нежному плечу,
Не называю всё ошибкой
И даже смерти не хочу.
29. XII.36
«Всё пережить: холодный голос…»
Всё пережить: холодный голос,
Мысль о бессмысленном конце,
И сквозь предательство и подлость
Пройти, не изменясь в лице.
От глупой и нестрашной раны,
От униженья и стыда,
Должно быть, никогда не встану
И не оправлюсь никогда.
Уже давно без слёз и злобы
Могу спокойно говорить,
Но не сумею (и за гробом)
Ни оправдать, ни позабыть.
Я эту боль приму навеки,
Не жалуясь и не кляня,
Боль о ничтожном человеке,
Который не любил меня.
30. XII.36
«Что скажу я маленькому сыну?..»
Что скажу я маленькому сыну?
Чем себя посмею оправдать?
— Если я сейчас тебя покину,
Значит, я была — плохая мать.
Значит, сердцу было очень больно,
Значит, силы не хватало жить.
Значит, сердце стукнуло: довольно!
Как же быть?
Я оставлю не большую память
(Жизнь моя большою не была),
Вспоминая о покойной маме,
Будешь думать: «мама не могла».
Не согнись от первого страданья
(Еще много горя впереди),
А когда большим и сильным станешь —
Слабую меня не осуди.
18. II.37
«Считать толково километры…»
Считать толково километры,
На карте намечая путь,
Учесть подъёмы. Силу ветра.
Что посмотреть. Где отдохнуть.
Решить внимательно и строго,
Что нужно брать с собой, что — нет.
Вязать пуловеры в дорогу
И чистить свой велосипед.
Мечтать о воздухе хрустальном,
О тишине лесов и рек,
О городке провинциальном,
Где будет ужин и ночлег.
И в настроении прекрасном
На карту заносить пути.
Пока не станет слишком ясно,
Что больше некуда идти.
30. III.37
«Проходят дни — во сне, как наяву…»
Проходят дни — во сне, как наяву.
И с каждым днём устало стынет сердце.
Ласкает солнце влажную траву.
А я всё равнодушнее живу
И всё спокойней говорю о смерти.
Шумит в лесу весенняя листва
Над золотом неяркого заката.
Слетают с губ усталые слова…
Мне холодно. И руки без перчаток
По-зимнему я прячу в рукава.
Сгорают медленные дни.
И вдруг
Приходит неожиданная старость…
— За дни любви, за немощный недуг,
За очертания любимых рук,
За все слова… Ещё за слово: «друг»,
За всё, что у меня еще осталось.
Я всё люблю: лесную тишину,
И городов широкое движенье.
И, пережив последнюю весну,
Я в жизни ничего не прокляну,
Но и отдам её без сожаленья.
21. V.37
«Есть такое слово: "не могу"…»
Есть такое слово: «не могу».
Глупое такое слово.
Словно стон, оно слетает с губ
В тишине отчаянья глухого.
«Не могу»… и слёзы на глазах,
Жалкие, беспомощные слёзы.
И отчаянье, и стыд, и страх,
И кому-то скрытая угроза.
Руки жалобно спадают с плеч
И висят безжизненно, как плети…
— Значит, больше нечего беречь,
Кроме призрачной мечты о смерти.
Но в каком-то дьявольском кругу
Сердце бьётся и тоскует снова…
Глупенькое слово: «не могу»,
Грустное такое слово.
8. VII.37
«Лета не было в этом году…»
Лета не было в этом году.
Лето кануло в тёмном бреду.
В жутком мраке пустых и бессолнечных дней,
Где теперь с каждым днём холодней.
Ты один в ореоле бесснежной зимы,
Где навеки несхожие мы.
Я одна в темноте, где надежда и ложь.
Ты в мою темноту не сойдёшь.
Лета не было в этом году.
А зимой я тебя не найду.
23. VII.37
«Вот прошла я, подобная многим…»
Вот прошла я, подобная многим,
(Так легко ведь идти за толпой)
По прямой и бесславной дороге,
С одинокой и бедной душой.
Жизнь прожить хорошо не сумела,
Ничего не оставила в ней,
Волоча своё слабое тело
Через толщу бессмысленных дней.
И печаль моё сердце тревожит,
Сердце, ставшее камнем давно:
— Что же я донесу Тебе, Боже,
Если мне ничего не дано?
4. VIII.37
«К чему теперь высокомерье…»
К чему теперь высокомерье,
Мой честный, безупречный путь?
Кого и в чем я разуверю,
Кого сумею обмануть?
И кто найдёт меня прекрасной
В недостижимости такой,
С такой непогрешимо-ясной
И слишком трезвою душой.
И для чего теперь певучий,
Мой правильный, чеканный стих,
Когда я знаю, что не лучше
Таких же тысячи других.
Когда я знаю (втайне где-то,
Наедине сама с собой),
Что жизнь моя была согрета
Одной бессмысленной мечтой.
4. VIII.37
«Живу — а чем? — сама не понимаю…»
Живу — а чем? — сама не понимаю.
Уходят в ночь ненужные года.
Ни об Испании, ни о Китае,
Ни даже о России — никогда
Не думаю. В безжизненном, покое
Лежит опустошённая душа.
Уходит жизнь.
И вся она не стоит
Поломанного жалкого гроша.
6. I.38
Мой дом («Я ненавижу мой угрюмый дом…»)
Я ненавижу мой угрюмый дом,
Ненужных дней усталое круженье,
И в зеркале своё изображенье,
И тот хаос, в котором мы живём.
Я не сумела (просто не сумела)
Создать тепло, весёлость и уют.
Как скучно всё, как всё не мило тут,
Как нестерпимо надоело.
Я часто чувствую себя чужой,
Обидно обездолённой и жалкой.
Не матерью, не другом, не женой —
Любовницей, кухаркой или нянькой.
И в этом доме жизнь моя прошла,
Здесь обносилась и душа, и тело,
Но ничего я сделать не смогла,
И ничего поправить не сумела.
(Это не совсем верно, конечно.
Я хотела кончить его словами:
«Единственная точка на земле,
Где я нужна, где, всё-таки, я — дома»,
Да не могла подобрать рифмы…)
26. I.38
«Целый день, целый вечер — тревога…»
Целый день, целый вечер — тревога.
Всё равно ничему не помочь.
Целый день я просила у Бога
Дать мне добрую, тихую ночь.
И во сне, задыхаясь, кричала.
(Не услышал расчётливый Бог!)
Я устала. Я очень устала
От безделья, от слёз, от тревог.
Я устала от медленной скуки,
От бессильной и злобной тоски.
Я до крови царапала руки
И до боли сжимала виски.
Впереди ничего не осталось.
(Беспокоить не стоит Творца!)
Только день, равнодушье, усталость
Без конца, без конца, без конца…
1. II.38
Лиле («Свой дом. Заботы. Муж. Ребёнок…»)
Свой дом. Заботы. Муж. Ребёнок.
Большие, трудные года.
И от дурашливых девчонок
Уж не осталось и следа.
Мы постарели, мы устали,
Ни сил, ни воли больше нет.
А разве так мы представляли
Себе вот эти десять лет?
Забыты страстные «исканья»,
И разлетелось, словно дым,
Всё то, что в молодости ранней
Казалось ценным и святым.
Жизнь отрезвила. Жизнь измяла.
Измаяла. На — нет свела.
В кафе Латинского квартала
Нас не узнают зеркала.
— А где-то, в пылком разговоре
Скользит за часом шумный час.
А где-то вновь до ссоры спорят —
Без нас, не вспоминая нас…
Уходит жизнь. А нас — забыли.
И вот уж ясно навсегда,
Как глупо мы продешевили
Испепелённые года.
1. II.38
«Растерять всех друзей и врагов не нажить…»
Растерять всех друзей и врагов не нажить.
Всё копить и хранить — и остаться вдруг нищей,
— Это жить в пустоте, это — в холоде жить,
В никогда не целованном солнцем жилище.
Это значит, что жизнь умерла навсегда,
Что её заменила большая усталость,
Это значит, что кроме любви и стыда
Ничего не осталось.
Это значит, что сердце застыло навек,
И что я уже — не человек.
2. IV.38
«Я — человек второго сорта…»
Я — человек второго сорта,
Без «широты» и «глубины».
И для чего, какого черта,
Такие люди рождены?
Зачем? — Чтоб нищенкой унылой
Топтаться на чужом пути?
От колыбели до могилы
Себе приюта не найти?
Всегда никчёмной и забитой
Всего бояться, всё терпеть,
Чтоб у разбитого корыта
Последней дурой умереть?
Чтоб ничего не понимая,
Смотреть в любимые глаза,
За бесконечной чашкой чая
Весь вечер слова не сказав…
Молчать весь вечер, дни за днями,
Молчать всю жизнь, молчать всегда,
Чтоб никудышными стихами
Вились ненужные года.
Так жить, — смешно и неумело,
Не сделав ровно ничего,
Прислушиваться в мире целом
Лишь к бьенью сердца своего.
И на кровати, в ночь глухую,
В ночь униженья, ночь без сна,
В давно привычном поцелуе
Испить отчаянье до дна.
2. IV.38
«Если эта тетрадь…»
Если эта тетрадь
После очередной неудачи
Не сверкнёт новой рифмой опять,
— Это значит — мучительно значит —
Что давно уже сердце не плачет,
Что оно научилось молчать.
5. V.38
«От женских слёз — до нежности мужской…»
От женских слёз — до нежности мужской,
От слов тоски — до исступлённой страсти.
Не трудно утешать в беде большой
Словами одиночества и счастья.
Но трудно даже помогать в борьбе
Хорошим, умным и спокойным словом.
Ты дал мне столько нежности суровой
За все стихи и слёзы о тебе.
Но — если грозы напряжённой стаей
Давно уж пронеслись над головой?
Но — если жизнь, бессмысленно-пустая,
Плывёт без драм, без бурь, без ничего?
Ты жизнь прошёл — дорога — то большая!
Всё жадно чувствуя, всё замечая,
И не увидел сердца моего.
6. V.38
«Я хочу человеческой жалости…»
Я хочу человеческой жалости,
Хоть немножко чужого тепла.
Я заплакать могу от усталости
(Я которую ночь не спала!)
Мне не стыдно признаться в бессилии,
В неудачах во всём и везде.
Всё равно: и не вырастут крылья,
И рука не окрепнет в труде.
Всё равно: ничего не изменится,
Всё, как было, везде и всегда.
Доживу добровольною пленницей
Бесполезно-пустые года.
И в тоске по ненужной свободе,
По каким-то забытым словам,
Жизнь уходит, уходит, уходит…
16. VI.38
ОКНО В СТОЛОВОЙ («Снова — ночь. И лето снова…»)
Снова — ночь. И лето снова
(Сколько грустных лет!).
Я в накуренной столовой
Потушила свет.
Папироса. Пламя спички.
Мрак и тишина.
И покорно, по привычке
Встала у окна.
Сколько здесь минут усталых
Молча протекло!
Сколько боли отражало
Тёмное стекло.
Сколько слов и строчек чётких,
И ночей без сна
Умирало у решётки
Этого окна…
В отдаленье — гул Парижа,
(По ночам — слышней).
Я ведь только мир и вижу,
Что в моём окне.
Вижу улицу ночную,
Скучные дома,
Жизнь бесцветную, пустую,
Как и я сама.
И когда тоски суровой
Мне не превозмочь,
Я люблю окно в столовой,
Тишину и ночь.
Прислонясь к оконной раме
В темноте ночной,
Бестолковыми стихами
Говорю с тобой.
И всегда тепло и просто
Отвечают мне
Наши камни, наши звёзды
И цветы в окне.
26. VI.38
«Ещё госпиталь снится ночами…»
Ещё госпиталь снится ночами,
Ещё дома, как будто в гостях.
Непривычно и странно вначале…
И усталость… Но это пустяк.
Напряжённые слухи. Газеты.
Разговоры о близкой войне.
И тревога, сверлящая где-то,
И бессилье, как будто во сне…
И, сплетая привычные строфы,
Смутно чувствуя в хаосе тьмы
Приближенье большой катастрофы
И, быть может, — последней зимы…
Я брожу по осеннему парку,
Разгоняя ненужную грусть.
Жду письма со швейцарскою маркой
И уже ничего не боюсь.
26. II.38
«Я уж не так молода, чтобы ехать в Россию…»
Я уж не так молода, чтобы ехать в Россию.
«Новую жизнь» всё равно уже мне не начать.
Годы прошли беспощадно-бесцельно-пустые
И наложили на всё неживую печать.
Жизнь прошаталась в тумане обманчиво-сером,
Где даже отблеск огня не сверкал вдалеке.
Нет у меня ни отчизны, ни дружбы, ни веры —
Зыбкое счастье на зыбком и мёртвом песке.
А впереди — беспощадная мысль о расплате:
Боль отреченья, позор примиренья с судьбой
Белая койка в высокой и душной палате.
Крест деревянный, сколоченный верной рукой.
23. XI.38
«Я Богу не молюсь и в церковь не хожу…»
Я Богу не молюсь и в церковь не хожу.
России не люблю, не плачу об утрате.
Нет у меня друзей… И горько я слежу,
Как умирает день на медленном закате.
Как умирает жизнь, — спокойно, не спеша,
Как каждый день ведёт навстречу смерти.
Умрут мои стихи. Умрёт моя душа.
Зароют глубоко истерзанное тело.
Конец? — Так что ж? Ведь мне себя не жаль.
Последний, тайный стон последней грусти.
О чём моя тоска? О ком моя печаль?
Зачем моя любовь и боль ночных предчувствий?
От неподвижных дней, от равнодушных встреч —
Одна лишь пустота, усталость и досада.
Мне нечего жалеть, и нечего беречь.
И некуда идти, и ничего не надо.
9. XII.38
«Мне холодно. Мне хочется согреться…»
Мне холодно. Мне хочется согреться.
Сесть ближе к печке. Пить горячий чай.
И слушать радио. И сквозь печаль
Следить, как стынет маленькое сердце.
Как стынет это сердце. А в ответ —
Огромный холод в равнодушном мире,
Да музыка, скользящая в эфире
С прекрасных и невидимых планет.
С «прекрасных и невидимых»? — Едва ли…
Большой концерт в большом парижском зале.
Мне очень холодно. Не превозмочь
Моей, ничем не скрашенной печали.
— И там, на улице, где стынет ночь,
— И там, где музыка, в притихшей ложе, —
Там холодно и одиноко тоже.
21. XII.38
«Ещё лет пять я вырву у судьбы…»
Ещё лет пять я вырву у судьбы.
С безумием, с отчаяньем и болью.
Сильнее зова ангельской трубы —
Неумирающее своеволье.
Ещё лет пять, усталых, грустных лет,
Всё, что прошу, что требую у Бога,
Чтоб видеть солнечный, весёлый свет,
Ещё смотреть, ещё дышать немного.
Чтобы успеть кому-то досказать
О жизни торопливыми словами…
Чтоб всё, что накопила, растерять
Под не прощающими небесами.
Ещё лет пять хотя бы…
А потом —
Тяжёлый воздух городской больницы,
Где будет сердце стынуть с каждым днём,
Пока совсем но перестанет биться.
17. IV.39
«Мне всё равно — куда и от кого…»
Мне всё равно — куда и от кого
Я ухожу бесцельною дорогой.
Мне всё равно…
От счастья моего
Осталась только смутная тревога.
Тоска и жалость. Больше ничего.
Слепая жалость. Да и той немного.
30. IV.39
«С каждом годом всё дальше и дальше…»
С каждом годом всё дальше и дальше
Так и будет — больней и больней.
Сероглазый, беспомощный мальчик
Скоро выйдет из жизни моей.
Станет скоро большим, своенравным,
Плох, хорош ли — не всё ли равно?
Будет брать он у жизни по праву
Всё, что только ему суждено.
Расшибётся ли или добьётся, —
Загорится ли ярким огнём, —
Но уже никогда не вернётся
В свой задорно покинутый дом.
В дом холодный, безмолвный, пустынный,
Где осталась навеки молчать
Ничего не принесшая сыну,
Ничего не сумевшая мать.
2. V.39
PENTECOTE («Два быстрых дня, вернее — полтора…»)
Юрию
Два быстрых дня, вернее — полтора,
И между ними — леденящий ветер.
Кафе, да улицы — так до утра,
И холод у вокзала на рассвете,
Прозрачный сумрак в улицах пустых,
Когда мы снова шли, — и коченели.
И первый луч, проникший сквозь кусты,
Застывший на стволе высокой ели.
Пустынный лес. И холод без конца.
И радость, наполняющая сердце.
Две тени у дворцового крыльца,
В бессмысленной надежде — отогреться.
Потом — большой, торжественный дворец.
(Ведь это стоит многих километров!)
И это солнце, солнце, наконец,
Наперекор отчаянью и ветру!
Огромный лес, таинственный в глуши,
Где дьяволом разбросанные скалы.
И снова хруст велосипедных шин,
И двое нас — весёлых и усталых…
И — всё! Чтоб много месяцев потом
Мне вспоминать о ночи у вокзала,
О холоде, о радости вдвоём,
И сожалеть бессмысленно о том,
Что этого не повторить сначала.
30. V.39
«Обвей мой крест плющом зелёным…»
Обвей мой крест плющом зелёным,
Чертой могилу обведи.
И всё! Ни жалости, ни стона,
Не поминай церковным звоном,
И никогда не приходи.
Пусть зарастёт моя могила
Колючей, сорною травой.
Ведь ты на кладбище унылом
Уже не встретишься со мной.
И только у окна, в столовой,
В ночной, томящей тишине,
Пусть будет тихой и суровой
Скупая память обо мне.
24. VI.39
«Пасьянс не сошёлся. Я снова одна…»
Пасьянс не сошёлся. Я снова одна.
За плотною ставней большая луна —
Ясней фонарей освещает весь город.
Все в доме уснули. И полночь скоро.
Как трудно подумать: война.
Я знаю, что надо бороться и жить,
Почти — против силы. Почти — против воли.
Что многое надо принять и простить.
Ну, что ж? Я прощу. И приму — поневоле.
Я знаю, что надо быть твёрдой, как сталь,
Что нужно поднять непокорные руки.
И трепет — быть может, последней — разлуки
Бесследно нести в равнодушную даль.
Так надо. Я знаю.
А я — я готова без счёта платить
За зыбкое счастье не бывшего рая,
За ветошь почти нелюбимого дома —
Любым пораженьем, позором, разгромом —
……………………………………………
Конечно, об этом нельзя говорить.
Я знаю.
30. IX.39. Шартр
«Это значат — никогда на свете…»
Это значат — никогда на свете,
Ни на этом свете, ни на том.
Это значит — только чёрный ветер
За большим заклеенным окном.
Это значит, что во всей вселенной —
Безнадёжный, бесконечный дождь.
Значит, — ветры воют, как сирены,
(Или — шум в ушах, — не разберёшь!)
Это значит, что не спится ночью,
— Как-то нудно, холодно, темно…
Ах, завыть бы с ветром заодно,
Не по-человечески, — по-волчьи.
14. X.39
«Когда сердце горит от тревоги…»
Когда сердце горит от тревоги,
А глаза холоднее, чем сталь, —
Я иду по парижской дороге
В синеватую, мглистую даль.
Начинает дождливо смеркаться,
Тень длиннее ложится у ног.
Никогда не могу не поддаться
Притязательной власти дорог!
Как люблю я дорожные карты,
Шорох шин, и просторы, и тишь…
А куда бы ни выйти из Шартра —
Все дороги уводят в Париж.
И часами безмолвно и строго,
Плохо скрыв и волненье, и грусть,
Я смотрю на большую дорогу,
По которой назад не вернусь.
14. X.39.Шартр
«О чём писать? О лете, о Бретани…»
О чём писать? О лете, о Бретани,
О грузном море у тяжёлых скал,
Где рёв сирен (других сирен!) в тумане
На берегу всю ночь не умолкал.
О чём ещё? О беспощадном ветре,
О знойной и бескрайней синеве,
О придорожных столбиках в траве,
Считающих азартно километры?
О чём,? Как выезжали утром рано
Вдоль уводящих в новизну дорог.
И как старик, похожий на Бриана,
Тащился в деревенский кабачок?
Как это всё и мелко, и ничтожно
В предчувствии трагической зимы.
И так давно, что просто невозможно
Поверить в то, что это были мы.
Теперь, когда так громко и жестоко,
Сквозь нежный, синевеющий туман,
На нас, потерянных — летит с востока
Тяжелый вражеский аэроплан.
22. I.40.Шартр
«К чему, к чему упрямая тревога?..»
К чему, к чему упрямая тревога?
Холодный год уж клонится к весне.
Мой сын здоров. Мой муж не на войне…
О чём ещё могу просить у Бога?
6. I.40.Шартр
«Нас разделяют двадцать лет…»
Нас разделяют двадцать лет,
И столько разочарований!
И ветры горестных скитаний
Там — замели мой слабый след.
А здесь его и вовсе нет
Но здесь кончается дорога
Скитаний, бедствий и труда.
Я притулилась у порога
Чужого дома — навсегда.
И с благодарною любовью
Твержу, забыв мой старый дом:
— Да будет мир над этой кровлей,
Над этим тихим очагом!
9. I.40
«Грустно думаю. Пишу. Тоскую…»
Грустно думаю. Пишу. Тоскую.
Повторяю скучные дела.
Вспоминаю молодость пустую,
Оттого, что молодость прошла.
Больше ничего не проклинаю.
И не жду. И не схожу с ума.
Солнечное лето вспоминаю,
Потому что за окном — зима.
И одна, считая километры,
По дороге в тающую мглу, —
Я кричу отчаянью и ветру,
Оттого, что больше не могу.
31. I.40
«Мне всё давно уже не мило…»
Мне всё давно уже не мило —
Ни день, ни ночь, ни свет, ни мгла.
Я всё, что некогда любила, —
Забыла или предала.
Мне надоело быть печальной,
И всё прощать, и всё терпеть,
Когда на койке госпитальной
Так просто было умереть.
В тоске, блаженной и крылатой,
Я задыхалась и — спала.
Мелькали белые халаты,
Вонзалась острая игла…
Чтоб снова, из последней силы
Влачить бесцельно день за днём,
Чтоб вновь войти в свой дом унылый,
В холодный, неуютный дом…
А в памяти всё неотступней —
Прозрачная, ночная мгла,
Где смерть была такой доступной
И почему-то обошла.
10. III.40.Париж
«Ночь прошла. За окном рассвело…»
Ночь прошла. За окном рассвело.
— Милый друг, я сегодня уеду.
Всё, что было, — прошло, отошло,
Уподобилось глупому бреду.
Я давно ничего не хочу —
Ни тепла, ни любви, ни улыбки:
Слишком крупной ценой я плачу
За желанья свои и ошибки.
Будто след от весла на воде —
Были годы бесцельно-пустые.
Даже этот трагический день
Догорит, как и все остальные.
Я устала. Мне время уйти.
Слишком трудно шагать в непогоду.
Нам давно уже не по пути,
Милый друг, ты оценишь свободу.
Ты увидишь большие года
Напряженья, борьбы и победы…
Рассвело. Я сегодня уеду,
И уже не вернусь никогда.
31. III.40.Париж
«Ночь прошла. За окном рассвело…»
Дотянуть бы еще хоть три месяца,
Из последних бы сил, как-нибудь.
А потом — хоть пропасть, хоть повеситься,
Всеми способами — отдохнуть…
Я устала. Хожу, спотыкаясь,
Мну в полях молодую траву.
И уже безошибочно знаю,
Что до осени не доживу.
Здесь так тихо, так просто, так ясно,
Но так трудно томиться и ждать.
И в мой город — чужой и прекрасный —
Я в июле вернусь умирать.
Там, в палате знакомой больницы —
Примиренье с нелёгкой судьбой.
Мне ночами настойчиво снится
Койка белая, номер шестой.
И, проснувшись, — вдали от Парижа —
В розовеющей мгле, поутру,
Я, вглядевшись, отчётливо вижу
Свой тяжёлый, уродливый труп.
31. IV.40.Шартр
«В маленьком, чистом, пустынном сквере…»
В маленьком, чистом, пустынном сквере
Чуть зеленеет листва.
День, по-весеннему теплый и серый.
Воздух, пьянящий едва.
Этой весной, неустойчиво-зыбкой,
Кончен какой-то срок.
Маленький мальчик с маленькой скрипкой
Мимо прошёл на урок.
Больше не стоит ни ждать, ни верить.
Жизнь — невесомо-легка.
…В маленьком, тихом, безлюдном сквере
Маленького городка.
14. IV.40.Шартр. В сквере, за лицеем
«Ещё томят воспоминанья…»
Белеет парус одинокий…
М.Лермонтов
Ещё томят воспоминанья,
Во взгляде грусть и пустота.
А за окном плывут в тумане
Уже знакомые места.
И с каждым поворотом круче
Упрёк свивается узлом…
Дорожной грустью неминучей
Большие стёкла занесло.
Давно перемешались сроки,
Вся жизнь — какой-то чад, угар.
— Как в море — парус одинокий,
В полях скользящий автокар.
И пусть ему уж нет возврата
В покинутые города,
А сердце сковано и сжато
Железным словом «никогда».
Вот всё бы так, без слез, без смеха
— Не находить, не покидать, —
А просто ехать, ехать, ехать…
И никуда не приезжать!
14. IV.40.Шартр
«Шумный ветер деревья ломит…»
Шумный ветер деревья ломит,
Резкий ветер с холодных полей.
Мы не спим в нашем маленьком доме,
Будто в бурю на корабле.
Наверху прикорнули дети.
Дверь во тьму заперта на ключ.
И шумит оголтелый ветер,
Нагоняя обрывки туч.
Напряжённы и строги лица:
Все испробованы пути,
Всё равно — никуда не скрыться,
От отчаянья не уйти!
За окном ничего не видно.
Чёрный ветер шатает дом.
— Как бессильны мы, как беззащитны
В урагане, в жизни, во всём.
Одиноко, холодно, сыро.
Стынет чайник на длинном столе…
…Будто выброшенные из мира
На потерянном корабле…
19. IV.40.Ночью
«Деревья редкие мелькают…»(вариант)
Белеет парус одинокий…
М.Лермонтов
Деревья редкие мелькают,
Да телеграфные столбы.
Рулём упрямо управляет
Рука бессмысленной судьбы.
И с каждым поворотом — круче
Упрёк свивается узлом.
Дорожной грустью, неминучей
Большие стёкла занесло.
Давно перемешались сроки,
Вся жизнь какой-то чад, угар…
Как в море — парус одинокий,
В полях скользящий автокар.
И пусть ему уж нет возврата
В покинутые города,
А сердце сковано и сжато
Железным словом «никогда».
И пусть ещё в порывах ветра
Звучит прощальное «вернись».
И с каждым новым километром
Всё дальше конченные дни.
Ведь так легко, теряя память,
Среди безжизненных полей,
Нестись спокойно и упрямо
Навстречу гибели своей.
1. V.40.Шартр
«Сбываются сны роковые…»
Зачем меня девочкой глупой
От страшной, родимой земли,
От голода, тюрем и трупов
В двадцатом году увезли?
Сбываются сны роковые,
Так видно уж мне суждено —
Америка — или Россия —
О Боже, не всё ли равно?
За счастьем? Какое же счастье.
Ведь молодость вся прожита.
Разбилась на мелкие части
О маленьком счастье мечта.
Так кончилось всё. Неужели
Сначала весь нищенский путь?
Без веры, без смысла, без цели,
С последней мечтой — отдохнуть.
…От голода, тюрем и стонов,
От холода бледной зимы,
От грузных ночных авионов
Среди напряжённейшей тьмы…
Сначала — дорогой унылой,
(Как гонит нужда и тоска!)
Сгребая последние силы
Для третьего материка…
А там (это время настанет),
За эту невольную ложь,
За годы бездомных скитаний
Ты также меня упрекнёшь.
17. X.40.Париж
«Жизнь прошла, отошла, отшумела…»
Жизнь прошла, отошла, отшумела,
Всё куда-то напрасно спеша.
Безнадежно измучено тело
И совсем поседела душа.
Больше нет ни желанья, ни силы,
Значит, кончено всё. Ну, и что ж?
— А когда-нибудь, мальчик мой милый,
Ты стихи мои все перечтёшь.
После радости и катастрофы, —
После гибели, — после всего, —
Весь мой опыт — в беспомощных строфах —
Я тебе завещаю его.
21. X.40
«Живи не так, как я, как твой отец…»
Живи не так, как я, как твой отец,
Как все мы здесь, — вне времени и жизни.
Придёт такое время, наконец, —
Ты помянешь нас горькой укоризной.
Что дали мы, бессильному тебе?
Ни твёрдых прав, ни родины, ни дома.
Пойдёшь один дорогой незнакомой
Навстречу странной и слепой судьбе.
Пойдёшь один. И будет жизнь твоя
Полна жестоких испытаний тоже.
Пойми: никто на свете (даже — я!)
Тебе найти дорогу не поможет.
Иди везде, ищи в стране любой,
Будь каждому попутчиком желанным.
(Не так, как я. Моя судьба — чужой
Всю жизнь блуждать по обречённым странам!)
Будь твёрд и терпелив. Неси смелей,
Уверенней — свои живые силы.
И не забудь о матери своей,
Которую отчаянье сломило.
21. X.40
«Где-то пробили часы…»
Где-то пробили часы.
— Всем, кто унижен и болен,
Кто отошёл от побед —
Всем этот братский привет
С древних, ночных колоколен.
Где-то стенанье сирен
В мёрзлом и мутном тумане.
Шум авионов во мгле,
Пушечный дым на земле
И корабли в океане…
— Господи, дай же покой
Всем твоим сгорбленным людям:
Мирно идущим ко сну,
Мерно идущим ко дну,
Вставшим у тёмных орудий!
3. XI.40
«…"Земля надела белое платье…"…»
…«Земля надела белое платье…»
— Так начала я писать стихи.
И уж давно не могу понять я
Милой своей чепухи.
Так начала я юные годы,
— Война — скитания — борьба, —
Призрак весёлой и странной свободы,
Значит — такая судьба.
Жизнь прошаталась в глухом напряжении
Трудных и страшных лет
Видела я лишь одни пораженья
И никогда — побед.
Рушились зданья, рушились страны,
Всё обращалось в прах.
Снова и снова летят ураганы,
Снова — сомненья и страх.
Знала я труд, болезни, усталость,
Ложь утешающих слов…
— А от всего лишь тетрадка осталась,
Только тетрадка стихов.
Эти бескрылые, грустные строчки
Даже неловко читать.
Что же? Пора уж поставить и точку,
Просто и трезво — кончать.
Ведь и не надо даже усилий,
Чтоб и меня отвезли
В чёрном, уродливом автомобиле
К аэродрому Орли.
(А в темноте прилетят англичане,
Сбросят снаряды, — и тут
В тихое кладбище, остров печали,
Вместо Орли попадут.
Так, и в могиле не видно покоя,
Значит, мой жребий таков).
…Жизнь оказалась тетрадкой простою,
Только тетрадкой стихов…
В новом предчувствии новых скитаний,
В хаосе белой зимы,
Снова мы смотрим, как рушатся зданья,
Только — устали мы.
Холодно. Страшно. Пора умирать
Мглистой парижской зимой,
Лучше, чем ехать куда-то «домой»…
…«Земля надела белое платье»…
3. XII.40
«Войной навек проведена черта…»
Войной навек проведена черта,
Что было прежде — то не повторится.
Как изменились будничные лица!
И всё — не то. И жизнь — совсем не та.
Мы погрубели, позабыв о скуке.
Мы стали проще, как и всё вокруг.
От холода распухнувшие руки
Нам ближе холенных, спокойных рук.
Мы стали тише, ничему не рады,
Нам так понятна и близка печаль
Тех, кто сменил весёлые наряды
На траурную чёрную вуаль.
И нам понятна эта жизнь без грима,
И бледность просветлённого лица,
Когда впервые так неотвратимо,
Так близко — ожидание конца.
12. I.41
«Только вина во многом…»
Только вина во многом
Перед людьми и собой,
Перед взыскательно-строгой
Не обделившей судьбой.
Близость жестокой расплаты
За неживые года.
Руки беспомощно сжаты,
Сердце стучит: «никогда!»
И неживая усталость
Клонит к последнему сну.
Жизни немного осталось,
Чтоб искупить вину.
21. I.41
«Просыпались глухими ночами…»
Просыпались глухими ночами
От далёкого воя сирен
Зябли плечи и зубы стучали,
Беспросветная тьма на дворе.
Одевались, спешили, балдели,
И в безлюдье широких полей
Волочили из тёплой постели
Перепуганных сонных детей.
Поднимались тропинкою в гору,
К башмакам прилипала земля.
А навстречу — холодным простором —
Ледяные ночные поля.
В темноте, на дороге пустынной,
Зябко ёжась, порой до утра,
Подставляя озябшую спину
Леденящим и острым ветрам.
А вдали еле видимый город
В непроглядную тьму погружён
Только острые башни собора
Простирались в пустой небосклон,
Как живая мольба о покое,
О пощаде за чью-то вину.
И часы металлическим боем
Пробуравливали тишину.
Да петух неожиданно-громко
Принимался кричать впопыхах.
А в руке ледяная ручонка
Выдавала усталость и страх…
…Так — навеки: дорога пустая,
Чернота неоглядных полей,
Авионов пчелиная стая
И озябшие руки детей.
23. I.41
«Бледной, неряшливой, очень и очень усталой…»
Бледной, неряшливой, очень и очень усталой
Снова, как прежде, я молча к тебе подошла.
Видишь, какой я теперь некрасивою стала.
Жизнь обтрепала, обжулила и — предала.
Только порой задыхается подлая жалость.
Сладостно жжёт, поднимается с мутного дна.
Только подумать, что жизни так мало осталось,
Страшно подумать: она никому не нужна.
Друг мой… когда-то мы были большими друзьями,
Друг мой, подумай: я будто давно умерла,
Много ли верст и столетий легло между нами,
И не меня отражают твои зеркала.
Это — не я. Это только забытая кличка,
Стёртая память ушедших и проданных дней.
Боль моя стала твоей равнодушной привычкой,
Жизнь моя стала привычною болью твоей.
8. II.41
«Такие сны, как редкостный подарок…»
Такие сны, как редкостный подарок,
Такие сны бывают раз в году.
Мой день сгорал, да он и не был ярок,
День догорал в неубранном саду.
Проходят дни, как злобные кошмары,
Спаленные тревогой и тоской.
А ночью сны о лавках и базарах,
Где сыр без карточек и молоко.
И вдруг среди заботы и обмана,
Средь суеты, в которой я живу,
Приснится то, что близко и желанно,
Что никогда не будет наяву.
25. II.41
Игорю («Двенадцать лет без перерыва!..»)
«Двенадцать лет без перерыва!
«Двенадцать лет! Огромный срок!»
А сердце бьётся терпеливо,
Твердит заученный урок.
Двенадцать лет — без перемены —
Толчками сердца — вновь и вновь —
Бежит в твоих упругих венах
Моя бунтующая кровь.
И в жизнь войдя большим и смелым,
Сквозь боль отчаянья и ложь,
Слова, что я сказать не смела,
Ты за меня произнесешь.
9. V.41
«Очень большая усталость…»
Очень большая усталость,
Очень простые слова —
Всё, что от жизни осталось,
Всё, чем ещё я жива.
Всё, что осталось от звонких
И патетических слов.
Жизнь оказалось лишь тонкой,
Чёрной тетрадкой стихов.
Прошлого было так мало,
В будущем — холод и жуть.
— Господи, как я устала!
Как я хочу отдохнуть!
22. V.41
«Километр за километром…»
Километр за километром,
Бодро, с самого утра,
Против бешеного ветра,
По горам, да по горам.
По крутым холмам Шампани,
Где везде — следы войны,
(Той и этой), где в тумане
Дали смуглые видны.
Где бескрайние просторы,
По дорогам скрип телег,
И ещё совсем не скоро —
Скудный ужин и ночлег.
Но сильней всего на свете
Я люблю такие дни.
Впереди подъём и ветер.
Делать нечего! Гони!
19. VIII.41 Route Reims-Eperney
«Ты не вспомнишь уютного детства…»
Ты не вспомнишь уютного детства,
Знал ты только сумбур и хаос.
Без любви к обстановке и месту,
Будто в таборе диком ты рос.
Без понятья о родине даже
(Кто ты? Русский? Француз? Апатрид?)
Никогда ты не встанешь на страже
У могильных торжественных плит.
Ты не знал «беззаботного детства»,
Дать тебе его я не смогла,
— Но другое, другое наследство
Для тебя я всю жизнь берегла.
И дано оно очень немногим:
Ты полюбишь сильней и сильней
Шорох шин по пустынным дорогам
И свободу несчитанных дней.
Ты полюбишь большие просторы,
Ты научишься в сердце беречь
Каждый новый посёлок и город,
Новизну неожиданных встреч.
Каждый день, неизвестный заране,
Каждый новый, крутой поворот,
И на карте огромных скитаний —
Нити властно зовущих дорог.
И, взлюбив, как бесценное благо,
Землю, землю под твёрдой ногой,
В жизнь войдёшь ты бездомным бродягой,
С беспокойной и жадной душой.
7. IX.41. Ночью
На вокзале («Сутолока вокзальная…»)
Сутолока вокзальная.
Все дороги — дальние,
Все дороги — новые
Трудные пути.
Веселей и радостней,
Горестней — печальнее
Места не найти.
Всё — недолговечное,
Мимолетно-встречное,
Очень человечное,
И чего-то жаль.
И всегда — извечные,
Радости тревожные,
Устремленье в даль.
Вечно над вокзалами,
Рельсами и шпалами
Рвётся едкий дым.
И тоска дорожная,
И тоска железная
Тянется за ним.
Ночь с 15 по 16.IX.41 Gare Le Lyon
«Уверенный, твёрдый, железный…»
Под снегом холодной России,
Под знойным песком пирамид.
М.Лермонтов
Уверенный, твёрдый, железный,
Презревший лишенья и страх,
Взлетающий в звёздные бездны,
Ныряющий в тёмных морях,
Ещё — победитель-удачник
(«Куда только мы не зашли!»)
— Немецкий мечтательный мальчик
Гуляет по карте земли.
Он так подкупающе молод,
Так бодро шагает вперёд,
Неся разоренье и голод
Повсюду, куда не придёт.
Его на бульварах Парижа
Так раздует каждый пустяк:
Он губы застенчиво лижет,
Косясь на французский коньяк.
У пёстрых витрин магазинов
Часами стоит, не идёт,
Совсем по-ребячьи разинув
Свой красный, смеющийся рот.
А завтра — послушный приказу —
С винтовкой на твёрдом плече
Пойдёт…И не бросит ни разу
Простого вопроса: «Зачем?»
Зачем ему русские вьюги?
Разрушенные города?
На севере или на юге
— Везде — непременно — всегда.
Зачем ему гибнуть и драться
Среди разрушений и бед,
Когда за плечами лишь двадцать
Восторгом обманутых лет?
Неужто такая отрада —
Недолгих побед торжество?
Ведь запах смолы из Шварцвальда
Уже не коснётся его.
И над безымянной могилой
Уже не поплачет никто:
— Далёкий, обманутый, милый…
— За что?..
18. I.42
«Темнота. Не светят фонари…»
Темнота. Не светят фонари.
Бьют часы железным боем где-то.
Час, ещё далекий до зари.
Самый страшный час — перед рассветом.
В этот час от боли и тоски
Так мучительно всегда не спится.
Час, когда покорно старики
Умирают в городской больнице.
Час, когда, устав от смутных дел,
Город спит, как зверь насторожённый,
А в тюрьме выводят на расстрел
Самых лучших и не примирённые.
3. III.42
«Уверенный, твёрдый, железный…»
Сияла ночь…
Фет
В раскрытом окне трепетали холодные звёзды,
Скользили, клубясь, над зигзагами крыш облака,
Был гулом моторов насыщен томительный воздух
И мягкие взрывы, как гром. И сжималась рука.
Сверкающий луч опоясывал небо сияньем.
Назойливо шарил, и снова соскальзывал прочь.
И, камень за камнем, огромные, серые зданья
Беспомощно рушились в истинно звёздную ночь.
В глубоких подвалах не спали усталые люди.
Над городом тёмным сияла бесстрастная твердь.
И в звёздное небо громоздкие дула орудий
Со злобой плевали тяжёлую, страшную смерть.
13. VI.42
Бессонница(«Тяжкий, плотный, пропылённый воздух…»)
Тяжкий, плотный, пропылённый воздух.
(Как ещё далёко до зари.)
За окном — пылающие звёзды
И притушенные фонари.
Мысли, мысли напряжённым строем —
О еде, усталости, войне,
О последнем, наконец, покое,
О ненарушимой тишине.
Так наедине с собой, без позы,
Рушится последний идеал.
И не успокаивают слёзы
Тех, кто страшно, навсегда устал.
Разве только — в очень сильной дозе
От всего поможет веронал.
16. VI.42
Колыбельная(которую я тебе пела)
Баю, баюшки-баю…
Как в далеком краю,
От весёлой земли
Уплывают корабли.
Чуть зарделась заря —
Поднимают якоря.
Шелестят паруса,
Голубеют небеса.
Есть зелёные моря,
Зори, цвета янтаря,
На морях — острова,
Изумрудная трава,
Розы алые цветут,
Люди чёрные живут
Все из кружев шалаши,
А вокруг — ни души.
Там живут дикари,
Ночью пляшут до зари.
В бубны звонкие бьют,
Песни громкие поют.
Жгут высокие костры.
У них копья остры.
Копья мечут легко,
Попадают далеко.
Льют цветы аромат
Звёзды ясные горят.
Ночь тепла, хороша.
А под сводом шалаша —
Дети маленькие спят,
Много чёрных ребят
Снятся каждому сны
Про тяжёлый плеск волны,
Про большие корабли
Из неведомой дали…
Шелестят паруса,
Голубеют небеса.
Детям хочется спать.
А вокруг благодать.
Круглый год там весна.
Красота, тишина.
На земле нет врага,
А в лагунах — жемчуга.
И нигде нет пестрей
Драгоценных камней.
И вот к этим островам
По зелёным морям
Из туманной дали
Приплывают корабли.
Будто крылья — паруса,
А над ними — небеса.
А на мачте высоко
Вьются флаги широко.
А на палубе — матрос
Вытирает красный нос,
Песню длинную поёт
Про пучину мёртвых вод;
Про оставленную даль,
Про тоску и печаль.
И в каюте — капитан,
Открыватель новых стран,
Всё над картою сидит,
Всё ночами не спит.
И полна голова
Дум про те острова,
Про чужие берега,
Про чужие жемчуга,
Про сокровища лагун —
Мысли жадные в мозгу.
А когда заря сверкнёт —
Дрёма сильного возьмет,
И приснится сон ему
Про далёкую страну,
Про большой тенистый сад,
Где берёзы шелестят.
Про родимый отчий дом
С расписным потолком
Про любимого отца
У высокого крыльца,
Про покинутую мать
(Горько мне вспоминать)
И про то, что он туда
Не вернётся никогда…
………………………..
…………………………….
Ирина Кнорринг с сыном
Николай Кнорринг
Книга о моей дочери