— Дорогиезрители! Сегоднямыначинаемциклпередачпосвященныхтеатру. Наше-токшоутакиназываетсянатеатральныхподмостках. Передачуведутизвестныйтеатральный-режиссерпавелалексеевичмалюта. ИяВанадийАлахов. Когдавтеатральныхкругахговорят-малютатоприэтомобязательнодобавляютхорошочтонескуратов. Крутойнравэтогорежиссе-ракакиегожесткостьикатегоричностьвысказыванийизвестнымногим. Такчтопроисходитна-театральнойсценесегодня? Слушаемпавламалюту.
— Эта театральная весна была богата на премьеры. Наверное, именно о премьерах следует и начать наш разговор.
— Стоп! Стопяговорю! Эточтотакое? Якакговорю? Быстроичетко. Вычто? Дмитрийгордониливладимирвульфиликактамего.
Еще один как там его! Ты посмотри на них. Театральный неуч, а поучать берется!
— Я стараюсь четко произносить фразы.
— Вамнадопроизноситьфразыбыстро. Четкостьэтовторое. Ивообщевашпринцип-делайкакя. Тутявершуаневы. Этотокшоунанемнельзятянутьсловаэтонетвояпрограмма.
— Попробую быстрее (может быть, он действительно прав).
— Начинаемопять.
Режиссер из-за пульта махнул рукой, пробежала девушка с хлопушкой и опять понеслось.
— Дорогиезрители! Сегоднямыначинаемциклпередачпосвященныхтеатру. Наше-токшоутакиназываетсянатеатральныхподмостках. Передачуведутизвестныйтеатральный-режиссерпавелалексеевичмалюта. ИяВанадийАлахов. Когдавтеатральныхкругахговорят-малютатоприэтомобязательнодобавляютхорошочтонескуратов. Крутойнравэтогорежиссе-ракакиегожесткостьикатегоричностьвысказыванийизвестнымногим. Такчтопроисходитна-театральнойсценесегодня? Слушаемпавламалюту.
Интересно, как ему удается текст слово в слово, буква в букву повторять? Впрочем, времени нет на такие вопросы, я быстро и, по возможности, внятно, стрекочу в камеру:
— Эта театральная весна была богата на премьеры. Наверное, именно о премьерах следует и начать наш разговор.
— Премьераэтавсегдабольшоешоукотороетакждутзрители. Оправдалилипремьеры-этоготеатральноголетаожиданияпубликиикритиков?
— Меня, как режиссера, мнение критиков волнует меньше всего. Главное не то, как твой спектакль оценят тот же Вульф или что напишут в театральном обозрении неизвестные никому журналисты. Главное, как пьесу примет зритель.
— Стоп! Зачемэтаотсебятинавсерединетекста? Говоритьтолькоточтонаэкране. Ясно?
Я действительно второе предложение дал полностью от себя, родного.
— Погоди, я что, фразу вставить не могу, если она там напрашивается.
— Ктопривелсюдаэтогодилетанта? Объяснитеемучтотакоетелевизионноевремя. Япас. Илимыработаемилимыкривляемся. Нашелсявшоусамыйумныйидистакимизамаш-ками.
— Ладно, работаем…
По моим скромным наблюдением, мегазвезда Алахов находился в странном состоянии, близком к истерике.
— Поехали.
Опять режиссер выглядывает из-за пульта. Что-то там машет. Пошло.
— Дорогиезрители! Сегоднямыначинаемциклпередачпосвященныхтеатру. Наше-токшоутакиназываетсянатеатральныхподмостках. Передачуведутизвестныйтеатральный-режиссерпавелалексеевичмалюта. ИяВанадийАлахов. Когдавтеатральныхкругахговорят-малютатоприэтомобязательнодобавляютхорошочтонескуратов. Крутойнравэтогорежиссе-ракакиегожесткостьикатегоричностьвысказыванийизвестнымногим. Такчтопроисходитна-театральнойсценесегодня? Слушаемпавламалюту.
— Эта театральная весна была богата на премьеры. Наверное, именно о премьерах следует и начать наш разговор.
— Премьераэтавсегдабольшоешоукотороетакждутзрители. Оправдалилипремьеры-этоготеатральноголетаожиданияпубликиикритиков?
— Меня как режиссера мнение критиков волнует меньше всего. Главное, как пьесу примет зритель.
— Мывсеработаемдлявасдорогиезрители. РежиссерВалерийФокинизвестентемчто-живетнадвестолицы. Всевернойпальмиреонвозглавляеталександринку. Совершенноне-ожиданновегопостановкепрозвучалачеховскаячайка. Дажефиналпьесыизтрагического-сталшлягерногламурным. Чтоскажитепоэтомуповодупавел?
— Во-первых я скажу, что этот балаган надо заканчивать. Во-вторых, Чайку поставил не Фокин, а Кристиан Люпа, и этот простой факт надо бы знать. Что тут за херню пишут в бегущей строке? Вы что, околбасились? Или травкой перекурились?
И тут Алахова прорвало. Он подбежал к моему столику в крайнем возбуждении и стал выкрикивать фразы, от чего они стали более короткими и еще более отчетливыми.
— Чтоты захуй? Блядьятут звезда анеты! Говорито чтотебенаписали. Твоемнение засуньвебе вжопу! Записалии разошлись. Чтоятут ещевремя на такихпидорасов тратить должен? Сказаноработать так работай матьтвою…
На последней фразе я поднялся из-за столика. А как только Ванятка запустил начало фразы про маму, как мой кулак сам по себе врезался в алаховскую скулу. Раздался какой-то непонятный грохот, вроде бы тело куда-то свалилось, впрочем меня это не слишком-то интересовало. Я шел из студии, которая на этих несколько минут превратилась для меня в камеру пыток, шел с чувством абсолютного выполненного долга, с чувством того, что все становится на свои места. И что мужчина — это мужчина. А хам — это хам. И хамов надо бить по морде. Кажется, именно так писал про это классик, не помню кто, кажется, Евгений Евтушенко?
Глава двадцать девятаяРазмышления девушки, которая собирается на работу
«Что значит быть любовницей известного театрального деятеля? Вот, блин, загнула… Деятеля… Слово-то какое казенное, по-питерски казематное даже. Я, конечно, давно задумывалась над тем, что такое актриса, как добиться того, чтобы выйти на сцену… Думала. И думала о том, как стать актрисой. Конечно, с моими данными… А что, у Алисы Бруновны они лучше были?»
Когда молоденькая девушка собирается на работу, то большую часть времени она проводит в ванной комнате. У Марии Валерьевны Растопчиной такой возможности не было. Для небольшой малосесмейки, в которой она жила с матерью и братом-инвалидом, совмещенный санузел — дело привычное. А если санузел совмещен, то поутру на него особый спрос. Вот и сейчас — крутится Машенька перед зеркалом, в одних трусиках, то на цыпочки пристанет, то присмотрится, стоит ли выдавить прыщик на подбородке, то грудь приподнимет — достаточно ли пышная для ее возраста, вообразит себя Любовью Орловой в знаменитом «Цирке», погримасничает, потом станет Лайзой Минелли, но всего лишь на секундочку: в двери уже нервно дергается ручка. Пора выходить.
«Нельзя любить театр так, как люблю его я. Любить театр так, как люблю его я, вредно для здоровья». — Маша накидывает на себя чистенький, но порядком выцветший халатик в мелкий сиреневый цветочек, впрочем, в ее возрасте ей идет все, даже вылинявший халатик. Легким, почти летящим, шагом подскакивает к двери (там всего-то два шага в длину, не такая уж и великая дистанция), со вздохом открывает, наталкивается взглядом на мать, которая выносит судно из-под брата, ага, значит, Ежик проснулся. Пора пойти потрепать его по голове, тем более, что мама сейчас тоже начнет собираться на работу.
Так же, что-то напевая себе под нос (кажется, что-то про билет на балет), Машенька подскакивает к брату, который, скрючившись, сидит в своей кровати, сегодня он какой-то особенно бледный, замечает, что мама, как всегда, плохо расправила простыни, автоматическим движением поправляет их и, начинает приводить себя в порядок. Боевой макияж, тонкий, не вызывающий, почти не заметный должен чуть-чуть удлинить немного тяжеловатый овал лица, ах, да… папин упрямый подбородок… Для девушки это небольшой недостаток, скорее, чем достоинство. Маша хмурит брови и тут же вспоминает о том, как впервые попала в театр…
Для кого-то театр начинается с вешалки, для кого-то с парадного входа, а Маша попала сразу же в закулисье. Для нее был открыт служебный вход в театр, вход «только для своих». В театр ее принесла мама. Это была поздняя осень, и, чтобы доча не запачкала единственные нарядные туфельки, мама несла ее от трамвайной остановки на руках. Она так и вошла в театральный мир — на маминых руках, единственном месте, где она себя чувствовала в уютной, расслабляющей безопасности. И именно эти ощущения: уюта, спокойствия, безопасности, спокойствия и любви невольно проецировались в ее сознании на театр.
А еще театр был местом, где был папа. Обычно папы не было. Особенно на выходные — его на выходные не было вообще. Папа появлялся как праздник, шумный, нарядный, мама тут же начинала улыбаться, они куда-то шли все вместе, потом с мамой закрывались и о чем-то шушукались, Маше всегда было интересно знать, о чем они там разговаривают, когда она что-то читает, а подслушать не получалось — они то говорили на кухне, то закрывались в ванной, выставив Машеньке горшок в тесный коридорчик.
Детское любопытство — наивное и беззлобное… Как дорого оно стоит!
Но вот макияж наведен. Маша быстрым взглядом окидывает комнату. Все как и должно быть: все на своих местах, мама уже освободила санузел и начинает собираться на работу.
Ну что же, есть время выпить кофе и немного подумать. В утренние часы вот эта ритуальная чашечка кофе из старой медной турочки, у которой две вмятины на одном боку — следы не самых удачных приземлений. Говорят, это семейная реликвия. Да, эту турочку когда-то папа привез из Армении, мама долго не давала ее в эксплуатацию, а теперь попустило. В чайнике вскипает вода. Маша быстро заливает кипятком кофейный порошок и ставит турочку на огонь. Кофе мгновенно поднимается. Еще секунда, и можно наслаждаться ароматным горьким напитком. Маша пьет кофе без сахара — добавляет в него маленькую щепотку соли и чуть-чуть холодной воды. Так приучил ее папа.
И ее мысли неожиданно возвращаются к театру. Но не к папе, нет. К нему — к тому, кто стал для нее воплощением того, что она так любила. Он. Тот, к кому она сейчас полетит навстречу, тот, кто ее заметил, заприметил, отличил своим вниманием… Неужели все это случилось? И как оно будет дальше? Как?
Он. Именно Он. Сначала это было что-то вроде шутки, веселого приключения, а потом… и на что ей надеяться? Что о ее заметит? Глупость! А тут вдруг и заметил… И стало на душе тепло, и распустились томно розы, как дивно, чудно, хорошо, что стали явью мои грезы… Ну вот, еще и экспромт сочинила. Итак, обо