меня нет совершенно времени и выскочила на лестничную клетку, как-то стремительно чмокнув меня в щеку, так что не успел даже губ подставить. Ну что же, сегодня мы еще увидимся — на репетиции…
И опять раздался телефонный звонок. Если это звонит моя драгоценная теща — разобью трубку нахрен! Но голос оказался мужским.
— Павел Константинович?
— Он самый…
— Это Савик Шулерман, я от…
— Да, да, Савик, я наслышан.
Действительно, в телевизионном мире Питера Савик был фигурой одиозной. Он создал одно телешоу и пять-шесть его клонов на разных каналах. Все его шоу крутились возле политики — уже это одно меня от них отворачивало. Тем не менее, он считался (в узких кругах) экспертом по созданию телешоу. И если Новицкий его привлек — дело пахнет серьезно. В любом случае в этот колодец плевать не стоит…
— Да, да, Савик, я наслышан… — это я сказал, пока мысли не начали кружиться у меня в голове подобно снежинкам.
— Тут такое дело… я сейчас у Алахова, и так быстро не освобожусь. Мы не можем перенести встречу на два часа дня?
— Тогда это будет в моем театре, знаете, два часа дня у меня оживленно, но я зарезервирую это время за вами. Надеюсь, мы за час управимся?
— Уверен, что сегодня нам будет этого предостаточно…
Ага! Это у Алахова ты собираешься часа четыре крутиться с лишком… А ведь правду говорят, что вы с Алаховым по одним и тем же барам гуляете? И что? Я тоже недавно по таким барам прошелся… Да уж…
В любом случае, я не в проигрыше, есть время спокойно собраться на репетицию. Вот только спокойствие мне и не снилось. Я как раз направлялся в ванную, чтобы еще раз принять душ, на этот раз в полном спокойствии и расслабленности, вот только странный звук, который исходил откуда-то сбоку, меня как-то отвлек.
Звук шел из кладовой, точнее, подсобки, мне показалось, что именно оттуда. Я толкнул дверь…
Зачем я толкнул дверь? Или это моя дурацкая привычка расставлять все акценты там, где они должны быть, и получать ответы на все вопросы сыграла со мной такую дурацкую шутку? Вот уж не могу себе даже представить. Скорее всего, именно так. Более того, если бы я прошел мимо этой двери все, скорее всего, сложилось совершенно по-другому… А так все сложилось, как сложилось…
Ну да, да, да, ты прав, проницательный читатель, как только дверь открылась я увидел домработницу Машеньку, которая сидела, собравшись в комок, на корточках в самом углу комнатушки и ревела, прикрывая лицо старым халатом… ее лицо было красным, разгоряченным от слез и отчего-то лишенным какой бы то ни было красоты, она плакала искренне, горько, но я был в полной растерянности, совершенно не понимая, в чем тут дело…
Ну, куда мне, режиссеру человеческих душ разбираться с одной единственной человечьей душой, когда на носу премьера, в театре зреет заговор, а финансовый кризис грозит любимому детищу закрытием…
И тут я поймал себя на мысли, что совершенно не воспринимал Машеньку как человека… Нет, конечно, как домработницу, но как человека… Точнее нет, я видел ее человеческие качества и ценил их, но она была чем-то привычным, обыденным, частью интерьера, чем-то само собой разумеющимся. И не более того. А теперь часть интерьера проявилась как личность…
А я стою, как старый барин-брюзга, стою и не понимаю, что на самом деле происходит. А происходит самая натуральная истерика, и наблюдается это явление у Машеньки — золотого человечка, который за какой-то годик-полтора сделал мою жизнь чертовски комфортной…
— Маша, что с тобой… — каким-то чудом сумел из себя выдавить, потом сделал маленький шажочек, потом еще даже рукой пошевелил, типа пригладить ее, что ли…
— Оставьте меня… вы… вы… жалкое ничтожество… Как вы могли?
— Что мог?
— Как вы могли? С нею… с этой… после того, как пригласили меня… я была для вас… на все… а вы…
И Маша снова залилась слезами…
Из ее слов что-то начинало складываться для меня в единую картину, но никак не сложилось…
— Я ведь была уверена в том… а вы… а я… дура я, дура… все вы мужчины сволочи, разве не видите, на что я была для вас… а вы… вы были все, а стали ничем…
Машенька попыталась встать, я заметил это и протянул ей руку, чтобы она смогла на нее опереться, но девушка решительно оттолкнула протянутую руку, приподнялась, ее пошатнуло, еще раз, но Машенька взяла себя в руки, всхлипывая, она как-то попыталась собраться с мыслями, спинка ее распрямилась, глаза заблестели, на какое-то мгновение крепко-крепко сжала губы, после чего произнесла:
— Все. Я ухожу от вас. Доработаю неделю, вы кого-то найдете. Надеюсь, рекомендации вы мне дадите. Если не дадите, я обойдусь. Все…
— Машенька, деточка, но я…
— Не называйте меня деточкой… Извините, я займу ванную. Мне надо привести себя в порядок, я не могу… извините…
И Машенька выскочила из кладовой комнаты и понеслась прямиком в ванную.
Глава тридцать пятаяА разве я на истерику не заслужил?
Вот какие странности происходят в последнее время — с кем бы я ни столкнулся, так его на истерику тянет. Вот Алахова, потом Машеньку, в театре, наверняка, меня истерика на истерике ожидают… Особенно по поводу распределения ролей в спектакле. Ролей мало, особенно, если учесть, что в моем театре молоденькой актрисочки, способной стать Золушкой, пока еще не водилось…
А что мне, бедному, делать?
Откуда брать состав? Кастинг что ли устраивать, так это же опять-таки, возникает вопрос: пропускать через постель или нет? Пропускать — великий соблазн. А на кой он мне нужен, этот геморрой, вот, я из-за того, что Марию у себя до утра оставил, лишился хорошей домработницы…
И на этой мысли что-то такое противное заныло в груди, как-то стало гадко и больно, противно, даже очень противно…
Это ж надо было до таких мыслей дожился, интеллигент хренов! Какой же из тебя интеллигент, если ты не видишь, что ребенка обидел… Сам, дурак, виноват во всем, пригласил в кафе, обнадежил, конечно, я и в мыслях этого не имел, а она-то имела, еще как имела…
Эти мысли помогли мне доехать до театра, будучи за рулем автомобиля. Я так разнервничался из-за Машеньки и своего слепого мужского самолюбия, что на дорожную обстановку взирал с долей превеликого спокойствия, как будто все, что происходило на дороге происходило на другой планете и меня совершенно не касалось.
Я припарковался не так виртуозно, как это делал мой бывший шофер, но припарковался же! И никого при этом не помял, не задел даже! Позитивно, более того, я собой скоро начну гордиться!
Мой рабочий день в театре начался с добрых дел. А ничто так не портит рабочий день, как добрые дела в его дебюте.
Сначала я выполнил данное моему народному актеру обещание — посмотрел его последнюю любовь. Девочка оказалась молоденькой, абсолютно бездарной и не самой смазливенькой. В ней не было ничего — простота и свежесть крестьянского широкого лица с веселой россыпью веснушек тщательно стерта слоем городского грима. Она и играла глупо, неестественно, так, как будто на ее тело натянули змеиную кожу и ей жутко неудобно. Она старалась преодолеть свой родной говор, тщательно проговаривая фразы, из-за чего они становились похожими на произнесенные бездушным роботом. Про неумение интонировать я уже не говорю. Было видно, что Николай Викентьевич с девицей работает, но еще более было очевидно, что работа его пропадает в туне. Фальшивить тоже можно талантливо.
Конечно, я не дал ей роли. Меня бы не понял коллектив, да и я бы себя не понял. Но доброе дело я все-таки сделал. Я перезвонил Карапетовичу, есть такой тип в телевизионных кругах Санкт-Петербурга, милейший и добрейшей души человек, то, что он спит с мальчиками, не мешало мне сделать ему как-то одолжение. И я мог смело рассчитывать на его небольшую благодарность. Глафира Раскатникова, конечно, это имя не для сцены, фамилия как раз ничего, а вот имя… мы тут же придумали ей псевдоним — Ада Раскатникова звучало намного более интригующе. Эту комбинацию можно как-то против воли и запомнить. Карапетович меня не подвел, он тут же нашел для девицы простенький сериал, в котором она могла примелькаться. А Викентьевичу была возможность продолжать ее натаскивать, может, хоть что-то из нее да выйдет…
Потом появился сам Савик Шулерман. Я ничего против не имею, но тип Савик препротивнейший. Маленький, косорылый, с тяжелым пузиком, на котором болтается вечно расстегнутый пиджак с удивительно коротким галстуком, с лысиной на три четверти черепа, сей тип вызывает при первом (да и при втором, а тем более третьем) взгляде ощущение мерзкой жабистости.
Меня лично от него передергивало все сорок три минуты, которые длился наш разговор. Правда, Савик почти ничего у меня не выуживал, разговор был деловым, без лирических отступлений, на которые Савик был горазд. По-видимому, мой драгоценный спонсор Новицкий умеет не только пригрузить человека работой, но и настроить на чисто деловой лад без всяких там лирических отступлений. Конечно, я тоже мог бы гнать волну, создавать видимость многозначимости, например, продержать Савика в приемной, сославшись на особенности творческого процесса, но, опять же, зачем?
Итак, Савик ушел от меня почти удовлетворенным и, несомненно, осчастливленный моим внимательным к себе отношением. При всей скверности характера, Савик придает своей особе прямо-таки колоссальное значение, которое не совсем вписывается в контент исторических событий. И сразу после него в мою приемную проскользнула Мария. Время как раз было начинать репетицию, я пошел в репетиционный зал, где представил Марию коллективу и сообщил о том, что она будет играть роль крестной феи. В зале возникла гробовая тишина. Все ожидали объявления роли Золушки, тем более, что на роль феи уже были заявлены две актрисы, но…
Эффект разорвавшегося снаряда, наверное, это можно было бы так называть, если бы мы были не в закулисье, а, как минимум, в прифронтовой полосе. Но, будучи не самым плохим режиссером, я все-таки сумел репетицию довести до логического ума. Серафима, как всегда, была хороша, а вот старик Николай Викентьевич был как-то по-особенному рассеян, у него все сыпалось из рук, а бутафорская корону, которую какой-то шутник нацепил на нашего народного, постоянно валилась с головы, так что большую часть репетиции он продержал ее в чуть заметно дрожащих руках.