— А мне кажется, мы обязаны продолжить! — заявляет она…
— Мари, у меня совсем нет времени… Реально…
— А это много времени и не займет. Я ведь не могу это оставить без внимания…
— Ну ты и блядь! — успеваю заметить…
— Я не блядь, а крановщица, — цитатой из Бродского отрезает мне она, подходя так близко, что я ощущаю животом ее дыхание. И струйки воды начинают капать на ее волосы.
К «Студии Пять» я подъехал вовремя. Удивительно. Я успел привести себя в порядок. Позавтракал с Мари, вызвал ей такси и успел переговорить с Виктором. А вот это, вполне возможно, для утра было уже перебором.
Виктор всю дорогу нервничал, особенно это было заметно, когда мы неслись по Литейному. Я его понимаю, он узнал, что мне придется отказаться от его услуг, не слишком удобно, но ничего, буду вести машину самостоятельно. Я перегнулся через спинку и сказал:
— Витя, ты это, успокойся, хорошо, если ты дорабатываешь до конца месяца, то это не означает, что ты должен за это время меня угробить. Хорошо? Если нет, пересаживайся на мое место, поведу сам…
— Извините, Павел Алексеевич…
— Ладно, проехали, я ведь не от хорошей жизни тебя увольняю…
И зачем был нужен этот извинительный тон? Самому неприятно, ведь все уже было сказано, все пересказано, вижу, что Витя прикидывает, что ему дальше делать. А что я могу ему посоветовать в этой ситуации? То-то и оно. Никто не думал, что увольнять человека вот так, глаза в глаза, неимоверно трудное занятие? Да нет, думали. Недаром у них там, на Западе уведомление об увольнении вручает безликий клерк или рассыльный в запечатанном конвертике. Получил — это твое личное горе, и нечего его на начальство и окружающих выливать. А подают эту подлую писульку либо когда человек отработал и рабочее место покидает, дабы не производить тягостного впечатления на окружающих, или перед работой, чтобы воздать урок тем же окружающим. А у нас сплошное варварство и примитивизм. Скажи ему в глаза. Да выдержи его сдержанный гнев… Да еще извиняйся перед ним, как будто ты в этом виноват, вот, пусть Новицкому на голову все свое выльет… А в чем виноват Новицкий? Тоже вопрос, по большому-то счету.
Покончив с Новицким и Витей, я ощутил, что постоянно думаю о ней. В смысле, о Марии. В смысле о том, какая я сволочь. Захотел трахаться, подстелил девочку… а девочка хочет в театр… Сволочь вдвойне. Но, надо вам заметить, дамы и господа — весьма довольная сволочь!
«Студия пять» никакого отношения к пятому каналу не имеет. Это вообще была первоначально не телевизионная студия, а центр отдыха советской молодежи. Потом предприимчивые комсомольцы, хлебнувшие возможностей раннего капитализма, сделали в ней студии звукозаписи. Потом небольшой телецентр, где начали клепать дешевенькие фильмы и передачи, даже разрабатывались амбициозные планы съемок первых отечественных долгоиграющих (серий на триста) сериалов. Это казалось чумовым бредом, но пришло время отечественных сериалов и наработки студийцев оказались востребованы. В них вложили деньги. Свой канал не основали, но студия делала передачи для разных каналов по заказу разных серьезных дядь и процветала.
Когда машина нырнула на Светлановский, Виктор Понедельник, мой почти уже не водитель, сумел успокоиться. Мне надо было почти в самый конец Светлановского, где, недалеко от ее пересечения с Суздальским и располагалась нужная мне студия. Надо сказать, что Светлановский, это вам не Литейный, тут сразу видно, что советская власть ушла, а новая сюда еще не добралась. Я имею в виду дома — грязные и обшарпанные, они явно не предназначались для демонстрации заграничным гостям в дни Юбилея Северной Пальмиры. Впрочем, я сюда по делу приехал, а не ностальгировать.
Приехал я в студию на три минуты позже назначенного времени, считая ниже своего достоинства являться вовремя дабы подчеркнуть, что этот проект для меня нечто преходящее. Но я явился слишком рано. Ванадия Алахова еще не было. Продюсер проекта, Миша Канцельбоген, невысокий, толстенький, лысый мужчинка с отвисшим брюшком и бульдожьими щечками, покрытыми сеткой сине-фиолетовых сосудиков, носился по студии, заламывая руки. Машина с Алаховым как сквозь воду провалилась.
— Где он? Где он? Кто мне скажет? Вы знаете, во сколько он мне обходится? Кто-нибудь, найдите его. Почему молчит его мобильный? Почему постоянно «вне зоны»? Ну? Я жду ответов!
Но ответы он не получал. Испуганный персонал так же метался по студии, но ничего, кроме бесцельных метаний, предложить шефу не мог.
— Михаил Шмулевич, он не отвечает! — почти истерическим, испуганным голосом возопила одна из девиц. — Он на связи, но не отвечает! Вот, я вызвонила… Марик… ты… Ой! Я номером ошиблась…
— Ты ошиблась, когда родилась на этот свет. Лучше бы твои родители сделали аборт, чем производить такое бесполезное и бесполое существо!
Да, Мишка разошелся. Ни в чем неповинная девица быстро юркнула в угол студии. Мишка хотя и горяч, но зато отходчив. Под горячую руку наговорит так, что мама не горюй! Но потом извиниться, выпьет с тобой по стопарику, поговорит по-человечески, в общем, все путем. И человек он путевый. Не одну так называемую «звезду» вытащил на свет Божий.
— А где этот?! Ну, режиссер где? Как его там?!
— Так меня там, Миша, успокойся, не бей хвостом!
— А Паша, это что, с тобой? Пашка? Ты с Алаховым? Так это ж херня полная! Туфта чистейшей воды! Кому это в голову взбрело? Огонь и холод, лед и пламя! Какого тебе это нужно? И с кем? С Алаховым? Ну-ну-ну…
Он обхватил мое тело обеими руками и стал трясти. Когда он говорил, вот так, отрывисто и взволнованно, слюни брызгали на метра полтора-два. Оставалось только уклоняться.
— Пашка, ты не прав!
— Ну, меня попросили влезть в этот проект. Я отказать не смог…
— Отказать не смог? Тебе что, с театром мало забот? Ну да ин ладно. Что мне до воли богов. С тобой, так с тобой. Где этот гребаный Алахов, я последний раз спрашиваю?
— Этот гребаный Алахов имеет честь явиться вам в студию! — Валик, Алаховская вечная шестерка, широко распахивает дверь, и в студию вальяжной походочкой вваливается Ваня Алахов. Вот только не говорите ему в глаза, что он Ваня. Для всех он Ванадий! Красиво. Да и родители, помешанные на химии, хотели ребенка назвать как-то отличительно. Говорят, ему светила карьера выдающегося химика, только он успел настолько нахимичить с отчетностями, что папаша его такого позора не выдержал и удалился на преждевременный вечный покой. Мамаша сыночка все-таки отмазала. А ее новый муж пристроил смазливого паренька на телевидение. Где он, с его стервозным характером, сразу же пришелся ко двору.
Говорят, что мужчин-стерв не бывает. Извините! Если мужчина ведет себя как женщина-стерва, он и становится стервецом. В худшем смысле этого слова. Тогда это называют мужиком-стервой.
Был ли Алахов голубым? Меня это никогда не интересовало. Впрочем, сейчас, когда мне предстояло с ним работать, то… Может быть, стоило поинтересоваться? Во всяком случае, мальчики, которые Алахова окружали, несомненно, принадлежали к сексуальному меньшинству, которое у нас, в искусстве, стало сексуальным большинством. А сам? Сам? Был ли он? Принадлежал ли? Если думать, что Алахов был голубым, то тогда истории об его женитьбах (так и не состоявшихся), и романах с известными женщинами — пиар чистой воды, пускание пыли в глаза. Если же он не голубой, то голубое окружение существует для того, чтобы пиарить Алахова путем поддержки интереса к его сексуальной ориентации.
Но то, что мальчики из окружения Алахова как на подбор были стервами, следовало, что сам Алахов как минимум, истеричка.
Я от картины вваливавшегося в студию Алахова получал истинный кайф. Вот уже где не обошлось без хорошей режиссуры. Ванадий вошел в студию походкой денди на прогулке по Невскому першпекту. Он был вальяжен, расслаблен, ленив, грустен и немного рассеян. Все это он передал одеждой — длинным плащом ослепительно белого цвета под пушкинскую эпоху, трехдневной щетиной на лице и туманным взглядом из-под дымчатых очков в неожиданно массивной оправе. Ваня повел взглядом по студии, ни на ком не остановившись, после чего уставился на Валика, который пожирал свое божество преданным взглядом.
— Ну? — выдавило из себя божество.
— Они ждут. Все готово. Все…
— Что готово? Я еще не готов. Где моя гримерка? Серый, приведи меня в порядок, быстренько.
Сергей, он же Серый, он же главный гример, визажист, стилист, да я не знаю кто еще, в общем самое главное, что есть под Алаховым, тут же бросился к Ванадию, который стоял неприступно и гордо в самом центре студии, не замечая тех треволнений, которые происходят вокруг него. Удивительным образом четверка его прихлебал оттеснила от тела звезды самого Мишку Канцельбогена, который из-за своего маленького росточка никак не мог выпрыгнуть и прокричать звезде что-то важное, типа, пора уже начинать, черт подери.
Вместо этого Ванадий исчез в гримерке и появился ровно через сорок минут, чем еще больше расстроил Мишку, который рыдал на плече Маринки — ответственного редактора студии. Вся эта затея уже становилась господину Канцельбогену в копеечку. И простой с каждой минутой все больше делал этот пилотник бесперспективно дорогим.
Мне не хотелось утешать Мишку тем, что этот пилотник может оказаться мертворожденным ребенком. Я дал себе слово вести себя максимально корректно и максимально конструктивно.
В конце-концов, просьбами Новицкого не стоило пренебрегать. В наше время меценатами сначала были бандиты. В это время в театрах, которые удостаивались их помощи, ставили низкопробные комедии, которые нравились простотой и доходчивостью бесхитростным почитателям Мельпомены. И только через пять-шесть лет, когда вместо бандюков стали приходить другие спонсоры, тогда изменились и нравы нашего театра. Он остался провокационным, он остался поисковым, кто смог, тот остался консервативным, и в этом была его большая удача.
Неожиданно в театр пришли деньги. Я помню это время. Время, когда в кино и театр пришли действительно