И тебя я узнала опять!
………………………………
Наклонилась ко мне, говоришь и поёшь
Всё печальные песни одни.
Но зачем же, печаль, ты тревожишь меня
В мои ясные детские дни?
Или это, написанное в 12 лет («Мне долина приснилася вдруг…»):
Мне приснилася чёрная даль,
Там повсюду летала печаль,
Травы сохли под небом грозы,
Не видать благодатной росы.
Буря рвала с деревьев листы,
Ветер злой разгонял все мечты.
Всё удушено было тоской,
Всё окроплено было слезой…
А за два года до исхода русских беженцев в Африку она видит, и снова во сне, а точнее в грёзах наяву, сидя на окне и созерцая ночную улицу, освещённую фонарём, такую картину:
И снится мне даль, безызвестная даль.
Там море красою своею блистает,
Меня греет солнце и нежно ласкает,
Но тайно на душу ложится печаль,
И море, и пальмы, и всё исчезает.
И снится мне снова… Широкое поле,
И я, одинокая, в поле стою.
Кругом тишь, безлюдье. Одна я на поле,
Одну, как безумная, песню пою…
Она то и дело проговаривается в стихах о своих «странных видениях»: «Я правду смешала со снами», «Меня смущали чувства неземные», «Всё земное к небу просится, / За священную мечту», «И мысль моя над солнцем пронеслась», и т. д. Есть даже целое стихотворение, которое называется «Видения будущего». В холодной теплушке, где беженцы ехали в неизвестность, ноябрьским вечером 1919 года она, тринадцатилетняя девочка, отмечает: «Впервые лет грядущих гений /Явился в сумрачном углу». Это — её Чёрный Человек, призрак её запредельных видений. Кто знает, может быть, именно он показал ей далёкий апокалипсис, когда Земля:
… Как тяжёлый, тёмный слиток —
Чертя уклонную черту,
Сорвётся со своей орбиты
В бесформенную пустоту.
А пока — тяготеет над ней апокалипсис гражданской войны: «Уж сердце вещее сжималось/ Предчувствием ужасных дней», «Я вижу весь мой жребий чёрный, /Тоске бесслёзной обречённый», «И предчувствие близкой трагедии, / Как проклятье над нами висит».
В точности описала она в стихах и последние минуты своей земной жизни, и то, что будет после неё — «после всего». Но жизнь — вечна. И видит Ирина себя во многих временах: «Я в прошлой жизни на земле была / Мечтательницей нежной…», была не однажды, и снова — будет. Она в этом уверена. Однако, отмеченная поэтическим даром, и значит, посланница Неба, которая видит «нетленный свет» («Кто-то жизнь мою горько возвысил»), она всегда и везде — чужая («И снова я чужая, /Как будто здесь не у себя, не дома…»), всегда — одинока, потому что «Всё о том же, о вечном томлюсь по ночам…» И заключает: «Лишь философ, дитя и поэт / Видят этот нетленный свет».
***
Только немногое из литературного наследия Ирины Кнорринг попало к читателям. Большая часть осталась неизданной, и, может быть, сама поэтесса не всё захотела бы издать, но среди ежедневных стихотворных записей немало настоящих жемчужин, или таких откровений, которые приоткрывают тайны её души — трепетной и нежной. Кроме того, даже в не самых лучших образцах есть ценная информация очевидца о трагических событиях первой половины ХХ века, о драме народа, расколотого гражданской войной, когда Ирина с горечью говорит матери: «Ты видела созданье идеалов, / А мне досталось лишь крушенье их…».
Её принято считать камерным поэтом, который пишет, в основном, только о себе, о своих переживаниях, и потому диапазон её творчества слишком узок, — так и отец её считал, и многие эмигрантские критики. Но это не совсем так, ведь она остро чувствовала — до сердечной боли — своё время, она сказала о своём времени правдивые, честные слова. Она, может быть, одна из немногих, кто время своё сформулировал в поэтическом Слове — и это теперь, по прошествии ХХ века, хорошо видно:
Наш век сухой. Наш век — пора молчанья.
Разорваны Гарольдовы плащи.
Нет патетического восклицанья,
И женственность не трогает мужчин.
Наш век такой, что судорогами пальцев
Измято всё, сплетённое мечтой.
И хочется невесело смеяться
Над Богом, над любовью, над собой.
Над нами тяготят тысячелетья,
Мы — искуплённые за их вину…
Наш век такой, что после даже дети
Не будут никогда играть в войну.
Она неоднократно повторяет: «Видела я лишь одни пораженья, / И никогда — побед…» Но среди этих поражений стихи её стали поддержкой для многих обездоленных, павших духом, сломленных. Страдая и сгорая бесцельно, как и они, на краю смерти, она находила в себе силы на сопротивление, на любовь, на благодарность Богу за каждое, подаренное Им, мгновение жизни, которое прекрасно, не смотря ни на что, даже в грусти. И она воспела бесконечную грусть жизни:
Нет ничего совершенней,
Чем тихая грусть на земле…
***
Некоторые стихи из «шести тетрадей» печатались в эмигрантских изданиях при жизни поэтессы, почти везде, где жили русские — от Парижа до Шанхая и Нью-Йорка. И в настоящее время публиковались в разных журналах и сборниках — в Казахстане, в России, за рубежом. Вот совсем недавние публикации: в 2012 г. в издательстве «Кругъ» в Москве вышла небольшая, изящно изданная книжка И.Кнорринг «О чём поют воды Салгира» (Беженский дневник. Стихи о России) — крымский период. Там же, в Москве, в издательстве «Вече» — 2011 г., в объёмной антологии «Молитвы русских поэтов. ХХ — XXI век» представлены духовные стихи И.Кнорринг и выдержки из её дневника. И я уже упоминала двухтомник «Повесть из собственной жизни», изданный в Москве, в издательстве «Аграф» (2009–2013)
Творчество её не забыто. Имя Ирины Кнорринг и её стихи появляются в разных сборниках, статьях, научных работах. Часть наследия сберегается главным хранилищем культурных ценностей России — РГАЛИ. На родине поэтессы, в деревне Елшанка под Самарой силами местных энтузиастов и учителей школы устраиваются конференции, литературные чтения в память своей землячки. Задуман музей семьи Кноррингов. На месте Никольской церкви, разрушенной в годы революции, планируют установить Поклонный Крест. В Никольской церкви крестили Ирину Кнорринг, на погосте покоились её предки. А чудесная природа этого края осталась неприкосновенной, воспетая в её стихах и дневниковых записях: «Мой воздушный замок — семейный очаг, ключ от замка — Елшанка».
Как восстанавливаются разрушенные храмы, так же нынче нуждается в восстановлении человеческая Душа, которую Ирина Кнорринг считала «храмом нежности и чистоты», «большой тайной», и я надеюсь, что стихи её помогут в этом.
Ирина Кнорринг давно уже стала частью великой русской культуры. Она — своими стихами и прозой — вернулась на родину, как всегда мечтала, как писала в своей «заветной тетради»:
Каждый том стихов — только новый ключ
От высоких дверей,
От глухих замков, от вечерних туч,
От души моей…
Каждый стон души — только новый дар,
Лучший дар земле…
Надежда Чернова
КНИГА ПЕРВАЯ. Харьков, Ростов-на-Дону, Кавказ, Крым (1914–1920)
«О, печаль! Ты опять навестила меня…»
О, печаль! Ты опять навестила меня
И тебя я узнала опять!
Ты от мирного сна пробудила меня
И уселась ко мне на кровать.
Наклонилась ко мне, говоришь и поёшь
Всё печальные песни одни.
Но зачем же, печаль, ты тревожишь меня
В мои ясные детские дни?
О, вы светлые феи веселья и грёз,
Прогоните отсюда печаль,
И умчите меня вы от горя и слёз
В голубую прекрасную даль.
И умчалась я с феями весело в даль,
Где играет мерцание дня…
Уж ко мне не приходит печаль,
И мечта от неё охраняет меня.
5/ XII, 1917 (11 лет)
Рождество Христово
Была чудная ночь. Всё уснуло кругом
В той пещере, где спали овечьи стада,
У Марии родился младенец Христос
И зажглася святая звезда.
Пастухи увидали звезду, и лучом
Поманила она их куда-то вперёд.
Удивились тогда пастухи: для чего
В эту ночь та звезда их зовёт?
И явился к ним ангел с великих небес,
Тихо пел и прекрасную арфу он нёс,
И сказал пастухам: «В эту тихую ночь
В Иудее родился Христос.
Поклонитесь ему! И звезда приведёт
Вас к Тому, кто родился в спокойную дрёму».
Удивились тому пастухи и пошли
Поклониться младенцу святому.
20/ XII, 1917
«О, муза, муза! Вдохновеньем…»
О, муза, муза! Вдохновеньем
Мне душу осветила ты.
В минуту тихого забвенья
Дарю тебе сии мечты.
В них много горя, много муки,
Но много счастья и любви.
Писала это я от скуки —
Дарю тебе листы сии.
9/ IV, 1918 (12 лет)
«То был волшебный сон…»
То был волшебный сон.
И звёзд небесное мерцанье,
Ручья весеннего журчанье,
Далёкой церкви звон.
Природа мирно спит.
Упала звёздочка с небес.
В оцепененье дремлет лес.
Вершинами шумит.
Кругом всё мирно спит.
Уж нету резвых мотыльков.
Роса на венчиках цветов
Алмазами горит.
Далёкий слышен звон,
Меня зовёт с собой летать.
Кругом святая благодать…
То был волшебный сон.
15/ IV, 1918
На башне
Мерцали звёзды. Было тихо.
Царила ночь над всей землёй.
Роса алмазами блестела.
Покрыто всё и сном, и мглой.
Вот на вершину башни древней
Восходит рыцарь, в даль глядит,
И дума тяжкая больную
Младую грудь его теснит.
Он вспомнил всё: дни светлой свадьбы,
За нею смерть младой жены —
Всё промелькнуло, как виденье,
Как дни былые старины.
Живёт Адольф один, без друга,
Один на башне роковой.
Здесь пировал он шумно, здесь же
С женой расстался молодой.
Один Адольф. О, где вы, други!
Погибли все в одном бою,
Погибли все в жестокой битве,
Борясь за родину свою.
Но почему же благородный
Адольф на битву не пошёл?
Иль побоялся пасть сражённым?
Иль силы много не нашёл?
О, да! Адольф боялся смерти,
Любил девицу. Свадьбы ждал.
Он потому не шёл на битву —
И этим славу потерял.
Вот, наконец, Адольф женился,
Был счастлив он, но чрез два дня
Болезнью тяжкой заболела
И умерла его жена…
На грудь могучую, младую
Он тихо голову склонил,
И думу думая такую,
Слова печальные твердил:
«Я растерял всю волю, силу,
Как рыцарь, умер я для всех.
К чему я не пошёл на битву?
Боялся я! Позор и смех!
Пропала жизнь, погибла слава,
Погибло всё, что я любил…»
Вскочил Адольф, и меч тяжёлый
В младую грудь себе вонзил.
16/ IV, 1918
«Мне долина приснилася вдруг…»
Мне долина приснилася вдруг —
Всё приветливо, тихо вокруг.
Там повсюду летали мечты
И разбросаны всюду цветы.
Мне приснился зелёный покров
Тех далёких родимых лугов,
Мне приснился простор, небеса
И вдали дорогие леса.
Мне приснилася чёрная даль,
Там повсюду летала печаль,
Травы сохли под небом грозы,
Не видать благодатной росы.
Буря рвала с деревьев листы,
Ветер злой разгонял все мечты.
Всё удушено было тоской,
Всё окраплено было слезой.
16/ IV, 1918
Сказки («Однажды я в страну чудес…»)
Однажды я в страну чудес
И сказок заглянула —
Меня волна из той реки
Тихонько захлестнула…
Ко мне повеял ветерок,
Деревья чуть шумели.
На берегу рос старый дуб
И сказочные ели.
Там был прекрасный дивный сад
И в нём дворец высокий,
Сам домовой его стерёг
И леший красноокий.
Бродили сказки в том саду…
Вот феи-белоснежки,
Вот ведьма злая, серый волк
И гномы на тележке.
А по реке плыл лёгкий чёлн,
Украшенный цветами,
А в нём принцесса, с нею принц
С прекрасными кудрями.
Как куклы, за руки держась,
Герои нежной сказки
Плывут, то открывая вдруг,
То закрывая глазки.
А там, вдали, куда ведёт
Заглохшая тропинка,
В саду есть в дальнем уголке
Цветущая долинка.
На ней есть холмик небольшой,
Покрытый муравою,
И «Слава сказок» там была
С крылами за спиною.
Вокруг лица был яркий свет,
И дивными лучами
Он падал на чудесный сад
С высокими дворцами.
Под светом чудная страна,
Играя, процветала.
На небе полная луна
Смеялась и сияла.
23/ V, 1918
Хрустальный башмачок
У одной царевны-сказки
Был хрустальный башмачок, —
И на нём небесной краской
Нарисован василёк.
И его хранили нежно
Между пышных опахал,
Но толкнули раз небрежно —
Он разбился и пропал.
«В тёмном небе ночною порой…»
В тёмном небе ночною порой
Догорела звезда золотая.
Переполнена тайной тоской,
Чья-то жизнь отлетела младая.
Отлетела от хмурой земли,
От далёкого, грустного края,
Быстро скрылася в тёмной дали
И предстала пред аркою рая…
На земле же, под липой густой
Одинокая дева сидела
И о чём-то вздыхала порой,
И на небо со скорбью глядела.
И одною, одной лишь слезой
Помянула ту жизнь молодую,
Отлетевшую с ранней звездой,
В синеву заглядясь голубую.
14/ VIII, 1918 Пуща-Водица
Розы
Отчего благоухают розы
Пробуждающею утренней порой?
Отчего они роняют слёзы
С лепестков своих над мокрою травой?
Тихо всходит солнце и блистает,
Первый пышный луч бросает в сад,
А уж розы там опять благоухают,
Разливая тонкий аромат.
Все они так нежны и красивы,
В лепестках жемчужных много слёз —
Но зачем все розы горделивы?
Отчего нет кроткой между роз?
24/ VIII, 1918 Пуща-Водица
«Воспоминанья дней былых…»
Воспоминанья дней былых
Наводят сладкое молчанье,
В кругу друзей моих
Привольно нам, Воспоминанья.
Теснятся тесною гурьбой
Вокруг меня и надо мной.
Давно знакомые картины
Я вижу — ряд весёлых дней…
Вокруг меня леса, холмы, долины…
Воспоминанья прежних дней
Отрада мне. В кругу друзей
Оно приходит, как желанье
О, детских, светлых днях расскажет,
Навеет на меня мечтанье,
Картины радости покажет…
Ко мне, ко мне, Воспоминанье!..
7/ VIII, 1918 Пуща-Водица
«Люблю тебя, заката луч прощальный…»
Люблю тебя, заката луч прощальный,
Предвестника вечерней тишины,
Люблю твой алый цвет, стыдливый и печальный,
Как первые цветы младой весны
Но скоро от реки потянутся туманы
И на цветах заблещет чистая слеза.
Умчится луч в неведомые страны,
Последний раз взглянув на небеса.
Последний раз огонь свой мимолётный
Он отразит на медленных: волнах,
В последний раз с улыбкою невольной
Играет он на дремлющих полях.
18/ IX, 1918
Ночь
Мне вспомнились тихие звёздные ночи
И снег, освещённый одним фонарём,
И серое, точно свинцовое, небо,
Нависшие тучи над снежным ковром.
Кого-то ждала я. В окошко глядела.
И лампа большая безмолвно горела.
Выл ветер порою, никем невидим.
Склонясь на окошко, я тихо дремала.
Вдруг издали, плавно, один за другим
Послышались сладкие звуки рояля,
Сильней и сильней трепетали они,
То громко, тревожно, то вновь замирая.
На улице медленно гаснут огни —
На них я гляжу, на окне засыпая.
И снится мне даль, безызвестная даль.
Там море красою своею блистает,
Меня греет солнце и нежно ласкает,
Но тайно на душу ложится печаль,
И море, и пальмы, и всё исчезает.
И снится мне снова… Широкое поле,
И я, одинокая, в поле стою.
Кругом тишь, безлюдье. Одна я на поле,
Одну, как безумная, песню пою.
Вдруг фея спустилася, лёгкая, нежная,
Эфирная фея спустилась ко мне,
И стала весёлая я, безмятежная.
И вдруг поняла я, что это — во сне…
Проснулась я. Месяц уж на небе всплыл,
И стал он огнями цветными блистать.
На улицу нашу гляжу я опять —
И снова я вижу там снег неглубокий
И им заметённый фонарь одинокий.
23/ IX, 1918
Осень
Отцветает краса беззаботного лета
И становится мне всё грустней и грустней.
Солнце тёплое светит теперь без привета
И становятся дни холодней.
Невесёлые ночи, осенние ночи!
Что нарушило их тишину и покой?
Собираются листья осенние в кучи
И уносит их ветер долой.
Заунывные песни, осенние песни.
Ветер долго поёт средь ночной тишины.
О, вернутся ли снова весёлые песни,
Беззаботные грёзы весны!
Хризантемы
От родимого сада далёко,
В тесной вазе, на пыльном окне
Хризантемы стоят одиноко,
Увядая в ночной тишине.
Лепестки их так были красивы,
Ароматы нежны и свежи.
Хризантемы всегда горделивы,
Хризантемы всегда хороши.
Но теперь лепестки отпадают,
Стебель гнётся почти до земли.
Хризантемы с мольбой увядают.
Для чего же они расцвели?!
Знать, они расцвели для страданий,
Чтоб в пыли, на окне умирать,
Чтоб в последний свой миг увяданий
Ароматы свои испускать.
«Закат сгорел. Последний луч умчался…»
Закат сгорел. Последний луч умчался
За горы и леса, в далёкую страну.
Спустилась тьма, и принесла с собою
Покой и тишину.
Но почему, когда кругом всё тихо,
Когда в саду едва колеблются листы,
Зачем тогда уносятся далёко
Любимые мечты?
Но ночь пройдёт томительно и скучно,
Заблещет солнца луч, желанный, светлый луч,
Уйдёт тоска, и улыбнётся радость,
Как солнце из-за туч.
17/ XII, 1918
Прощание
Там, где ельник начинался
Тёмной, тёмной бахромой,
Там шальной казак прощался
С украинкой молодой.
«Ты не плачь, моя Маруся, —
Он ей тихо говорил, —
Скоро с битвы я вернуся,
Полный славы, полный сил.
Заживём с тобой мы ладно
На брегу Днепровских вод,
Каждый вечер будем славно
Собираться в хоровод.
А тогда, когда вернусь я
Среди радостного дня,
Ты меня в саду, Маруся,
Дожидайся у плетня».
Уж звезда зажглась златая,
А Маруся вся бледна.
«Ах, — промолвила, — какая
Доля горькая пришла.
Не езжай ты, мой Сергейко,
Не езжай в далёкий край,
Али без тебя людей-то
Мало? Ох, не уезжай!»
Но казак не слыша боле
Ни молений и ни слёз,
Быстро скрылся в тёмном поле
И с собою всё унёс.
Он унёс надежду, грёзы
От Маруси в этот день.
Та стоит, роняя слёзы,
Прислонившись на плетень.
13/ I, 1919 (13 лет)
Аккорд
Мотив затих. Аккорд ещё рыдает
Трепещет он в душе, страдающей, живой.
О чём-то он душе напоминает
Своею непонятной, сладкою игрой.
И хочется любить, и верить, и страдать,
Как тот аккорд, что за душу хватает,
И хочется рыдать, рыдать, как он рыдает,
И жить, и никогда не умирать!
18/ II, 1919
«Спи! Ещё ясное солнце…»
Спи! Ещё ясное солнце
Дремлет во мраке ночном
Ветер стучится в оконце,
Свищет на поле пустом.
Спи! Только ветер проснулся.
Серым туманом одет,
Лес вековой встрепенулся
И улыбнулся рассвет.
Спи, пока светит лампадка
Перед иконой святой.
Спи беззаботно и сладко
Утренней, свежей порой.
Спи! Ещё жизнь не успела
Счастье твоё унести…
Много священного дела,
Много трудов впереди!
20/ II, 1919
«Я был сотворение ада…»
Я был сотворение ада,
Богиня меня сотворила,
И в грудь мою, полную яда,
Жестокое сердце вложила.
Я был бесподобно изящен,
Своей красотою блистая.
Мой лик был жестоко прекрасен,
И всех красотой поражал я.
И кудри мой лик окаймляли
Красивою, чёрной дугою,
А губы улыбкой играли,
Улыбкой змеиною, злою.
Под тонкою, чёрною бровью
Глаза мои искры метали.
Такие созданья, как люди,
Меня «божеством» называли.
Чей глас по долине летает,
Наполненный грозного яда,
Кто в жертву людей собирает?
То — я, сотворение ада!
21/ II, 1919
Рабы
Вот по большой, наезженной дороге
Идут усталые, голодные рабы.
В пыли босые утопают ноги,
Там стон стоит, их цепи тяжелы.
Там много, много их, работой изнурённых:,
За ними их шагают палачи,
И их, рабов несчастных: и голодных,
Не пощадят жестокие бичи.
Они идут, но силы истощились,
И сели все под сению лесов,
И низко бритые их головы склонились,
Но бич заставил встать измученных рабов.
Опять они идут, опять едва ступают
На пыль дороги слабою ногой,
Рукой свои же цепи поднимают…
И мы рабы перед своей судьбой.
7/ III, 1919
Ночью («В старый сад выхожу я, и летняя ночь…»)
В старый сад выхожу я, и летняя ночь
Мне пахнула в лицо ароматом…
Я стою. Я душой поделиться хочу
С этим старым, задумчивым садом.
Кротко светит луна, молча липы стоят,
Тихо шепчутся листья берёзы,
И несётся кругом от цветов аромат,
И качаются алые розы.
О, зачем я одна в эту чудную ночь,
Отчего тебя нету со мною?
О, приди, милый друг, и утешь мою грусть,
И поплачем мы вместе с тобою.
О, зачем я должна одиноко страдать!..
Тихо катятся крупные слёзы,
И несётся кругом от цветов аромат,
И качаются алые розы.
17/ III, 1919
«Прошла пора счастливых сновидений…»
Прошла пора счастливых сновидений,
Уж не вернётся, не вернётся вновь,
Ушло надолго милое виденье,
Ушла надолго прежняя любовь.
И тихо от меня вспорхнули грёзы,
И взмах их крыльев душу надрывал.
Последние из глаз упали слёзы,
Последние в саду завяли розы,
И пыл души мятежно остывал.
20/ III, 1919
Ожидание («Ночь спустилась на землю. Сижу у пруда я…»)
Ночь спустилась на землю. Сижу у пруда я
И безмолвно гляжу вдоль заросших аллей,
И внимаю, о счастье далёком мечтая,
Как в саду тихо-жалобно пел соловей.
Соловьиные песни печальны, певучи,
Гладь пруда так прозрачна, не плещет волна.
А по небу летят серокрылые тучи
И меж ними плывёт золотая луна.
Молча ивы стоят, наклонясь над водою,
И тихонько осина листами шумит
В эту ночь вся природа мечтает со мною,
Вся природа со мною без слов говорит.
Вижу я старый дом. Он наполнен гостями.
Много лиц, много пар, много радостных встреч.
Вся огромная зала сверкает огнями,
Вся цветами украшена, множество свеч.
Меня тянет туда. Я хочу веселиться.
Только вход в этот зал для меня не открыт
К этим людям я больше не смею явиться.
Да, я презрен навеки, я всеми забыт
Звуки вальса доносятся, нежные звуки.
Мне под звук голосов хорошо самому.
О, коснутся ль меня эти белые руки
И прильнёт ли головка к плечу моему?
Да, я верю, я верю, моя дорогая,
Моя милая девушка явится вновь!
Я стою я, задумчив, её поджидая,
И я верю в одно: верю только в любовь!
14/ IV, 1919
Вечер («Мы долго гуляли. На крыльях могучих…»)
Мы долго гуляли. На крыльях могучих
Уж вечер спустился на сад.
По небу летали крылатые тучи,
Померкнул печальный закат.
При блеске заката сверкали оконца,
И тучи по краю небес
Пылали в лучах угасавшего солнца,
Шумел в отдалении лес.
И было всё тихо. Лишь ветер порою
Шептался с зелёной листвой,
Да речка плескала. Как чистой слезою,
Трава напилася росой.
И не было шума там с улицы слышно.
Огни зажигались в домах.
Уснули деревья угрюмо и пышно…
А мы всё гуляли впотьмах.
Мы бегали много, мы громко смеялись,
Кидались душистой травой,
Далёко наш говор и смех раздавались.
Как вечер прекрасен весной!
15/ IV, 1919
«Где ты теперь? В лесу глухом…»
Где ты теперь? В лесу глухом,
В долине мрачной и унылой.
Ты бросил всё, и свет, и дом,
Ты бросил жизни путь постылый.
И вот теперь на путь иной
Ступаешь слабою ногой.
Чего жалеть? Ты бросил сон
Один, обманчивый и властный,
Тебе принёс страданья он,
И ты ушёл от жизни праздной.
Ты бросил славу и покой,
Ушёл далёко в лес глухой,
Ты променял свои чертоги
На келью мрачную, пустую,
Свою одежду дорогую
На ризы тёмные и чётки,
И научился в час ночной
Ценить молитвенный покой…
Чего же более желать?
Теперь оторван ты от мира.
Уж нету у тебя кумира
И больше нечего рыдать.
Зачем же в час воспоминанья
Ещё звучат твои рыданья?
20/ IV, 1919
«Я верила в жизнь, но и жизнь обманула меня…»
Я верила в жизнь, но и жизнь обманула меня.
Я верила в детство, в счастливые детские годы.
Я жаждала ласки и правды любви и свободы,
Чтоб детские дни провести, беззаботно любя.
Но жизнь, я узнала, — тяжёлое, страшное бремя.
Оно подавило счастливые детские дни.
Зачем родилась я в такое несчастное время,
Зачем в моём сердце так рано потухли огни!
Не знала я счастья, невинного, детского счастья.
Не знала веселья в кругу дорогой тишины.
Росла я средь бури, в безумных порывах ненастья.
Росла я в печальном разврате любимой страны.
1/ V, 1919
«Чей глас в печальный вечер лета…»
Чей глас в печальный вечер лета
В бездонной неба глубине,
Как лира страстная поэта,
Звучит в вечерней тишине?
Чей зов призывный, зов могучий,
Печальный зов меня зовёт?
Чей голос нежный и певучий
В порыве горести поёт?
6/ V, 1919
«Хорошо горевать, когда сердце болит…»
Хорошо горевать, когда сердце болит,
Когда горе душой овладело,
Когда солнце на небе так бледно горит,
Когда туча на землю слетела.
Хорошо тосковать, когда песни мечта
Льёт унылые, грустные трели,
Когда жизни вопрос есть одна лишь черта
Бесконечно печальной свирели.
Хорошо горевать всей душою своей,
Когда горе так низко слетело,
Горевать средь ночей, средь безумных ночей,
Пока сердце остыть не успело.
9/ V, 1919
«О, кто с ипподрома дерзнёт говорить…»
О, кто с ипподрома дерзнёт говорить
О славе и чести России,
О, кто её раны возьмётся лечить,
Кровавые, горькие, злые!
Кто скажет: «Мы — братья родимой страны,
Так дайте же, братья, мне руки,
Идёмте на битву, страдальцы-сыны,
Потерпим лишенья и муки.
Погибнем же, братья, в кровавом бою,
В бою за любовь и за славу,
Довольно врагам в нашем древнем краю
Чинить свои суд и расправу.
Восстаньте же, братья, смелее вперёд,
Спасём нашу землю родную,
Отыщем в потёмках заблудший народ,
Откроем всю правду святую!
Мы — гений, мы — слава отчизны родной,
Изгоним навеки обманы…»
Но, братья, на сердце России святой
Залечим ли горькие раны?
13/ V, 1919
«Меня зовут к себе дубравы…»
Меня зовут к себе дубравы,
Их вечно дремлющий покой.
Уйти от суеты мирской
И бросить светские забавы.
Там монастырь меня манит.
В тени дубрав его высоких
И толпы храмов одиноких,
И стройный ряд младых ракит.
Кругом, повсюду лес кудрявый,
Ряд дымных келий, церкви, двор,
Плетёный, низенький забор,
Храм монастырский величавый…
И всё… Широкими ветвями
Лес осенил тот тихий холм,
Деревья шепчутся листами,
Как будто молятся… о чём?
Там ввечеру, когда всё спит,
Под серой ночи пеленою
Прекрасный звон над всей землёю,
Как глас Всевышнего звучит.
Из дальних келий в скромный храм
Спешат монахи вереницей,
Спешат к растворенным вратам,
Идут душою помолиться.
А в храме полумрак, простор,
Пылая, свечи догорают,
Лампады кроткие мерцают,
Поёт молитвы стройный хор.
О, как хотелось мне тогда
Войти в тот храм уединённый
С прямой молитвою свободной,
Перед иконою Христа
Склонить колена и с мольбами
Склонить усталую главу,
И думать, думать ввечеру,
И плакать горькими слезами.
15/ V, 1919
«Тихий шёпот ветвей…»
Тихий шёпот ветвей.
Молчаливый камыш.
И прозрачный ручей.
И полночная тишь.
И страданье души
Мимолётной весной…
И стоят камыши
Над уснувшей рекой.
И на небе луна.
Звёзд полуночный рой…
Я страданьем полна
Быстрокрылой весной.
В звуках песни слышна
И тоска, и печаль.
А за лесом видна
Беспредельная даль…
Не манит тот покой,
Не зовёт тишина…
Смерть, явися за мной —
Я тебе отдана!
24/ V, 1919
«Напрасна жизнь, напрасны увлеченья…»
Напрасна жизнь, напрасны увлеченья,
Не надо более напыщенной любви:
Мы все во мраке, в бездне заблужденья,
Мы в омуте тоски, печали и крови…
7/ VI, 1919
Ночные грезы
1. «Бесприютная, безлюдная…»
Бесприютная, безлюдная
Ночь глядела мне в окно.
На устах молитва чудная
Замерла давным-давно.
На душе моей напрасная
Пробудилася тоска,
Безответная, бесстрастная,
И от сердца далека.
Не стучи же, сердце милое,
Позови сюда мечты,
Брось всё глупое, постыдное,
Как помятые цветы.
Пожалей меня, о, милая, —
Я страдаю, я одна.
За окном же молчаливая
Ночь безумная темна.
2. «Ночи бессонные, ночи бесстрастные…»
Ночи бессонные, ночи бесстрастные
Тихим томленьем полны.
Слёзы беззвучные, слёзы напрасные
Льются, как жемчуг они.
Раны сердечные, раны незрелые,
Их не залечит покой.
Мысли ничтожные, мысли несмелые
Быстро несутся волной.
3. «Тихо, печально, угрюмо…»
Тихо, печально, угрюмо
Сумрак и холод царит.
Тяжко сердечная дума
Смерти навстречу летит.
Холодно, грустно, тоскливо
Стон затаённый звучит.
Ночь за окном молчаливо,
Будто сердито, глядит.
7-10/ VI, 1919
«Молчи, певец, пускай замолкнет лира…»
Молчи, певец, пускай замолкнет лира,
Не надо песен, слёз, не надо красоты!
Не дёргай струны траурного мира,
Не нарушай угрюмой тишины.
Уйди, певец, сокройся в дальних странах,
Там пой, безумец, пой в толпе чужих людей,
И вспомни родину, затёртую в обманах,
И в тихой песне помолись о ней!
21/ VI, 1919
Месть
Я буду мостить, о, злое племя,
Клянуся кровию людей,
Клянусь, когда настанет время,
Проснётся месть в душе моей.
Да будь ты проклят, род кровавый!
Я не могу тебя простить…
Месть — это долг святой и правый —
Я буду мстить, я буду мстить!
23/ VI, 1919
«Я умереть хочу на крыльях упоенья…»
Я умереть хочу на крыльях упоенья,
Я брошу всё, как бросила мечты.
Жизнь — это сон пустой, безумное стремленье
К добру, к любви и к счастью красоты.
Нет счастья на земле. Она во тьме суровой,
В долине смерти царствует всегда,
Где у людей начало жизни новой,
Где протекают вечные года.
В моей душе уж горе накипело,
Рыдания прервали мутный сон.
Страданий скрыть я больше не сумела…
И всё слилось в душевный, страстный стон.
Я смерти жду среди неверных тлений.
А новой жизни свет по-прежнему сиял…
Я умереть хочу, как умирает гений —
В борьбе за жизнь, за вечный идеал.
23/ VI, 1919
«Исчезли мрачные сомненья…»
Исчезли мрачные сомненья,
Сомненья жизни роковой, —
Исчезли муки сожаленья,
Исчезли пытки вдохновенья, —
Всё снято мёртвою рукой.
И над могильною землёю,
Склонясь главой, стояла ты,
Слезу роняла за слезою
И исхудалою рукою
Бросала грустные цветы.
А над могилою шумели
В тоске, как погребальный зов,
Две вечно-траурные ели,
И тихо травы шелестели,
И слышен звон колоколов.
Исчезли мрачные сомненья,
Сомненья жизни роковой,
Исчезли страсти, увлеченья,
И все отрадные стремленья
Покрылись хладною землёй.
10/ VIII, 1919, Славянск
Север («Где-то там, на севере холодном…»)
Где-то там, на севере холодном,
Меж снегов и льдов немых, и скал,
Где природа скудна, где свободно
Ветер плачем сердце надрывал.
Где весна — холодное лобзанье,
Где любовь — полузабытый сон,
Где минутных дней воспоминанье
Тяжелее, чем душевный стон.
Где мечты так бледны и неясны,
И тоска невольно давит грудь,
Ночь морозная надменно и бесстрастно
Освещает заметённый путь.
Но теперь, в чужом краю, на юге,
Всей душой стремлюся я туда,
В край родной, где бушевали вьюги,
В это царство холода и льда.
Мне милей та дикая природа,
Рыхлый снег, лиловые леса.
Там любовь, там вечная свобода,
Там холодная, но дивная краса.
24/ X, 1919
«Прошли те дни, когда с тобою…»
Посвящается Тане Гливенко
Прошли те дни, когда с тобою
Делили мы свои мечты,
Иль шаловливою весною
Любви печальные цветы.
Когда «субботы» ожидали,
Когда с тобой наедине
Весь вечер радостно мечтали,
В потёмках сидя на окне.
С тех пор прошло всего два года,
Ты уж совсем, совсем не та…
Явилась новая работа,
Уснула прежняя мечта.
Твой свежий взор, твой взор невинный
Глядит надменно, гордо, зло!
И в страсти тайные пучины
Далёко сердце завлекло.
Мы оттолкнули все желанья,
Мы друг от друга отошли,
Но помним старые мечтанья…
Прошли те дни, увы, — прошли!
30/ Х, 1919
«И ничто мне теперь уж не мило…»
И ничто мне теперь уж не мило,
Пыл погас, в сердце нету огня,
Даже то, что так страстно любила,
Уж теперь не волнует меня.
Равнодушно, надменно, сурово
Я слежу за дыханьем весны,
И не жажду я радости снова,
Вас не жду, златокрылые сны
Прочь летите в счастливые страны,
Улетайте в цветущую даль —
Здесь неволя, здесь только обманы,
Здесь безумная веет печаль.
20/ XI, 1919, Агитпоезд «Единая, Великая Россия».(начало беженства)
Мелодия («Мерно плескалось широкое море…»)
Мерно плескалось широкое море
Смелой волною о берег крутой,
Тёмные волны, на бурном просторе
Быстро гонялись одна за другой.
Моря глубокого вздохи мятежные
Эхо уносит в ущелия гор,
Пены косматые, кудри небрежные
Слушают моря немой разговор.
Южное небо красой недоступною
Светит над пенистым гребнем волны,
Будто бы думает думы преступные,
Будто бы шлёт небывалые сны.
Ветер качал лепестки изумрудные,
Тронул немые цветы,
Песни пропел небывалые, чудные,
Тихо навеял мечты.
Чутко шептались деревья высокие,
Слушая ропот волны.
Спали аллеи и горы далёкие
В бледном сиянье луны.
В этом сиянии, в тихом забвении
Вижу я только печаль,
Сердце трепещет в порыве мучения,
Рвётся в цветущую даль.
В этой дали, за горою высокою
Вижу я север родной.
Рвусь я туда всей душой одинокою,
Мёртвой, забытой душой.
Грёзы нахлынули, сладкие, нежные,
Нет больше слёз, чтоб рыдать.
Юного сердца порывы мятежные
Нет больше слов, передать.
3/ XII, 1919, Ростов-на-Дону
Песня(«Дайте мне кинжал булатный…»)
Дайте мне кинжал булатный,
Дайте латы, щит и шлем,
Я пойду на подвиг ратный,
Я пойду на счастье всем.
Тёмной ночью я с весельем
Все доспехи разложу,
Заклинаньями и зельем
Свой кинжал заворожу.
Облачусь в мои доспехи,
Розу белую найду,
И для брани, для потехи
В поле чистое пойду.
Мой противник — статный воин,
Будет мчаться впереди,
Будет грозен и спокоен,
С алой розой на груди.
Он взмахнёт своим кинжалом,
Я же миг не упущу,
Свой кинжал одним ударом
Прямо в грудь ему вгоню.
Жуткой кровью он зальётся,
Пошатнётся, упадёт,
Больше сердце не забьётся,
Больше зла не принесёт.
Дайте мне кинжал булатный,
Дайте латы, щит и шлем!
Я пойду на подвиг ратный,
Я пойду на подвиг всем!
25/ XII, 1919, Ст. Кавказская
Чёрный Демон(«Когда бы зла поменьше было…»)
Когда бы зла поменьше было,
Когда бы правда не лгала,
То мир бы счастье осенило
И жизнь беспечная была.
Но Чёрный Демон над землёю
Широко крылья распростёр,
Сиял нетленною красою,
Невинный привлекая взор.
И становились люди злее,
Обман и ложь — вот их друзья,
И Чёрный Демон веселее
Глядел, как гибла вся земля.
И правде в мире тесно стало,
И счастья нет, печаль одна.
Любовь от мира отлетала
И злом душа упоена.
И становился мир темнее,
Любовь и правду забывал,
И сердце злое билось злее,
И Чёрный Демон ликовал.
29/ XII, 1919, Ст. Белореченская
Мгновение(«Пускай недавние мученья…»)
Пускай недавние мученья
Терзали грудь,
Сейчас — живые впечатленья
И новый путь.
Зачем, скажи, бунтует горе
И лжёт печаль? —
Передо мной ликует море
И блещет даль.
Зачем меня к себе напрасно
Зовёт тоска —
Жизнь хороша и так прекрасна,
И так легка!
29/ XII, 1919, Ст. Белореченская
«Плачь, когда горе в душе извивается…»
Плачь, когда горе в душе извивается,
Пой, когда песня свободно слагается,
Плачь и рыдай!
Сердца разбитого стоны холодные,
Слово участия, ласки притворные,
Всё отвергай!
В душах людей только змеи голодные,
Вьётся и плачет там сердце холодное —
Правды в нём нет.
Громко зови свои думы-мучения.
Только найдёшь ты в тоске сожаления
Скорбный ответ.
12/ I, 1920 (14 лет), Туапсе
Изгнанники(«В нас нет стремленья, в нас нет желанья…»)
В нас нет стремленья, в нас нет желанья,
Мы только тени, в нас жизни нет.
Мы только думы, воспоминанья
Давно минувших, счастливых лет.
К нам нет улыбки, к нам нет участья,
Одни страданья для нас даны.
Уж пережить мы не в силах счастья,
Для новой жизни мы не нужны.
У нас нет жизни — она увяла,
У нас нет мысли в немых сердцах.
Душа стремиться и жить устала —
Мы только призрак, мы только прах!
22/ I, 1920, Туапсе
«Юность ли смелая, страсть безнадёжная…»
Юность ли смелая, страсть безнадёжная,
Думы ль тяжёлые, жизнь беспощадная,
Что зазвало тебя, доля мятежная?
Что не вернёшься, любовь безвозвратная?
Прежние дни навсегда забываются.
Что ж так рыдает тоска непритворная?
Старость ли дряхлая мне улыбается?
Юность забытая, юность свободная…
30/ I, 1920, Туапсе
«Там, у моря, моря дальнего…»
Там, у моря, моря дальнего,
За горой, горой высокою,
Там, у терем. а хрустального,
За большой рекой глубокою,
Где цветут леса заветные,
Где долины изумрудные,
Там, где птицы разноцветные
Распевают песни чудные,
Где плывёт луна открытая,
В тёмном море отражается, —
Там душа моя забытая
На просторе утешается.
Говорит с волной певучею,
С ветерком перекликается,
Горько плачет с чёрной тучею,
С ясным солнцем улыбается.
30/ I, 1920, Туапсе
Другу («Если тебя одолели сомненья…»)
Если тебя одолели сомненья,
Если не в силах ты слёз удержать,
Смело ищи у меня утешенья:
Мне ли тебя не понять?
Ты поделись со мной думами чёрными,
Ты расскажи мне о горе своём,
Жизни неведомой бремя тяжёлое
Вместе с тобой понесём.
Если ж тебя в молодые объятья
Жизнь позовёт на неведомый путь,
Смело ищи себе новое счастье
И обо мне позабудь.
9/ II, 1920, Туапсе
«Хвала тебе, о, смерть всесильная…»
Хвала тебе, о, смерть всесильная
С твоим сражающим мечом!
Хвала тебе, печаль могильная
Над роковым моим концом
Как в тёмном небе ночью звёздною
Звезда, померкнув, упадёт,
Так в ночь осеннюю, морозную
Душа от мира отойдёт…
И чьи моленья, чьи страдания
Услышит небо в тьме ночной,
Чьи слёзы, чисты как мечтания,
Падут на камень гробовой?
Возьми меня, о, смерть всесильная,
К твоим сынам, к твоим рабам,
В твои дворцы, дворцы могильные,
Возьми меня в твой вечный храм.
29/ II, 1920, Туапсе
«Напрасно ты ждёшь его ночью глухой…»
Напрасно ты ждёшь его ночью глухой,
Напрасно томишься в полуденный зной,
Напрасно ты слёзы холодные льёшь,
Зовёшь его, плачешь и снова зовёшь.
Где ветер гуляет на поле глухом,
В далёком краю, за высоким холмом
Лежит он в крови, одинок, недвижим,
И воронов стая кружится над ним.
Из раны сочится холодная кровь,
Как в сердце твоём молодая любовь.
Над ним шелестит серебристый ковыль
И ветер наносит горячую пыль.
Напрасно томишься в светлице своей
И ждёшь его с диких, безлюдных степей.
Не скоро осушишь ты слёзы о нём,
Как свежие раны на сердце твоём.
1/ III, 1920, Туапсе
«Забудь печаль летучую…»
Забудь печаль летучую,
Забудь её, молву,
Перед судьбой могучею
Склони свою главу.
Смири порывы страстные,
Сломи свой дух младой,
Сдержи слезу напрасную
Тяжёлою порой.
Терпи ты жизнь холодную,
Всегда спокоен будь, —
Судьба рукой свободною
Тебе укажет путь.
Забудь тоску напрасную
И гордую молву.
Перед судьбою властною
Склони свою главу.
9/ III, 1920, Туапсе
Мотив («Холодные звёзды сияли…»)
Холодные звёзды сияли.
Глядели жестоким обманом…
Угрюмые скалы молчали,
Окутаны синим туманом.
У берега море шумело,
Холодной волною плескало.
Разбитое сердце болело,
Безумное сердце стонало.
Тяжёлые страшные думы
Носились, как призраки ночи,
Бродили по скалам угрюмым,
Впивались в холодные очи.
В безумных порывах печали
Душа отдавалась обманам,
А гордые скалы молчали,
Окутаны синим туманом.
11/ III, 1920, Туапсе
В раю («На небесах, в блаженствах рая…»)
На небесах, в блаженствах рая,
Где счастья заплеталась нить,
Мне жизнь припомнилась иная —
Её, увы, не позабыть.
Там, на земле, где блещут дали
В тумане сумрачных ночей,
Там, где страданья и печали,
И смерть скликает палачей.
Там, что ни день, призыв могучий
Влечёт сердца в глухую даль,
Там, словно солнце из-за тучи,
Блестят и радость, и печаль.
Там жизнь цветёт одно мгновенье.
Безумный стон, немой упрёк.
И мчится до поры забвенья
Там жизни бешеный поток.
На небесах, в блаженствах рая,
Где счастья заплеталась нить,
Мне жизнь припомнилась иная —
Её, увы, не позабыть…
21/ III, 1920, Керчь
«Сны — мечтанья, красивые, нежные, длинные…»
Сны — мечтанья, красивые, нежные, длинные,
Только сны.
И любовь — это сказка, глухая, бессильная,
Блеск луны.
Нет у мира холодного искры участия,
То — молва,
И слова обещания, громко звучащие,
Лишь слова.
21/ III, 1920, Симферополь
«О, счастлив тот, кто жил украдкой…»
О, счастлив тот, кто жил украдкой,
Кто истину познал,
Кто жизни мрачную загадку
Невольно разгадал.
Кто бросил жизнь с её тоскою,
С холодной суетой,
И за могильною землёю
Увидел мир иной.
О, счастлив тот, кто жил мгновенье,
Ничтожен иль велик,
Кто бросил жизнь без сожаленья,
Кто цель её достиг.
Бороться с жизнью нет желанья,
На сердце тяжкий гнёт.
В холодном саване страданья
Смерть, как мечта, придёт.
27/ IV, 1920, Симферополь
«Бесконечная, ровная даль…»
Бесконечная, ровная даль.
Блеск луны над дрожащей листвою,
И широкого озера сталь,
И камыш над прозрачной водою.
Белых лилий уснули цветы,
Освещённые бледной луною,
И дрожат на деревьях листы,
И молчат берега над водою.
Догорали костры рыбаков,
Лай собак замирал в отдаленье,
Меркли звёзды в дыму облаков,
Всё молчало в холодном забвенье.
И вдоль берега лодка скользит,
Всплески вёсел покой нарушают,
Чья-то песня тоскливо звучит
И в глухих камышах замирает.
Чьё-то сердце, объято тоской,
В эту ночь безутешно рыдает,
А над озером дремлет покой
И туман берега одевает.
Беспредельная, милая даль,
Блеск луны над увядшей листвою,
И заросшего озера сталь,
И о прошлом немая печаль,
Что прошло быстрокрылой мечтою.
8/ V, 1920, Симферополь
«Мы молча бродили над морем…»
Посвящается беженке Л.Р.
Мы молча бродили над морем,
Смотрели в туманную даль.
Одним мы томилися горем,
Одну мы знавали печаль.
Пред нами, на ровном просторе,
Бежали вперёд корабли,
Пред нами смеялося море
И чайки кружились вдали.
Нам вспомнились годы иные,
Когда мы встречались с тобой,
Мы видели сны золотые,
Мы жили весенней мечтой.
С тобою мы встретились снова,
Окутаны мёртвой тоской,
Далёко от края родного,
Над мутной морскою волной.
Мы долго с тобой вспоминали
О том, что минуло давно.
Два разные сердца страдали,
Но горе их слило в одно.
Мы жили одним лишь желаньем,
Дышали незримой мечтой,
Мы связаны были страданьем,
Безумной, унылой тоской.
Мы молча бродили над морем,
Смотрели в туманную даль,
Одним мы томилися горем,
Одну мы знавали печаль.
8/ VI, 1920, Симферополь
«Не верю я красивым снам…»
Не верю я красивым снам,
Лукавым, ласковым виденьям.
Не верю радужным мечтам,
Души восторгам и стремленьям.
Не верю, что награда есть
За все мученья и страданья.
Кто ж принесёт благую весть
На все мольбы и ожиданья?
Не верю в чистую любовь,
В её порыв в молчанье сонном,
Не верю, что воскреснет вновь
Надежда в сердце утомлённом
11/ VI, 1920, Симферополь
«Скажи мне утешенье снова…»
Скажи мне утешенье снова,
Чтоб стало на душе легко,
Чтобы твоё живое слово
Запало в сердце глубоко.
Скажи мне, что пройдут волненья
И голос грусти замолчит,
И вновь, как радость сновиденья,
Надежды призрак прилетит.
Кругом сомненья и раздоры.
Дай мне надежду и покой,
Утешь меня холодным взором,
Без слов волненье успокой!
13/ XI, 1920, Симферополь
Меланхолия («Запад гаснул. Кровавое солнце пылало…»)
Запад гаснул. Кровавое солнце пылало.
Чуть качались берёзы, вершины склоня.
Где-то скрипка вдали так тоскливо рыдала
В тишине догоревшего дня.
На окне, в тесной вазе цветы увядали,
Отряхнув лепестки, наклонившись к стеблям.
Они к солнцу стремились, к прощальным лучам,
Жить им хочется, жить, а они умирали.
Всё так мрачно кругом, так пустынно, уныло,
Нет простора, весь мир, как глухая тюрьма.
Ещё сердце усталое солнца просило,
А уж тьма, беспросветная тьма…
2/ VII, 1920, Симферополь
«Мне жаль надежды луч холодный…»
Мне жаль надежды луч холодный,
Что угасал в душе моей,
Мне жаль мечты моей свободной,
Былых восторгов и страстей.
Мне жаль минувших дней отрады,
Младого счастья прежних лет,
И нету к прошлому возврата,
И веры в будущее нет.
8/ VII, 1920, Симферополь
«Мне жаль надежды луч холодный…»
Моё сердце уснуло, как дитя в колыбели,
И во сне, как дитя, улыбнулось так сладко.
Убаюкано трелью отдалённой свирели,
Оно спит так спокойно и бьётся украдкой.
Моё сердце в неволе, в жизни так утомилось,
Дикой страстью не бьётся, не верит, не слышит.
Как невинный младенец в колыбели забылось,
Оно спит непробудно, не просит, не ищет.
8/ VII, 1920, Симферополь
Север (отрывок)
Мне вспомнился вечер. В багряной заре
Кровавое солнце пылало.
Деревья склонялись ветвями к земле
И шумная жизнь затихала.
Всё было спокойно. Младая весна
Не сеяла горькой печали…
Я молча стояла в тени, у окна,
Смотрела в туманные дали.
Зачем вспоминать? Не вернётся весна,
И прежняя жизнь не вернётся.
И в дальнем краю, где дышала она,
Печаль черноокая вьётся.
Там кровь и вино, точно реки, текут,
Смешались и смех и рыданья,
Там песнь погребальную ветры поют
В холодном тумане страданья.
Там слёзы и стоны, там ужас и страх,
Зловещее слышно проклятье,
Там горе проснулось в счастливых местах,
И смерти раскрыты объятья.
А сердце трепещет и рвётся вперёд,
Где север, забрызганный кровью.
Скорее туда, где страданье живёт,
Залить его светлой любовью!
Скорее туда, где страдают и ждут,
Где льются унылые слёзы,
Туда меня тяжкие думы зовут
И ясные, лёгкие грёзы.
А ночь? Как мечта, неземная свирель,
Чарующей полная силы,
Как сломанной лиры звенящая трель,
Как мрак безответной могилы.
15/ VIII, 1920, Симферополь
Песня узника («Завтра — казнь. Так просто и бесстрастно…»)
Завтра — казнь. Так просто и бесстрастно
В мир иной душа перелетит
Та же жизнь немая безучастно
На земле по-прежнему шумит.
То же встанет солнце золотое
И осветит мой родимый край.
О, прощай всё милое, родное,
Жизнь моя разгульная, прощай!
И не верится, что на заре унылой
Страшный миг несмело подойдёт…
О, скорей бы смерть! Ждать нету силы.
Жить нельзя, так что же смерть нейдёт?
1/ IX, 1920, Симферополь пер. На диване. Вечер. Никого нет.
Горе («Как просто звучало признанье…»)
Как просто звучало признанье
Безмолвною ночью, в глуши,
И сколько таилось страданья
В словах наболевшей души.
И сколько безмолвной печали
Скрывалось на сердце младом!
Слова же так просто звучали
В холодном тумане ночном.
И капали робкие слёзы —
Их не было сил удержать,
И сонно шептались берёзы,
И звёзды устали мерцать.
А горе так долго томило
И сердце устало страдать,
Печаль свою звездам открыло,
Хоть звёзды не могут понять, —
И горе цветам рассказало,
Хоть гордо молчали цветы,
Кой-где лишь слезинка дрожала,
Едва серебрила листы.
И ночь пролетала в молчанье,
И слёзы таились в глуши,
И сколько звучало страданья
В словах наболевшей души.
30/ IX, 1920, Симферополь. Училищная ул. Во время бессонницы. На дырявой койке.
Время(«Быстро день за днём проходит…»)
Быстро день за днём проходит,
Скучно час за часом бьёт,
И мрачней тоска находит,
Как за годом мчится год.
Время быстро, время строго,
Наши дни несёт оно,
А ведь этих дней немного
В жизни нашей сочтено.
Только к нам весна слетела,
Свой раскинула шатёр,
Всё вокруг зазеленело,
Всё кругом пленило взор.
Только сердце, ожидая
Лучших дней, оно молчит…
Глядь, и осень золотая
Первый лист озолотит.
Так, в тоске о невозвратном,
Сердце будущим живёт,
А на милом и отрадном
Время быстрое идёт.
День пройдёт, тоска глухая
Исчезает без следа.
Так и юность удалая
Не вернётся никогда.
Надо смело жить желаньем,
Жить, не ждать в тоске глухой.
Будет мне напоминаньем
Первый листик золотой.
Я его беру украдкой
И в страницы дневника,
Там, где мрачная загадка,
Там, где хмурая тоска,
Я кладу его с тоскою…
Он живёт, он не увял —
И бегут года чредою,
Как за валом мчится вал.
30/ IX, 1920, Симферополь.
«Здесь всё мертво: и гор вершины…»
Здесь всё мертво: и гор вершины,
И солнцем выжженная степь,
И сон увянувшей долины,
И дней невидимая цепь.
Всё чуждо здесь: и волны моря,
И полукруг туманных гор…
Ничто, ничто не тешит взор,
Ничто уж не развеет горя…
Я знаю, в блеске красоты,
В тени унылого изгнанья
Переживут меня мечты
Давно разбитого желанья.
И эта степь в тоске унылой
Мне будет мрачною могилой…
25/ Х, 1920, (14 лет), Севастополь
Ирина Кнорринг с детьми дяди, Б.Н.Кнорринга. Елшанка
Ирина Кнорринг с матерью