– Никогда не узнаешь, – сказал мистер Бритц. – Может, у нас в городе вампир?
Мистер Коберман перестал есть.
– В тысяча девятьсот двадцать седьмом году? – сказала бабушка. – Вампир? Продолжайте.
– Ну да, – сказал мистер Бритц. – Их убивают серебряными пулями. Или еще чем-нибудь серебряным. Вампиры ненавидят серебро. Я когда-то где-то читал. Точно.
Дуглас взглянул на мистера Кобермана, который ел деревянными ножом и вилкой и носил в кармане только новые оловянные пенни.
– Глупо рассуждать о том, чего не понимаешь, – сказал дедушка. – Мы не знаем, что собой представляют хобгоблин, вампир или тролль. Это может быть все, что угодно. Нельзя распределить их по категориям, и увешать ярлыками, и говорить, что они ведут себя так или эдак. Это глупо. Они люди. Люди, которые совершают поступки. Да, именно так: люди, которые совершают поступки.
– Простите, – сказал мистер Коберман, встав из-за стола и отправившись на свою ночную работу.
Звезды, луна, ветер, тиканье часов, звон будильника на рассвете, восход солнца, и снова утро, и снова день, и мистер Коберман шагает по тротуару со своей ночной работы. Подобно крошечному заведенному механизму с внимательными глазами-микроскопами, Дуглас следил.
В полдень бабушка ушла в бакалейную лавку.
Дуглас, как всегда, начал орать перед дверью мистера Кобермана. Как обычно, ответа не последовало. Тишина была ужасающей.
Он сбегал вниз, взял ключ, серебряную вилку и три куска цветного стекла, которые он спас. Он вставил ключ в скважину и медленно отворил дверь.
В комнате стоял полумрак, занавески опущены. Мистер Коберман в пижаме лежал поверх постельного белья, грудь его вздымалась. Он не шевелился. Лицо было неподвижно.
– Привет, мистер Коберман!
Бесцветные стены отражали равномерное дыхание человека.
– Мистер Коберман, привет!
Дуглас пошел в атаку, начав стучать в мяч. Он завопил. Нет ответа.
– Мистер Коберман! – Дуглас ткнул серебряной вилкой в лицо человека.
Мистер Коберман вздрогнул. Он скорчился. Он громко простонал.
Реакция. Хорошо. Блестяще.
Дуглас вынул из кармана кусок синего стекла. Глядя сквозь синее стекло, он очутился в синей комнате, в синем мире, не похожем на мир, который он знал. Такой же непохожий, как и красный мир. Синяя мебель, синяя кровать, синие потолок и стены, синяя деревянная посуда на синем бюро, и синее мрачное лицо мистера Кобермана, и руки, и синяя вздымающаяся, опадающая грудь. Еще…
Широко раскрытые глаза мистера Кобермана буравили его голодным, темным взглядом.
Дуглас отпрянул и отвел от глаз синее стекло.
Глаза мистера Кобермана были закрыты.
Снова синее стекло – открыты. Синее стекло прочь – закрыты. Снова синее – открыты. Прочь – закрыты. Странно. Дрожа от возбуждения, Дуглас ставил опыт. Синее стекло – глаза, казалось, пялились голодным, алчным взглядом сквозь сомкнутые веки. Без синего стекла казалось, что они крепко сжаты.
Но тело мистера Кобермана…
Пижама на мистере Кобермане растаяла. Так на нее подействовало синее стекло. А может, она растаяла потому, что была на мистере Кобермане. Дуглас вскрикнул.
Он глядел сквозь живот мистера Кобермана прямо внутрь.
Мистер Коберман был геометричен.
Или что-то вроде этого.
Внутри его виднелись необычные фигуры странных очертаний.
Минут пять пораженный Дуглас размышлял о синих мирах, красных мирах, желтых мирах, сосуществующих подобно кускам стекла большого окна на лестнице. Одно за другим, цветные стекла, всевозможные миры; мистер Коберман сам так сказал.
Так вот почему разноцветное окно было разбито.
– Мистер Коберман, проснитесь!
Нет ответа.
– Мистер Коберман, где вы работаете по ночам? Мистер Коберман, где вы работаете?
Легкий ветерок шевельнул синюю оконную занавеску.
– В красном мире или зеленом, а может, в желтом, мистер Коберман?
Над всем царила синяя стеклянная тишина.
– Подождите-ка, – сказал Дуглас.
Он спустился вниз на кухню, раскрыл большой скрипучий ящик и вынул самый острый, самый длинный нож.
Тихонечко он вышел в коридор, снова взобрался по лестнице вверх, открыл дверь в комнату мистера Кобермана, вошел и закрыл ее, держа в руке острый нож.
Бабушка была занята проверкой корочки пирога в печке, когда Дуглас вошел в кухню и положил что-то на стол.
– Бабушка, это что?
Она мельком взглянула поверх очков:
– Не знаю.
Это что-то было квадратным, как коробка, и эластичным. Это было ярко-оранжевым. К нему были присоединены четыре квадратные трубки синего цвета. Оно странно пахло.
– Ты когда-нибудь видела такое, бабушка?
– Нет.
– Так я и думал.
Дуглас оставил это на столе и вышел из кухни. Через пять минут он вернулся с чем-то еще.
– А это?
Он положил ярко-розовую цепочку с пурпурным треугольником на конце.
– Не мешай мне, – сказала бабушка. – Это цепочка.
В следующий раз у него были заняты обе руки. Кольцо, квадрат, треугольник, пирамида, прямоугольник и… другие фигуры. Все они были эластичные, упругие и, казалось, сделаны из желатина.
– Это не все, – сказал Дуглас, кладя их на стол. – Там их еще много.
Бабушка сказала:
– Да-да, – далеким, очень занятым голосом.
– Ты ошибаешься, бабушка.
– В чем?
– В том, что люди одинаковые внутри.
– Не болтай ерунды.
– Где моя свинья-копилка?
– На камине, где ты ее бросил.
– Спасибо.
Он протопал в общую комнату за свиньей-копилкой.
В пять часов из конторы пришел дедушка.
– Дед, пошли наверх.
– Ага. Зачем?
– Я хочу тебе кое-что показать. Оно некрасивое, но интересное.
Дедушка с кряхтеньем последовал за внуком наверх в комнату мистера Кобермана.
– Бабушке не стоит говорить: ей не понравится, – сказал Дуглас. Он широко распахнул дверь. – Вот.
Дедушка замер.
Последние несколько часов Дуглас запомнил на всю жизнь. Следователь со своими помощниками стоял у обнаженного тела мистера Кобермана. Бабушка внизу около лестницы спрашивала кого-то:
– Что там происходит?
И дедушка дрожащим голосом говорил:
– Я увезу Дугласа надолго, чтобы он позабыл этот кошмар. Кошмар, кошмар!
Дуглас сказал:
– Что тут плохого? Ничего плохого я не видел. Мне не плохо.
Следователь вздрогнул и сказал:
– Коберман мертв.
Его помощник вытер пот.
– Видел эти штуки в банках и в бумаге?
– Боже мой, Боже мой, да, видел.
– Господи Иисусе Христе.
Следователь снова склонился над телом мистера Кобермана.
– Лучше держать все в секрете, ребята. Это не убийство. То, что совершил мальчик, – это милосердие. Бог знает что бы произошло, если бы он этого не сделал.
– Так кто же Коберман? Вампир? Чудовище?
– Вероятно. Не знаю. Что-то… не человек. – Следователь ловко провел руками вдоль шва.
Дуглас гордился своей работой. Ему пришлось повозиться. Он внимательно следил за бабушкой и все запомнил. Иголку, нитку и все остальное. В целом мистер Коберман был аккуратно зашит, как любой цыпленок, когда-либо засунутый бабушкой в пекло.
– Я слышал, как мальчик говорил, будто Коберман жил даже после того, как эти штуки были вынуты из него. – Следователь смотрел на треугольники, цепи, пирамиды, плавающие в банке с водой. – Продолжал жить, Господи.
– Мальчик это сказал?
– Сказал.
– Так что же тогда убило Кобермана?
Следователь вытянул несколько ниток из шва.
– Это… – сказал он.
Солнце холодно блеснуло на наполовину приоткрытом кладе: шесть долларов и семьдесят центов серебром в животе у мистера Кобермана.
– Я думаю, что Дуглас сделал мудрое помещение капитала, – сказал следователь, быстро сшивая плоть над «сокровищем».
Жила-была старушка
– Нет-нет, и слушать не хочу. Я уже все решила. Забирай свою плетенку – и скатертью дорога. И что это тебе взбрело в голову? Иди, иди отсюда, не мешай: мне еще надо вязать и кружева плести, какое мне дело до всяких черных людей и их дурацких затей!
Темноволосый молодой человек, весь в черном, стоял не двигаясь и слушал тетушку Тилди. А она не давала ему и рта раскрыть.
– Слыхал, что я сказала? Уж если тебе невтерпеж со мной потолковать, что ж, изволь, только не обессудь, я покуда налью себе кофе. Вот так-то. Был бы ты повежливей, я бы и тебя угостила, а то ворвался с таким важным видом, даже и постучать-то не подумал. Будто это он тут хозяин.
Тетушка Тилди пошарила у себя на коленях.
– Ну вот, теперь со счету сбилась – которая же это была петля? А все из-за тебя. Я вяжу себе шаль. Зимы нынче пошли страх какие холодные, в доме сквозняки так и гуляют, а я старая стала, и кости все высохли, надо одеваться потеплее.
Черный человек сел.
– Этот стул старинный, ты с ним поосторожней, – предупредила тетушка Тилди. – Ну давай, что ты там хотел мне сказать, я слушаю со вниманием. Только не ори во всю глотку и не смей таращить на меня глаза, какие-то в них огоньки чудные горят. Господи помилуй, у меня от них прямо мурашки бегают.
Фарфоровые, расписанные цветами часы на камине пробили три. В прихожей ждали какие-то люди. Неподвижно, точно истуканы, стояли они вокруг плетеной корзины.
– Так вот, насчет этой плетенки, – сказала тетушка Тилди. – В ней добрых шесть футов, и, видать, корзина эта не бельевая. И нести ее вчетвером просто смешно, она же легкая как пушинка.
Черный человек наклонился к тетушке Тилди. Он словно хотел сказать, что скоро корзина уже не будет такой легкой.
– Погоди, погоди, – задумчиво сказала тетушка Тилди. – Где ж это я видала такую корзину? И вроде бы не так уж давно, года два назад. Сдается мне… А, вспомнила. Да это же когда померла моя соседка миссис Дуайр.
Тетушка Тилди в сердцах поставила чашку на стол.
– Так вот ты с чем пожаловал? А я-то думала, ты хочешь мне что-нибудь продать. Ну погоди, к вечеру приедет из колледжа моя Эмили, она тебе покажет, где раки зимуют! На прошлой неделе я послала ей письмо. Понятно, я не написала, что здоровье у меня уж не то и бойкости прежней тоже нет, только намекнула, что хочу ее повидать – соскучилась, мол. Нью-Йорк-то отсюда за тридевять земель. А ведь Эмили мне все равно как дочка. Вот погоди, она тебе покажет, любезный мой. Она тебя как шуганет из этой гостиной, и ахнуть не успеешь…