— Он чем занимается, Нина Федоровна? — спросил Димка.
— Рыбачит. Сейчас в море.
— А дети у вас есть? — опять спросил Димка.
Зойка толкнула его под столом ногой.
— Детей, к сожалению, нет. Если бы были дети…
— Домой не тянет? — поинтересовался все время молчавший Тронев.
— Как не тянет? Тянет. Я бы уж сто раз уехала, если бы не Эрик…
— Что вы на меня так смотрите? Вспомнили кого-нибудь? — не удержалась от вопроса Зойка.
— Вспомнила. Харьков вспомнила, себя вспомнила… Такая же была, как и ты. Белокурая, тоненькая, боевая. Можно, я тебя на «ты» буду называть? Вот убежать от фрицев не сумела. Два раза с поезда уходила. Один раз даже стреляли в меня. Не удалось.
— Родные у вас остались в Союзе?
— Близких родных нет. Все погибли.
— Вам разве не интересно узнать, как мы живем? Ничего не спрашиваете.
— А я знаю, как вы живете, — с достоинством ответила хозяйка. — Мы «Правду» покупаем. Я книги выписываю. Симонова недавно прочла «Живые и мертвые». Хорошо написал.
— Да вы прямо молодец, Нина Федоровна.
— Молодец не молодец, а советская женщина. Как была, так и осталась. Это ничего, что тут живу. Я русская. Погодите минутку. — Хозяйка встала, скрылась в комнате и вскоре вернулась, держа в руках синюю коробочку. — Вот.
На красном бархате лежала медаль норвежского Сопротивления. На оборотной стороне было выгравировано: «Нине Гнатенко».
Нина Федоровна с гордостью глядела на курсантов, пока те разглядывали серебряный кружок.
— Зря их тут не давали. Вот поеду домой, надену.
— Поедете? Когда?
— Если все будет хорошо, на будущий год. Повезу Эрика на свою родину. Покажу ему, как у нас вишня цветет, какие домики белые… Пусть знает, о чем я тоскую. Мы поедем на Харьковщину. Да вы пейте, пейте.
— Спасибо, Нина Федоровна, — сказал Тронев, вставая. — Все было очень вкусно.
— Приходите к нам на «Ригель» с мужем. Посмотрите, что за парусник, как мы живем, — пригласила ее Зойка. — Как вы думаете, ребята, можно?
— Думаю, можно, — неуверенно сказал Тронев. — Только у капитана надо попросить разрешение.
— Мы капитану про вас расскажем, — сказала Зойка. — Обязательно приходите. Спасибо за кофе.
— Дай я тебя поцелую, Зоенька, — Нина Федоровна обняла Зойку, поцеловала.
— Интересная женщина, — проговорил Димка, когда они вышли из кафе. — Ну и судьба…
Они брели по улицам, останавливались перед витринами, с любопытством рассматривали публику. Мимо них пробегали девчонки в брючках и ярких спортивных курточках, проходили солидные норвежцы в добротных пальто, на углах стояли юноши с непокрытыми головами, в коротких плащах.
Часто встречались невысокие, опрятные кирпичные дома какого-то особенного вишневого цвета с белыми оконными рамами. Почти в каждом — лавочка.
На центральной площади, с верха высокой круглой колонны, викинг, закованный в латы, смотрел на шумный базарчик с чистыми лотками под полосатыми тентами.
Невысокие домики, черепичные крыши, ратуша, базар — все очень походило на театральную декорацию.
— Интересно, кому это? — спросила Зойка. — Посмотрим?
Они подошли к колонне, и Димка прочел:
— Улаф Первый Трюгвессен. Король, основатель города.
— Ты можешь быть гидом. Все знаешь. Сколько в Тронгейме жителей? — спросил Тронев.
— Около шестидесяти тысяч, если верить энциклопедии. Хочешь быть гидом — нужно побольше читать, поменьше бельем заниматься…
— Ладно, ладно. Каждому свое, — засмеялся Тронев.
Курсанты обогнули площадь и очутились у красивого готического собора.
— Господа, прошу обратить внимание, — подражая гиду, начал Димка. — Перед нами знаменитый Тронгеймский собор. Здесь короновались семь королей и три королевы. Редкая архитектура дает право норвежцам гордиться этим собором. Прошу вас зайти внутрь…
Они очутились под высоченными сводами. Гулко отдавались шаги на каменных плитах. Посетителей, кроме них, не было. К курсантам подошел служитель и что-то спросил по-норвежски. Димка вытащил из кармана маленькую книжечку и не очень уверенно, по складам прочел:
— Ви’ виль, бэс’э…[4]
— Ну и парень! Уже по-норвежски научился, — восхитился Тронев.
Старик кивнул и повел их в центр собора. Там лежала «Книга павших». В нее были занесены десятки тысяч норвежцев, отдавших свою жизнь в борьбе с немецкими оккупантами.
Они стояли, опустив головы. Старик что-то говорил, объяснял.
— Уйдем отсюда, — попросила Зойка. — Грустно очень.
Они вышли на главную улицу.
— Понравился Тронгейм? — спросил Виктор.
— Миленький город. Мне бы в Париж попасть, посмотреть, — мечтательно сказала Зойка, и глаза ее затуманились. — Я с детства почему-то о нем думаю. Читала много. Кажется, каждую улицу знаю. Не потерялась бы.
— Попадешь когда-нибудь, если очень захочешь. Я верю, что если человек очень хочет, то он может. Приходи, Димка. Сходим еще раз, побродим.
— Ладно, зайду. Сколько мы стоять здесь будем? Наверное, нас еще на экскурсию по окрестностям повезут. Привет!
Димка попрощался и пошел к себе на «Алтаир».
На «Ригеле» долго не спали. Многие курсанты побывали на берегу и делились впечатлениями. Первый заграничный порт! Все ново, все интересно.
— Я ожидал большего, — сказал Курейко, укладываясь на койку. — Ничего особенного. Меня поразила только чистота.
— А чего бы ты хотел? Маленький город. С чем сравниваешь? С Москвой?
— Да не с Москвой, а вообще… Думал, что увижу что-нибудь совсем непохожее. Те же люди…
— Совсем другие, — возразил Батенин. — И обычаи не те, и выглядят по-иному. Медлительные, молчаливые…
— Всякие встречаются.
— Ну, а как ты, Витька, погулял с нашей княгиней? — насмешливо спросил Орлов. Он уже разделся и собирался лечь.
— Нормально, — неохотно отозвался Тронев.
— Я все жду, когда же ты ее обкрутишь. Не скрывай. Отметим такое событие.
— Слушай, бросил бы ты трепаться, — проговорил Виктор, подходя к Орлову. — Нехорошо. Ну, чего ты привязался к девушке? Знаешь же, что Зойка девчонка порядочная. Сам пробовал, да получил по носу.
— И чего ты ее так идеализируешь? — вспыхнул Орлов. — Она такая, как все. Была у меня одна знакомая, плавала на «пассажире». Все они, судовые, одинаковы. Сегодня с одним, завтра с другим. А как может быть иначе? Судно в море, тридцать гавриков и одна баба?
В кубрике наступило неловкое молчание.
Тронев рванул Орлова за полосатую тельняшку так, что она затрещала.
— Ты что, спятил, дурак? — замахнулся на него Орлов. — По роже захотел?
— Прекратить сейчас же! — заорал Батенин, староста группы, видя, что ссора сейчас перейдет в драку. — Не подходи к нему, Витька!
Курсантов разняли.
— Расходись! — крикнул Батенин, становясь между противниками. — Расходись!
— Не бойтесь. Ничего не будет, — проговорил Тронев, тяжело дыша. — Только я хочу ему сказать. При всех. Если ты, козья морда, еще раз позволишь себе оскорбить Зойку, я тебя при случае выброшу за борт, сволочь. Я повторяю, она мне никто. Но мы ее все знаем…
— Правильно, Витька! Все для него одинаковые…
— Влюбленный Ланселот! За борт выкинет! Не много ли на себя берешь? — проговорил Орлов из другого конца кубрика, где стояли несколько курсантов, готовых его остановить, если он попытается начать драку. Но Орлов не жаждал продолжения.
— Ладно, — сказал Батенин. — Было и прошло. Вообще-то, Орел, ты свинья. Позволяешь себе много лишнего. Схлопочешь когда-нибудь по роже. И кто даст — прав будет. Не трогай Зойку. А теперь — давайте сменим пластинку. Видели, как «Ригель» в газете расписали?
— Видели. Мне одна норвежская фрёкен газету на память подарила. Буду дома показывать, — сказал Курейко.
— Мы сегодня с Гусаровым весь город обошли, — похвастался Торчинский. — А знаете, где фашисты подводные лодки прятали? У них здесь ангар железобетонный был. Мы на него случайно набрели. Толщина — во! А все равно разгромили. Не спаслись фашисты.
— Хороший народ норвежцы. К нам хорошо относятся. Какой-то рыбак увидел нас, схватил меня за руку, что-то начал рассказывать по-своему, я только одно слово понял: «Саша». Про какого-то Сашу все вспоминал. Пока мы с ним объяснялись — вокруг нас целая толпа собралась.
— На одной витрине я видел бутылку… — влез в разговор Курейко.
— Только и заметил что бутылку?
— Да вы подождите, послушайте. Бутылка, а в ней парусник с мачтами и парусами. Как его туда запихали — никак понять не могу! Горлышко-то узкое…
— Нашел чему удивляться. У нас тоже такие делают. Любители.
— Может, и делают, а все-таки как парусник туда засунули? Объясни мне, пожалуйста, если такой умный.
— Очень просто. Все мачты и реи просовывают в лежачем положении, а потом длинным пинцетом поднимают. Вот так.
— Не выйдет, пожалуй. Пинцетом! Ну, ты и даешь!
— На девчонок обратили внимание? — спросил: Орлов. — Все либо в брючках, либо в юбчонках до пупа. Наших далеко переплюнули. Прямо дикость какая-то.
Виктор не слушал, о чем говорили курсанты. Он закрыл глаза и представил себе Зойку, ее косички, вздернутый носик, чуть раскосые глаза. Подумал: «Ты сказала, что я для тебя никто. А кто ты для меня? Не знаю… Почему-то я хочу всегда сделать что-нибудь такое, чтобы тебе понравилось, чтобы ты сказала: «Молодец, Витька!» А ты молчишь»…
«ТРИНИТИ»
На второй день стоянки баркентин в Тронгейме на горизонте появилось маленькое белое облачко. Сначала на него никто не обратил внимания. Но вот, словно вынырнув из воды, возник парус. За ним второй, третий… Они громоздились в белую пирамиду. Наконец под этим высоким сооружением появилось черное пятно — корпус судна. Скоро можно было с уверенностью сказать, что в порт идет большой парусник. Вахтенный помощник на «Ригеле» даже определил, что это четырехмачтовый барк. Экипажи «Алтаира» и «Ригеля» высыпали на палубы своих судов.