— Здорово, Серега, — сказал Генка рабочему.
— Здравствуй, Гена, — сказал Серега и ласково, даже застенчиво улыбнулся. — Как тебе сегодня работалось?
— Прилично. У меня сегодня хороший помощник. Знакомься, это Илья Коровин. Поступил сюда, потому что в институт не попал.
Серега с любопытством взглянул голубыми кроткими глазами на Илью, который стоял чуть позади и отряхивал от пыли костюм.
— Как жаль, — сказал он. — В свое время я тоже экзамены держал.
— Скажи ты! — удивился Генка. — Где экзамены держал?
— Где? — свирепо передразнил Серега. — Ты думаешь, в наше время школ не было? — Помолчав, добавил с ехидством: — Некоторые думают.
— Ладно, не задирайся, — сказал Генка. — Чего у него выпрашиваешь? — И кивнул на кладовщика, похожего на ученика духовной семинарии.
— Да вот, спецовку. Своя одежонка порвалась. — Серега потряс куртку за полу. — Еще на фабрике дали. Там и валенки давали.
— Даже валенки?
— Толстенные… Кочегарам всегда валенки дают. — Подумал немножко и опять добавил: — Толстенные…
Гога зевнул и лениво пошел в кладовую, через минуту вынес брезентовую куртку и брюки, встряхнул, любовно разгладил складки.
— Теперь до смерти не износишь, — сказал он. — Расписывайся.
Серега порозовел от волнения. Долго прилаживался к ведомости, придирчиво оглядывал карандаш, который подал ему Гога, и неожиданно расписался с такой закорючкой, что Генка ахнул.
— Как министр, — похвалил он.
Но кладовщик взглянул на подпись и поморщился:
— Что за народ! Расписываться как следует не может. Темнота! Пойми теперь, что руку приложил Тепляков.
— В армии писарем был, — смущенно улыбаясь, пояснил Серега. — А после шофером работал и потом на фабрике… кочегаром.
Он отошел в сторону и стал примерять спецовку. Она была слишком велика для него. Но Серега особенно не печалился: из большой маленькая выйдет.
— Спустишься в котлован — девчата в обморок, — одобрительно заметил Генка. — Красивей парня не найти. К тому же, если резинки продеть в рукава и к поясу, — совсем модник, не хуже Гоги.
— Темнота, — презрительно сказал Гога и посмотрел на небо, где плыли белые барашки облаков.
— Когда мне дашь спецовку? — спросил Генка.
— Пока в своем походишь, — ответил Гога, не удостаивая Генку взглядом. — В ведомости тебя нет.
— Вот заноза! Когда же я буду в ведомости?
— Спрашивай Першину. Мне что укажут, то и делаю.
— А по своему разуму что-нибудь делаешь? — осведомился Генка.
Гога сделал вид, что ничего не слышал. Стал запирать кладовую, а ребята пошли обедать.
У входа в столовую сидел на лавочке Виталий Кобяков — мальчик-люкс. Шагах в десяти две девушки в брезентовых спецовках, в рукавицах разгружали машину с арматурой — решетки из проволоки толщиной с палец. Кобяков смотрел на них спокойно и внимательно, как смотрят из окна поезда на телеграфные столбы. Несколько решеток сцепилось, и девушке, которая была у машины, пришлось принять все сразу. Под тяжестью она переступила ногами, на открытой шее напряглись синие жилки. Илья в два прыжка подскочил к ней, стал помогать. Девушка сначала удивленно вскинула на него продолговатые, кофейного цвета глаза и тут же прикрыла их ресницами, пряча улыбку.
— Спасибо, — певуче проговорила она, когда решетки были сброшены на землю, и опять блеснули ее глаза.
Отряхивая от ржавчины руки, Илья повернулся и заметил на Генкином лице глупую ухмылку. А Виталий Кобяков сидел на лавочке и хохотал: желтоватая кожа около глаз собралась в мелкие складки.
— Так завоевывают женские сердца, — сказал он и подмигнул Илье. — Опыт, видать, есть.
Девушки, разгружавшие арматуру, забрались в кузов, и машина тронулась.
— Что же ты с ней не договорился, шляпа, — с сожалением сказал Кобяков и кивнул на девушку в ватнике, посматривавшую на них. — Вечерком она бы тебя отблагодарила.
Илья густо покраснел, но смолчал. А Кобяков опять засмеялся, и опять желтоватая кожа у глаз собралась в мелкие складки.
— «Странно… — подумал Илья. — Когда смеется, лицо становится злым. Что же он такое?..»
— Ловко у тебя получилось, — говорил Генка, поднимаясь с Ильей по затоптанным ступенькам крылечка. — Мне бы в жизнь не додуматься, чтобы помочь девчонке. Пусть сидят дома, раз тяжело.
Илья покосился на него сверху вниз. Спорить с Генкой тоже не хотелось.
В столовой, которая занимала половину тесового барака, было полно народу. Генка сразу затерялся среди своих знакомых. Не дождавшись его, Илья выбил талоны только себе и встал в очередь у раздаточной. Но простоял минут пятнадцать и почувствовал что-то неладное: очередь не продвинулась ни на шаг. Дивясь, он стал приглядываться, что же происходит. До него стояло человек десять. Он был за здоровым рыжим детиной, который сжимал в потном кулаке кучу талонов. «На весь плотницкий колхоз», — самодовольно объяснил он Илье. Подошел юркий паренек, тоже с кучей талонов, и пристроился в очередь. Детина хотя и ничего не сказал ему, но начал поглядывать на часы и бурчать что-то себе под нос. Тогда паренек перепустил его, и тот очутился перед Ильей.
— Послушай, — вежливо сказал ему Илья. — Выходит, это я тебя пустил.
Паренек стал серьезно доказывать, что Илья ошибается, и призвал в свидетели рыжего детину. Тому что — подтвердил: конечно, стоял.
А время шло.
С таким успехом он мог бы простоять еще час, не вспомни о нем Генка. Увидев Илью все еще в хвосте очереди, Генка взял у него талоны и передал кому-то около окошечка раздаточной.
— Тут год можно стоять, — сказал он и пояснил: — Сплошной блат. Никому уже от него не стало выгодно, и наводить порядок тоже никому не хочется.
Себе Генка взял в буфете стакан мандаринового напитка, сухую котлету и горбушку хлеба. Илья простодушно удивился:
— Неужели наешься?
— Финансы поют романсы, — беспечно сказал Генка и, подумав, добавил: — А вообще-то мы больше не заработали.
— Что ж, теперь я виноват? — спросил Илья, уловив в его словах нечто вроде упрека.
— Кто больше? — не моргнув, сказал Генка. — Еще погоди, что бригадир скажет. Меня она ругать не будет, так и знай.
— Это почему? — недоверчиво спросил Илья.
Генка набил хлебом полный рот и только промычал что-то в ответ.
Он не ошибся. Обед уже подходил к концу, когда в столовую пришла Першина — женщина лет тридцати, по-мужски крепкая, загорелая. Волосы она завязывала на затылке пучком, открывая небольшие уши с розовыми мочками.
Илья искренне залюбовался ею: этакая красавица.
Першина подсела к ним за стол напротив Генки.
— Спроси, что он меня глазами ест? — после некоторого молчания сказала она Генке.
— Что ты ее глазами ешь? — спросил Генка и засмеялся.
Илья засопел от смущения, не решаясь больше поднять глаза на бригадира.
— Сейчас смотрела, что вы там наковыряли, — сказала Першина. — Другие в первый день стараются, цену себе набивают… Я думала, до обеда закончите.
Илья понял, что она обращается только к нему, и хмуро сказал:
— Работаю, как умею.
— Вижу, что не умеешь, — уточнила Першина, а потом кивнула Генке: — Подведет тебя новичок под монастырь.
Генка ухмыльнулся, пряча глаза, а Илья натянул рукава пиджака так, что затрещали швы. Он весь подобрался от обиды и с вызовом сказал Першиной:
— Может, он меня подведет?
— Не думаю, — спокойно возразила она. — Забелин у нас из хороших работников. — Спросила Генку: — Ты объяснил новичку, какая у нас бригада?
— Да нет, не успел еще, — скромно отозвался Генка.
— Бригада наша передовая. Потому-то лодырей мы и не терпим. Вот хотим на первое место выйти. Вытянем, Генок?
— Сможем, — сказал Генка. — А Илья исправится…
— Само собой, — заключила Першина. — Не то — от ворот поворот.
«Издеваются, черти, — подумал Илья. — Ну погоди, Генка, после обеда я тебе покажу, в мыле будешь работать, не на того напал».
Взбешенный, он хотел было спорить с бригадиром, но осекся: по лицу Першиной было видно, что ее сейчас занимает совсем другое. Она пододвинула стул ближе к Генке, положила ему руку на плечо и тихо спросила:
— Что брат не показывается? Все болеет?
— Да нет, картину рисует, — так же тихо сказал Генка.
— Картину? Что же на этой картине? — спросила Першина, ударяя на слове «картина».
— Да так… ничего особенного. В комнату к безногому солдату привезли дрова. Комната голая… Старого учителя посадили на маленькую скамеечку, все ученики стоят. И санки с дровами около дверей… У всех под мышками книжки. Солдат — ученик. Живет один. Пришел с фронта и живет один. Они ему дрова привезли из школы, чтобы не было холодно. «Учащийся вечерней школы» называется.
— Это он себя?
— Не знаю… Не может быть, — задумчиво сказал Генка. — Понравится картина?
— Не думаю. Слишком невеселая. Что он все такие выбирает? То вдруг убитого солдата в окопе нарисовал, и папироска курится… Приезжал бы рисовать Перевезенцева, работает — загляденье.
— Пробовал же! Ничего не получается.
— Это Гришка Перевезенцев виноват. Застывает, как мертвый. Время надо, пусть привыкнет Гришка под карандашом сидеть.
— Скажу Василию.
— Скажи. От меня привет обязательно передай. Ждем его здесь. Тут такие дела разворачиваются… Пусть рисует…
Неожиданно в открытое окно столовой влетела ласточка, забилась под потолком, не зная, куда деваться. Какой уж тут обед — все сочувственно следили за усилиями птахи вырваться на волю.
— Закрутилась ты, как я, горемычная, — вдруг прошептала Першина. Сказано это было с такой болью, что Илья вздрогнул, украдкой посмотрел на бригадира. Она наблюдала за ласточкой, запрокинув голову, чуть вытянув шею, — казалось, сама сейчас сорвется и полетит вслед за птицей, укажет выход. А когда ласточка вылетела и в столовой снова поднялся обычный шум, вздохнула глубоко, провела ладонью по глазам.
— Только захотеть — и все будет. Ведь правда? — спросила Генку.
— Конечно, — самодовольно ответил Генка, не совсем разобравшись, о чем был ее вопрос.