Пришлось идти в соседнее купе и на повышенных тонах объяснять, что надо вызвать скорую. К перрону скорую не вызвали, а на следующей промежуточной станции в вагон запрыгнула медсестра из станционного медпункта. И все-таки скорую пришлось вызывать. У медсестры просто не оказалось нужного лекарства.
А что было потом?
А что бывает, когда проводница траванула пассажиров какой-то гадостью? А ничего не должно было случиться, если бы не пассажиры. Они стали возмущаться, и появилась дорожная милиция. Я еще не видел такого недовольного и невыспавшегося милиционера. Он начал составлять протокол. Потом в нашем вагоне появилась начальница поезда и стала уговаривать людей отказаться от заявления. Народ у нас отходчивый. Девочку-то простил. Правда, только после того, как ее простила женщина, которая ехала домой с астмой и чуть не задохнулась. Как они там договаривались, и компенсировали ей моральный ущерб, не знаю, мне с соседом предлагали зайчиками, да мы отказались. Тогда нам выставили водку с закуской, а от этого мы не отказывались. Так что доехали до Питера мы с соседом более-менее веселенькими. Конечно, перепить мне не удалось, все-таки на работу по следующему утру. Но и так неплохо получилось.
А у меня всю обратную дорогу в голове крутилась эта самая пьеса Шварца. Она была у меня перед глазами. Старался разложить по полочкам свой сон. Ну что же, мне предстоит все-таки ставить эту пьесу. Скорее всего, она и есть тот самый поезд, который вытащит меня из той задницы, в которую я попал.
Приняв на веру эти мои ощущения, я сразу же успокоился. Так всегда бывает. Стоит принять даже тайное решение, как успокаиваешься.
Часть третьяСлуга двух господ
Глава семнадцатаяВот моя квартира, вот мой дом родной
А что же Мария? Где ее гламурные приключения? Вот уже почти половина книги прошло, а гламурных приключений ни на йоту. Так их и не было в таком огромном количестве. Ну, чтобы на целых четверть книги. Но они были. И Мария была. И есть. И сейчас, когда я еду домой, Мария (она же Машенька) как раз готовит еду.
Ну что же, вся разница в поездах была в том, что я приехал на полтора часа раньше. Мне это большого преимущества не дало: как только я приехал домой, как раздался звонок тещи. Господи! За что мне это? И как она догадалась позвонить мне именно в тот момент, когда я только-только вошел домой. Я только успел скинуть с себя пальто, я только успел снять обувь и облачиться в самые-самые любимые домашние тапочки, как раздался этот растреклятый звонок. И что теперь прикажете делать? Беру эту долбанную трубку.
— Варвара Сергеевна? Как ваше здоровье?
— Мое здоровье это только мои проблемы. (прозвучало как скрытый упрек) Надеюсь, ты успел отдохнуть после дороги, потому что я выезжаю к тебе немедленно. Со мной моя подруг и ее дочка. Надеюсь, ты не забыл, что обещал пожилой умирающей женщине.
Она всхлипнула и положила трубку с таким расчетом, чтобы я не смог и слова вставить. Типичная тактика Варвары Сергеевны. Как хороший манипулятор, она не забывает мне периодически напоминать, что не может на меня ни в чем положиться, а еще постоянно говорит о том, что умирает. Она говорит это последние десять лет. Валентины нет со мной, а ее стоны о своем здоровье все продолжаются. Так тому и быть.
Я падаю в кресло. Из сумки вываливается книга. Открываю ее на первой попавшейся странице, и начинаю читать:
Звон, шорох, шум.
— Неужели этого никогда не будет? Неужели не дождаться мне веселья и радости? Ведь так и заболеть можно. Ведь это очень вредно не ехать на бал, когда ты этого заслуживаешь! Хочу, хочу, чтобы счастье вдруг пришло ко мне! Мне так надоело самой себе дарить подарки в день рождения и на праздники! Добрые люди, где же вы? Добрые люди, а добрые люди!
Золушка прислушивается несколько мгновений, но ответа ей нет.
— Ну что же, — вздыхает девочка, — я тогда вот чем утешусь: когда все уйдут, я побегу в дворцовый парк, стану под дворцовыми окнами и хоть издали полюбуюсь на праздник.
Едва Золушка успевает произнести эти слова, как дверь кухни с шумом распахивается. На пороге — мачеха Золушки. Это — рослая, суровая, хмурая женщина, но голос ее мягок и нежен. Кисти рук она держит на весу.
Золушка. Ах, матушка, как вы меня напугали!
Мачеха. Золушка, Золушка, нехорошая ты девочка! Я забочусь о тебе гораздо больше, чем о родных своих дочерях. Им я не делаю ни одного замечания целыми месяцами, тогда как тебя, моя крошечка, я воспитываю с утра до вечера. Зачем же ты, солнышко мое, платишь мне за это черной неблагодарностью? Ты хочешь сегодня убежать в дворцовый парк?
Золушка. Только когда все уйдут. Матушка. Ведь я тогда никому не буду нужна!
Мачеха. Следуй за мной!
ГосподиБожемой! Как все в этом мире взаимосвязано, как одно событие напоминает другое, которое потом цепляет третье, а от четвертого уже и не уйти ни за что на свете.
Достаточно! Я вспоминаю, что вот-вот Варвара-краса и вся ее краса прибудет в сопровождении подружки-хохотушки и толстушки-побрякушки, дочери подружки-хохотушки. Надо что-то придумать, чтобы не упасть в грязь лицом окончательно.
— Машенька!
Мария тут же появляется. Вот нет ее в доме, чтобы я не делал — нет. А как только нужна — появляется, как чертик из табакерки. Нету, Алле-Оп! И вот он, пред вами. Хорошее, я бы сказал, бесценное, свойство.
— Мария, огромная просьба: сейчас появится Варвара Сергеевна, — мне кажется, или ее носик действительно на мгновение недовольно поморщился? — Она уже выехала. Кроме нее две персоны сопровождения (тут я тяжело вздохнул). Так вот, надо сделать все, чтобы их принять достойно. Ну, что-то на стол накрой, будь добра. Просто. Сладкое, чай, кофе, ничего алкогольного, ничего лишнего, но чтобы… сама понимаешь…
Машенька кивает головой и так же незаметно растворяется в пространстве.
Теперь я спокоен. На столе точно будет что-то приличное. А в остальном, мне предстоит выдержать слушанье девочки, бесталанной, скорее всего, а что от нее еще ждать, если она прется через Варвару-то? Ага. Если помните, у Айболита была сестра, и ее звали Варвара. И она очень-очень не любила животных. Наверное, у меня именно с этих пор идиосинкразия на имя Варвара. Когда мне читали Чуковского, именно эту сказку, про Айболита, передранную от доктора Дулитла, но передранную с тактом и талантом самого Корнея Чуковского! Но это варварское имя Варвара… это имя… и вот, оно всплыло в моей семье! Это был кошмар, нет, это и сейчас остается кошмаром!
Что же, успею принять с дороги душ, наверное. В крайнем случае, подождут, пока я переоденусь, или… и я пошел в душ, размышляя о том, как серенькая мышка, которая хочет, чтобы ее приняли в театр, принимает душ вместе со своим благодетелем (мною).
Иногда меня посещают фантазии и покруче. Наверное, сказывается газовая атака в поезде. Слава Богу, что в Белоруссии бригаду проводников заменили. В Питер мы возвращались с нормальной русской бригадой. И это есть хорошо.
Когда раздался громкий звонок в дверь, я уже переоделся в мягкий и удобный домашний костюм в серую клеточку. Мы привезли его из поездки на фестиваль в Абердин. Мы — это я с Валентиной. У меня было правило — по всему миру таскать с собой жену. Я не хотел разлучаться с ней ни на день — тиран… Кто знает, может все эти перелеты и дали толчок к ее болезни? (еще одна вечная шпилька в сердце). Этот серый костюм всегда раздражал Варвару Сергеевну. Тем более, есть повод его натянуть. Этакая скрытая форма протеста подкаблучника. Сейчас начнется… Дорогой мой, поверь умирающей старушке, этот костюм уже неприлично носить даже дома… Ну, с Богом!
Вот, раздались голоса, и первой в гостиную ввалилась любезнейшая Варвара Сергеевна, женщина-вобла, если можно так сказать. Составленная из громыхающих, вечно рассыпающихся костяшек и высохших сухожилий, старушка обладала острым сухоньким носом и аккуратно прилизанной прической из седых волос. Варвара Сергеевна презирала женщин, которые красили волосы, и считала, что на свой возраст выглядит превосходно, вот только если бы здоровье не подводило, она бы еще ударилась во все тяжкие. Да, да, ей ведь и сейчас делают предложения! И женихи видные, все как на подбор! Но у нее есть долг, а долг у женщины превыше всего! Ведь она не может оставлять меня наедине с моим горем. Я ведь нуждаюсь в опеке, кто-то ведь должен помогать мне унять эту боль! Странно, я был все время уверен, что со своей болью смогу справиться как-нибудь сам.
Она вошла с громом и треском, сразу направившись ко мне, чтобы обнять драгоценного зятя, гордая и независимая, уверенная, что зять необходим только для того, чтобы удовлетворять ее малейшие прихоти. Она обняла меня, оставив в воздухе густой аромат сгнивших ландышей. Она всегда находила настолько экзотические духи, что становилось не по себе.
— Ну вот, дорогуша, разве ты можешь быть таким бессердечным? Как ты мог позабыть свою дорогую мамочку, разве я не отношусь к тебе точно так, как к дочери? И зачем ты натянул этот дурацкий костюм, у тебя не нашлось ничего приличнее? И я тебе должна представить мою старинную подругу, Маришу. Мы с ней учились в одной школе, представляешь? А вот месяц назад встретились… Представляешь?
Я живо представил себе это, и мне стало плохо. Из всего, что было только что нанесено этим движущимся помелом, правдой было то, что она относилась ко мне точно так же, как к родной дочери. Дочь тоже существовала только для того, чтобы удовлетворять насущные потребности мамы. Иногда мне кажется, что когда насущной потребностью Варвары Сергеевны стало постоянное горе, дочка тут же слегла. И не встала. Это, конечно, кощунственная мысль, но почему-то Валентина совершенно не боролась за жизнь. Даже не пыталась. Угасла, как гаснут догорающие свечи…
Подруга, которая зашла вслед за Варварой Сергеевной оказалась-таки преинтереснейшей особой. У нее было лицо прожженной авантюристки. Она была одета с вызовом, но ничего, кроме вызова в ее яркой кричащей одежде не было. Крупные черты лица, блуждающий, оценивающий взгляд. А глазки! Они-то ее и выдавали. Хитренькие, маленькие, глазки-щелочки. Зырк-зырк по углам, по лицу… За одни такие глазки надо голову сносить с плеч. Впрочем, в старину за такие глазки на костер тащили. Тоже метод. Ну что, мое отношение к этой особе стало ясным?