— Дорогие мои друзья. Я так говорю потому что совместная работа сплотила и сдружила нас, как никого более.
Это я покривил душой ради красного словца. Коллектив напрягся. Такого начала оне не ожидали и теперь напряженно думали, что я буду нести дальше. Ожидание самого плохого оказалось не самым плохим, новости были намного хуже.
— Вы знаете, что наш театр молод не только душой, но и телом, так сказать, не смотря на молодость, уже успел завоевать и зрительскую любовь, и определенный успех. Тем не менее, все вы читаете газеты, смотрите телевизор, знаете, в конце-концов, что в мире бушует финансовый кризис. К сожалению, этот кризис затронул и наш театр. У наших спонсоров, в связи с наступлением кризиса, ухудшилось финансовое положение, и теперь мы можем рассчитывать только на свои собственные силы.
Я выдержал паузу, чтобы оценить эффект произнесенных фраз. Они зацепили наш коллектив, но пока что они реагировали вяло. В первую очередь, зашептались дальние ряды — рабочие сцены, гримеры, декораторы, уж они-то знали, что такая речь означает сокращение кадров, в первую очередь, их, а не актеров. Актеры же молчали. Это было глухая стена непонимания. Примерно такой реакции я и ожидал. Недовольство начнется позже, когда весь смысл сказанного окончательно уляжется в их головах.
— Поэтому я должен принять несколько важных и неотложных решений. Во-первых, мы переходим в режим жесткой экономии. С мерами по экономии вы будете ознакомлены в отдельном приказе, его вывесят сегодня после вечернего спектакля. Во-вторых вы должны знать, что денег на премьеру нам не дали.
Я выдержал небольшую паузу и выразительно посмотрел на Диму, который стал при этих словах бледным, как мел. Я думал, что реплика последует именно от него, но ошибся. Дима сидел и не мог сказать ни слова, а голос подала Марина Бакрушина, одна из «болота». Это было достаточно ожидаемо. В премьерной пьесе ей отводили главную женскую роль. Сама Серафима Георгиевна должна была играть героиню второго плана. Для Маринки это был шанс. И теперь я этот шанс рубил безо всякого основания (по ее мнению) и без всякой жалости (по мнению всего коллектива).
— Получается, что плановой премьеры не будет? И что тогда? Может, планово закроем театр, разбежимся, и точка!
— Деточка. Это сейчас вы такая храбрая (экономическую часть речи я приготовил заранее и вызубрил назубок, спасибо консультации Стасика), а что вы запоете через месяцев семь-восемь? Это вы так думаете, что нас кризис минует, мол, Россия большая, нас не достанет. Ничего подобного. Через пару месяцев волна неплатежей по кредитам приведет к тому, что мировая экономика начнет задыхаться, упадет спрос на все товары, которые наша страна вывозит, в том числе на нефть. Следовательно, и на газ. И что тогда будет? Курс доллара начнет бешено скакать, рубль падать, кредиты, которые мы набирали, как безумные, сразу же станет невозможно платить, начнут разоряться крупные компании и предприниматели. И кому тогда будет нужна безработная актриса? В сериалы пойдете? Дык там своих кормить будет нечем. Да, Мариночка, вы получше многих будете, только тогда такая конкуренция за каждую роль будет, что… Сами понимаете, я вас разбаловал почти постоянным успехом и хорошей финансовой стабильностью театра. Лафа кончилась. Халявы не будет. Теперь халява только в Интернете! А выживать будем вместе. Наша задача — пережить вместе кризис. Переживем, уверен, спонсоры вернуться. Не переживем — я покину тонущий корабль последним и позволю вам унести с него все, что сможете.
— Это что, метафора такая образная, Павел Алексеевич, может быть, расскажите, что вы конкретно задумали? — это подала голос Серафима Георгиевна.
— Вот-вот, если бы вы что-то не задумали, то и не выступили с такой провокационной речью. — Это Серафиму поддержал Степа Бондаретов. Викентьевич согласно кивал головой, он тяжело дышал и я стал подумывать не вызвать ли к нему неотложку. Что же, острова театра стали сближаться. Тем хуже для болота!
— Я предлагаю несколько важнейших решений. Дмитрий Аксентьевич, перестаньте горевать по безвременно погибшей премьере! Слушайте внимательно. Вы знаете, что я был противником антреприз и запрещал вам ими заниматься. Верно?
В зале согласно закивали головами. Такой негласный запрет действительно существовал.
— Теперь же не до жиру, быть бы живу. Мы сделаем три премьерных антрепризы, я уже отобрал пять пьес. Это Горин, Радзинский и Камю. Отбираем три. Их постановкой займетесь вы, Дмитрий Аксентьевич, я в это дело лезть не собираюсь. У вас, дамы и господа, благодаря моему театру есть имена. Я очень аккуратно ротировал вас в кино и телевидении, так что вы не настолько примелькались, чтобы осточертеть зрителю и вызываете пока еще интерес. Первый спектакль должен быть готов через три недели. Через месяц выездной спектакль в Киеве. Продюсер ждет от меня названия и список актеров для начала рекламной акции (я останавливался в Киеве не зря, использовал отпущенное мне время по максимуму, чтобы восстановить старые связи).
Тут болото начало оживленно шептаться. Они понимали, что Серафима и Викентьевич ни при каких обстоятельствах театр не покинут, так что это будет их заработок. Идиоты! Зарабатывать будет театр, а я дам им возможность поддерживать штаны во время кризиса.
— И по поводу премьеры. Премьера будет. Обязательно будет. Но что мы можем поставить? Это ведь должна быть бомба!
Мертвая тишина.
— Мы будем ставить «Золушку» Шварца. Возражений нет? Молчите? Объясняю почему. Декорации — у нас есть декорации к двум утренникам — рождественскому и новогоднему. Из них можно слепить декорации к «Золушке». Костюмы. «Гамлет, принц датский» — немного добавляем рюшей и бантиков — и получаем сказочные наряды. С платьями проблем тоже не будет. Я пробежался сегодня по костюмерной — есть из чего перешить. И самое главное, у нас есть актриса, которая может конкурировать с самой Раневской в роли мачехи. И я сделал вычурный жест в сторону Серафимы Георгиевны. Лесть, даже столь грубая, для женщины всегда приятна. Завтра приступаем к репетициям. Я закончил.
Глава двадцать втораяИ это еще не все
Как вы понимаете, любой коллектив — это клубок сложных взаимоотношений. В театре они сложны не в квадрате, а в кубе. Если можно себе представить коллектив в виде клубка змей, то наш состоит из самых-самых ядовитых змей в мире. Я ненавижу все эти движения, которые другие называют не иначе как интриги, но почему-то постоянно в этих интригах вязну. Мое искусство как руководителя заключается в том, чтобы выбраться из болота интриг и сделать хоть что-то толкового. На этот раз я буду ставить «Золушку». Знаете, существуют ситуации, про которые говорят: «не было счастья, да несчастье помогло».
Так и в моем случае. Если бы не этот проклятый кризис, я бы ни за что не взялся бы за спектакль, ни за какие коврижки. Слишком много в моей жизни было бы суеты. А суета — это своеобразный наркотик. Ты и не замечаешь, как пролетел день, не замечаешь, как промчалась неделя за неделей. И вроде бы занимался чем-то, тратил свое время на что-то важное. А на что? А каков результат? И понимаешь, что результат нет. Что ты гонялся за призраками, что тень отца Гамлета прошла по совсем другой улице. И ничего вообще не случилось.
А теперь я сделал очень многое — я не просто рассказал людям о кризисе, я зарядил их новой работой и новыми проблемами. И это есть хорошо. Сейчас мне надо опять упасть на дно и дать коллективу самому переварить все мною сказанное. Раньше, чем лечь на дно, я нашел Малечкина и забрал у него все экономические выкладки, которые заказал. Меня абсолютно не беспокоило, что Новицкий узнает о моих действиях — я ведь не делал ничего такого, что выпадало из наших договоренностей.
— Ну что, Стасик, готовы?
Стасик протягивает мне папку. Его кабинет небольшой, оклеенный обоями под старину, обои темноваты и света явно недостаточно. Но он любит этот стиль, слизанный с модернистских эскизов начала прошлого века. Интересно, почему ему так хочется выделиться именно на рабочем месте? Мне кажется, что он в личной жизни человек настолько несчастный, что только тут, на работе он может позволить себе как-то выделиться. И то, не словом своим, а делом…
— Все прготовил, каквпросили, Палсеевич, вотще… Звонил мальчик от Палкстантиновича, напомнил про телепередачу слаховым навтра зачтвртьдевть студияять.
Студияять — это, скорее всего, студия пять, ладно, заметано…
— Буду. Всенепременнейше буду. Так и передайте этому… «мальчику» от Павла Константиновича.
Стасик удовлетворенно кивнул головой. Нет, мне из театра не выбраться так просто. Я же забыл про Димочку. Ну что же, до папки Малечкина дело еще дойдет. Часик терпит. Пока что надо добраться до Димона и пригрузить его мудрыми наставлениями. Иногда такое бывает (со мной же такое случается сплошь и рядом): стоит только выразить какую-то мысль, а она уже сбывается. Около моего кабинета отирался неизменный помощник, моя режиссерская тень, Дмитрий Скворцов.
О нем стоит сказать несколько слов. Дмитрий Аксентьевич Скворцов имел прозаическую фамилию и весьма экзотическое имя-отчество, больше за счет отчества. Он был коренным питерцем, закончил режиссерский факультет в Москве, но не этим почти автоматически закрыл себе дорогу в питерском бомонде. У Димочки было одно полезное для меня свойство — вызывать в коллективе, где он находится, какое-то неясное раздражение. Источник раздражение быстро вычисляли, так Димочка стал невходным на тусовки, нежелательным помощником режиссера на подмостках и съемочных площадках. Ему было под сорок. Уже пора было идти в самостоятельную жизнь, но как режиссер, Димочка так и не состоялся. Он был неплох. Особенно как исполнитель. Требователен к актерам, хорошо знал свое ремесло, но работал без фантазии, по калькам. Скажи ему: поставь пьесу в стиле того-то. И он сделает спектакль в стиле того или иного режиссера. А вот самостоятельно… Дудки. Премьеру он хотел ставить в моем фирменном стиле. Конечно, мне потом надо было навести лоск, но… Но в