И тут Новицкий замолкает, так же внезапно, как внезапно начал этот странный разговор. Потом наливает в миниатюрную чашечку китайского фарфора кофе, ровно на два глотка, более в нее и не вместилось бы, аккуратно смотрит в черную поверхность напитка, аккуратно делает осторожный глоток, при этом мизинец правой руки был отставлен под прямым углом, прям как на картинке — утро аристократа. Так же аккуратно делает глоток холодной воды из высокого стакана, очищая горло от вкуса выпитого напитка. И только после этого говорит снова, но уже голосом обычным, звонким, сухим, изменившимся за несколько секунд до неузнаваемости.
— Так вот, Павел Алексеевич, вы же знаете, что в мире сейчас кризис? И мои дела тоже от этого кризиса несколько пошатнулись. К сожалению, я вынужден объявить меры по чрезвычайной экономии в своем бизнесе. И поймите меня правильно, меня не поймут мои люди, если я буду продолжать спонсорство, во всяком случае, в том же объеме, что было ранее.
Ну что же, что-то такое я рассчитывал услышать, правда, не в таком уж резком тоне и таких ярких красках, но все-таки…
— Любезнейший Павел Константинович, я тут уже приготовил некоторые предложения…
— Милейший Павел Алексеевич, я знаком с ними, это ерунда, полнейшая ерунда! Десять, даже двадцать процентов экономии в данной ситуации это не экономия вообще. Спросите об этом Хилле, он экономист, он объяснит все намного лучше…
— Простите, Павел Константинович, я тогда даже теряюсь, это что, означает, что в этом сезоне мы будем без премьеры?
Я действительно растерялся и нес первое, что попало в голову. А в такой ситуации ничего хорошего в голову попасть не могло. Сколько раз говорил себе: не знаешь что сказать, так бери паузу. А взял паузу — так тяни ее, пока не поймешь, или пока тебе ее не прервут. А вот тут не взял паузу. То ли маска купчика слишком тесно на меня налезла и подвела меня, то ли общее направление разговора для меня оказалось более чем неожиданным.
— Извините, Павел Алексеевич, вы, наверное, не совсем точно представляете себе масштабы наших проблем.
При этих словах Новицкий в точности до миллиметра повторил процедуру кофепития, после чего встал, я вынужден был подняться тоже, взял меня под локоток и повел прямо к окнам кают-компании, из которых открывался прекрасный вид на Неву. Река юрко бежала под нашими взглядами, унося серые воды прямиком в море, такое же неприветливое, каким неприветливым оказался весь сегодняшний день.
— Поймите меня правильно, Павел Алексеевич, поймите меня правильно.
— Павел Константинович, я конечно… да… вот… только я ничего не понимаю, простите меня, пожалуйста.
— Ну, конечно, конечно… Давайте, я вам все объясню. Я очень люблю театр. Вы знаете это. Театр — это моя душа. Это квинтэссенция моей души. Если хотите, театр — это единственное место, в котором я себя чувствую Человеком. И не просто человеком, а Человеком с Большой буквы! Но в нынешних условиях я не могу поддерживать четыре театра. Физически не могу! Материально не могу. Взбунтуется совет директоров. Меня просто попрут с моего кресла, хотя я и держу контрольный пакет. И, поверьте мне, Павел Алексеевич, я не сгущаю краски. Ни в коей мере.
— Да, да, да, понимаю… и что же это означает? Для моего театра, простите, что я о своем…
— Ну что же вы, Павел Алексеевич, мы тут именно для того, чтобы о судьбе вашего театра и поговорить. Думаю, нам придется ваш театр закрыть.
Если бы в моей руке была чашка кофе она, несомненно, упала бы на пол и разбилась.
Глава шестаяКак благодатна Благодать на «Благодати»
У меня в жизни было не так много моментов, когда я чувствовал себя совершенно раздавленным и уничтоженным, и просто не знал, что буду делать, даже что скажу в следующую минуту. Пожалуй, смерть жены. А что еще? Ах да, нет, я об этом вспоминать не буду. Слишком стыдно.
В такие минуты у меня в голове начинает играть какая-то навязчивая мелодия и я просто перестаю соображать, а если что-то и срывается с моих губ, так это звуки вот этой странной мелодии. Потому я и затянул про себя, надрывно, тягостно, со всеми красотами и переливами, на который только был способен мой зычный внутренний голос.
Какая боль! Какая боль!
Аргентина-Ямайка шесть — ноль!!!
Может быть в оригинале было пять ноль, или же семь ноль — мне это неведомо. У меня в голове четко отстукивало «шесть — ноль». И ничего с этим я поделать не мог. Мне что-то говорили, я видел, как шевелятся губы у моего тезки Новицкого, но значения его слов осознать не мог. В этот момент мне казалось, что он настаивает на том, что счет был семь — ноль…
Зачем вы стучите в свои барабаны…
Зачем вы стучите в свои барабаны…
Зачем вы орете?
На кой вам нужны теперь барабаны?
Какая боль! Какая боль!
Аргентина-Ямайка пять — ноль!!!
Какая боль! Какая боль!
Аргентина-Ямайка шесть — ноль!!!
Какая боль! Какая боль!
Аргентина-Ямайка семь — ноль!!![3]
Тут я увидел, как тонкий палец Новицкого нацеливается мне в живот, как будто сейчас последует выстрел из пальца-пистолета. Какой достойный театральный конец!
Я что-то прохрипел, и сознание мое отключилось…
Говорят, что когда отключается сознание, ты проваливаешься в темноту. Ничего подобного. У меня отключка сопровождалась какими-то странными кругами, сначала серыми, потом оранжевыми, потом эти круги стали сменять один другого, превращаясь в крутящийся калейдоскоп, думаю, именно в это мгновение я и потерял сознание. Потом круги исчезли, а появилась туманная дымка. И голоса. Сначала далекие, потом близкие. Вот эти голоса, которые стали сминать туман, гнали его очень быстро, привели меня в сознание.
— Паша, Паша, что с тобой? — этот голос похож на голос Стасика. Неужели это Стасик? А что он тут так суетиться? И что это я желаю тут, на диване? И почему мой костюм не в порядке? Черт подери? Что же случилось?
Я уставился на Стасика, который все так же причитал надо мной. Вот уж не думал, что он настолько сентиментален.
— Стасик… ты… что… где… я? Что… со… мной?
— Невлнуйтесь Пллексеевич, все в порядке. Ужвсепшло.
— Что… прошло?
— Вы потеряли сзние.
— Сознание? Наверное, тут… очень… душно… Где я?
— Вна «Благодати».
— Это… что, в… раю?
— Да нет, нафрегте, чтожвы, правослово…
— Точно… на… ней, родимой…
Стасик чуть не плакал надо мной. Странно. Я не думал, что он ко мне будет настолько привязан. Тут я почувствовал, что ко мне кто-то подходит. Подходит из-за спины, но по глазам Стасика Малечкина я догадался, что это Новицкий.
— Ну что это вы нас так пугаете, Павел Алексеевич, нельзя так. Нервную систему надо беречь. Так я вам скажу.
— Простите… Павел… Константинович… — слова выпадают из меня, как камни на стеклянную мостовую — с грохотом, поднимая корону стеклянных брызг, быстро спадающих с мелодичным звоном, отдающим в ушах… но слишком что-то медленно… Знаете, что-то… я слишком близко… к сердцу принял… последнюю вашу… фразу. Минуточка… Продолжим разговор… Я сейчас… буду в… порядке.
— Нет, нет, нет, я настаиваю. Езжайте домой. Отдохните. Будете в форме — приезжайте, разговор продолжим. Я сейчас пошлю за вашим водителем. Врач будет с минуты на минуту.
— Врача… не надо. Павел Константинович, это моя огромная… просьба. Давайте, закончим разговор. Мне нужно его… закончить… Сейчас… Потом будет страшнее… Все, что мне… нужно — стакан воды и чайная ложка… меда. Я буду… в вашем распоряжении… ровно через пятнадцать… минут. Это… очень важно… Прошу, мы лучше закончим… сейчас, чем потом что-то растягивать… узел надо уметь… разрубить… Очень прошу.
— Знаете, это против моих правил.
— Возможно. Против… моих тоже. Но, тем не менее, я осмелюсь… настаивать. Знаете, я очень редко на чем-то настаиваю. Все больше прошу вас… хотя и в шутливой форме… а тут… осмелюсь…
— Ну что же, я, с вашего позволения, встречу врача и провожу его к вам. И не отказывайте мне в этом. Если врач разрешит — я продолжу с вами разговор. Только так и никак не иначе.
— Благодарю вас, Павел… Константинович.
— Ах, право, пустое…
— Нучтожвытак, Палсеич? Разве можнатак? Побрегтесбябы.
— Спасибо, Станислав Николаевич, поберегу… Обязательно поберегу… Вот только разговор… закончу — и поберегу.
Стас помог мне подняться. Ноги немного не слушались, но я прошел в отдельный кабинет, где меня уже ждал доктор. Он критически посмотрел на меня, потом задал несколько глупых вопросов про моих родственников, затем проверил рефлексы и долго светил мне в глаза маленьким таким фонариком. На этом наше общение закончилось. Врач — худой, юркий, больше похожий на мышку с огромными седыми усами, сообщил мне, что все это результат истощения и нервного напряжения, и что мне надо лучше питаться и меньше нервничать. На всякий случай он предложил мне таблетку и укол — на выбор. Я выбрал отказаться и от того, и от другого. У меня оставалось еще пять минут, и их я провел в туалетной комнате, быстро приведя себя в порядок. Конечно, я не выглядел столь же идеально, как в самом начале моего визита, вплоть до этого позорного падения. Подумаешь, повод падать в обморок — сказали всего лишь, что твой театр прикроют. Ну да ладно… Слишком неожиданно все произошло. Бывает. Ну как? Хорош! Можно идти, рвать на себе одежду и требовать сохранения театра. Хоть чего-то, возможно, добьюсь… Хотя, и не слишком-то в это верю.
Малечкин ждал меня у туалетной комнаты. Увидев, что я возвращаюсь совершенно спокойный и уверенный, он только вздохнул и поплелся за мной. Он-то знал, что я не просто упрямый, а очень упрямый человек. И теперь его мнение находило только лишь очередное подтверждение.
Я пошел напрямую к столику Новицкого, который, увидев, что я подхожу, тут же встал и пошел мне навстречу. Я старался идти прямо, не пошатываясь, твердая походка давалась мне с трудом. Каюсь, я натянул маску неприступного супермена, а что еще прикажете делать?