— Устроит. Да, тебе скидка десять процентов — за разработку концепции. Будь…
На пиар я решил потратить собственные деньги. Все равно Стасик Малечкин из кассы не сможет выделить ничего, так получилось, что не все костюмы мы сможем использовать, кое-что придется подзаказать, а тут еще надо проплатить гонорар Раскину… Раскин — старый квнщик, который стал незаметным писателем-юмористом. Когда писатели-юмористы раскручивались на ТВ, Саша Раскин неудачно эмигрировал в Израиль. Через четыре года вернулся, так и не найдя в Святой земле ни счастья, ни благодарной аудитории. А когда он вернулся — ниши оказались заняты, в обойме он не смотрелся, в потомошний проект камедиклаба пойти не позволяли настоящее чувство юмора и приличное воспитание. Он писал тексты для ведущих питерских команд. Создал небольшой коллектив, который обслуживал свадьбы и другие торжества, писал сценарии для юморных передач на телевидении, в общем, перебивался чем мог. Сашеньке я заказал диалоги для спектакля… Нет, от пьесы Шварца я отступать не собирался, но мне нужна была струя современности, что-то типа свежего дыхания… И никто в Питере не мог сделать лучше такую черновую работу, лучше Сашеньки Раскина…
Утро в театре началось с Раскина… Он выложил реплики — это было бесподобно. Они накладывались на текст спектакля, нисколько его не корежа, получилось именно то, что я хотел. Я чувствовал, что сегодня наступит какой-то очень важный прорыв, что-то такое, что позволит мне выбраться из моей головоломной ситуации, спасти не только театр, но и свою репутацию, как режиссера. Короче говоря, у меня была концепция, которую нужно было воплотить. И именно сегодня я почувствовал, что смогу ее воплотить до конца.
Тут позвонила Машенька и сообщила, что она уже у служебного входа в театр. Я иду ей навстречу, приказываю охраннику пропустить — он без моей визы и собаку в театр не пропустит — хороший охранник! И иду быстрым шагом к себе в кабинет, чтобы с Машенькой обговорить нюансы роли перед репетицией. И тут происходит то, что я назвал бы перстом судьбы… Нам на встречу идет Николай Викентьевич — наш народный артист, который репетирует роль короля в новом спектакле. Мы уже виделись, но, на мое удивление, Викентьевич склоняется в церемонном поклоне, это что, старикана на юмор пробило? Оказывается, поклон предназначен не мне, а Машеньке…
— Мария Валерьевна! Как я рад видеть вас в нашем театре… Как здоровье матушки? Передавайте ей привет от старика Викентия…
— Обязательно, Николай Викентьевич, обязательно передам…
Машенька выглядит очень смущенной. Мы проходим в кабинет, я устраиваю ее на балконе, наливаю ароматный чай (норму по кофе и перебрал и потому пробавляюсь травяными настоями). Пока она, все так же смущаясь, пьет чай, я прошу прощения и выскакиваю в коридор, бросаясь на поиски Викентьевича. Он шел на выход, но зацепился языком за охранника. Мне повезло!
— Скажите, любезный мой друг, Николай Викентьевич, вам откуда знакома вон та особа, которую я пригласил сегодня в наш театр?
— Ну, я был другом семьи…
У старика на глаза налезли слезы. Он достал платочек, вытер их, и произнес:
— Знаете, я ведь, старая образина, перед нею в долгу…
— Вот как? Ну расскажите, Николай Викентьевич, выкладывайте все без утайки…
— Валерчик меня перед смертью просил сделать его девочке протеже… Он хотел тебя попросить, но ты был где-то далеко, а я зашел к нему ровно за сутки перед тем, как он… знаете, он ведь точно знал, что завтра умрет…
Девочке? Валерчик? Какой Валерчик? Так мы с Викентьевичем называли только одного человека — легендарного актера, которого я считал своим лучшим другом и который так рано ушел от нас, но у него нет никакой девочки, нет дочки, я это точно знаю…
— Вы ведь знаете, я работал с ним в одном театре… У него была любовница, костюмерша… роман на стороне. Машенька — плод романа… Он так и не смог уйти из семьи и сильно страдал… А Машенька мечтала стать актрисой… Она позвонила мне через три месяца после смерти отца… А я… я так и нашел в себе смелости… не смог подойти и попросить за нее… боялся чего-то, старый дурак…
— Спасибо, Николай Викентьевич, вы мне многое прояснили…
— А? Что? Зачем спасибо?
И Викентьевич выходит из театра еще больше согнув спину — тяжесть болезней перевешивает в нем тяжесть лет…
У меня все начинает как-то складываться в голове в какую-то единую картину. Не хватает нескольких деталей. И тут я вспоминаю сон, который мне снился накануне всех этих неприятностей…
И снится мне, что я в гостях у Валерки. Валерка вообще был моим любимым актером. Человек, которого я считал своим другом. Его прославила роль помощника героя. Чуть туповатого, недалекого, но честного и преданного. Вот эти два качества — честность и преданность были ему присущи и по жизни. Он был таким искренним, таким открытым, он умел ничего не играть в жизни. Как часто актеры в жизни не успевают снять ту маску, которую одели в театре. Они не выходят из роли и продолжают играть даже тогда, когда им надо было бы стать самим собой. А где это самим собой? Большинство из них это самим собой давно уже потеряли. Любой актер обидится, если ему сказать, что он и в жизни играет. Это потому, что сказанное оказывается, в большинстве случаев, правдой. А вот Валерка обладал редкой способностью не играть. Порой мне казалось, что он и на сцене не играл — он там жил. Таких актеров можно сосчитать на пальцах одной руки. И он был именно таким. Был, потому что три года, как его не стало. Мы дружили же лет десять. И все время, как у меня появился свой театр, я хотел привлечь его в свой спектакль. То мешали съемки. То не соглашался главреж его театра, снедаемый здоровой режиссерской ревностью. То просто не получалось — по независящим от актера обстоятельствам. А потом как-то и приглашать устал. Перестал. Может быть, Валерик и согласился бы, у него последние год-два жизни был актерский простой. Относительный, но все-таки простой. А у меня к тому времени сложилось то, что называется актерским ансамблем. И не то чтобы я не хотел этот ансамбль валить, вводить нового человека, не так немного. Просто они уже приигрались, притерлись друг к другу. А у меня как раз начался период известности. В общем, было не до ввода нового человека. Все были при деле. А введи я нового человека — в организме театра начались бы свары, интриги, то есть то, чего я терпеть не могу больше всего на свете.
Ладно, разговорился я что-то.
Сплю и вижу: я в гостях у Валерчика. Причем не на новой его квартире — на той, которую помню еще с тех лет, когда мы дружили. В новую квартиру он переехал за полтора года до смерти, а вот радовался ей, как ребенок, честное слово. Так вот, мы на старой квартире, на кухне сидим, я ковыряюсь в стакане чая. Валерка имел привычку подавать чай точно так, как это было в вагонах — в стакане с подстаканником. Ему железнодорожники подарили как-то набор таких стаканов, он ими чертовски гордился и хвастался перед всеми гостями. Так вот, я ковыряю ложкой стакан чая, понятно, выпить хочу не только я, но и Валерчик. Только Варвара Сергеевна, теща, она на стороже. Муха не проскочит. Вот пирожки на стол положила и вышла. Валерику уже тогда врачи запрещали к спиртному прикасаться. Он старался. Страдал, иногда позволял себе все же нарушить, но делал это так легко, непринужденно, играя, расточая окружающим бесподобную, только ему одному присущую улыбку беззащитного ребенка, что даже Лера, его жена оказывалась постоянно обезоруженной.
А потому моргает мне Валерик, вытаскивая из недр тумбочки два одноразовых пластиковых стаканчика. Я вытаскиваю, нет не из широких штанин, а из пинжака с карманами заветную запаску. Этот сосуд из нержавейки заполнен коньяком, на этот раз армянским. Знаю, что Валерчик любил больше всего «Двин», сейчас настоящий «Двин» и не найти, а тогда удавалось. Я разливаю по стаканчикам — как раз по чуточке, чтобы пошло, но без прихода. Мы пьем, закусываем пирожками, которые буквально рассыпаются при укусе. Пирожок с мясом чередуется с пирожком с капустой.
— Давай еще по одной, пока нам пирожков с горохом не вытащили…
И Валерчик пускает в ход свою улыбку, хотя меня уговаривать не надо. Мы вновь дергаем.
— По третьей не будем. Давай сюда.
Мой стаканчик перекочевывает к Валерику, тот ловким, почти движением фокусника, прячет эти стаканчики в столик, тут как раз появляется теща, которая вытаскивает на стол свежую порцию пирожков с горохом.
— Ребята, вы их не сразу, пусть чуток остынут. А я вам еще соус подам.
Она ставит на стол чесночную заправку, от которой дух сразу же забирает. Умеет потрафить. Это ее фирменное изобретение — когда чеснок давится, потом смешивается с оливковым маслом, водой и ложечкой лимонного сока. А потом в это все надо опустить пирожок с горохом. И наслаждаться.
— Под такие шедевры надо еще по чуть-чуть. Ну, вот столечко.
И Валерик показывает двумя пальцами тот самый уровень, который стоит впрыснуть в возникшие ниоткуда пластиковые стаканчики. Я разливаю. Мы дергаем еще по одной, доза небольшая. Но я вижу, что глаза Валерика увлажняются. Ему уже хорошо.
— Паша, я попрошу у тебя об одном одолжении.
— Валера, все, что смогу.
— Да нет, Паша, послушай, я ведь тебя ни о чем не просил никогда — верно?
— Верно.
— Могу я тебя, как друга попросить, скажи, могу?
— Конечно, можешь!
— Позаботься о моей дочери. Она хочет стать актрисой. Я ее отговаривал все это время. Да бесполезное это дело — упрямая, вся в меня.
Одну из непонятных мне деталей могу прояснить прямо сейчас. Вторую — значительно позже. Да, сейчас не время… Я делаю звонок по мобильному телефону и успокаиваюсь. Пока что все, о чем я думал, подтверждается…
И пока иду к себе в кабинет, в голове все складывается таким образом, что я понимаю — это оно! Главное решение! И, заскочив в кабинет, сразу же набираю гения пиара Малыгина.