Я поняла, что уже не смогу вернуться домой и посмотреть в глаза своей матери. Я поняла, что я не смогу жить как раньше. Мне нечего от жизни ждать, не на что надеяться — впереди только серые будни. Я ПОНЯЛА, ЧТО НЕ МОГУ ВЕРНУТЬСЯ И ТЕМ БОЛЕЕ НЕ МОГУ ОСТАТЬСЯ ЗДЕСЬ. Москва подставила мне слишком много подножек, но этого ей показалось мало, и она стала бить меня лицом об асфальт. Она победила! Черт побери, она победила и указала мне мое настоящее место. Мои крепкие нервы сдали, и мое самообладание исчезло в одночасье. У меня больше ничего нет. Высыпав на ладонь полпузырька таблеток, я сунула их в рот, запила виски и громко рассмеялась. Почувствовав, как сильно заколотилось мое сердце, я собрала все, что у меня было в скудной аптечке и, проглотив, вновь запила виски.
Тут же подумав о том, что я должна умереть красивой, я распустила волосы и надела свое самое нарядное платье с выпускного школьного вечера, не позабыв при этом про туфли на высоких каблуках. Заколов волосы заколкой в виде алой розы, я почувствовала тошноту и выпила виски. Чувствуя, что скоро уйду в бессознательное состояние, я допила бутылку виски и, выйдя на балкон, скинула ее вниз. Бутылка разбилась, а я рассмеялась пьяным смехом.
— Вот и все, — проговорила я и чуть было не перевалилась через перила. — Вот и все!!!
Когда в дверь позвонили, я вдруг подумала о том, что бездушная Москва все же решила сделать мне последний подарок: перед смертью она захотела показать мне Димку, или, того лучше, она решила, что по всем законам мелодрамы получится более красиво, если я умру в его объятиях.
— Димка, иду! — громко крикнула я и, пытаясь побороть тошноту, сильно покачиваясь, встала для того, чтобы открыть дверь. — Сейчас открою, если, конечно, дойду! Дима, ты только не уходи! Подожди, мне просто тяжело идти! Я тебя люблю!!!
Я отпирала замки и чувствовала, как дрожат мои руки и подкашиваются ноги. Никогда бы не подумала, что может быть настолько сложно открывать замок. Руки стали какими-то слабыми и почти не слушались меня. Слезы потекли по моим онемевшим щекам, и я прошептала:
— Димочка, я знала, что ты придешь. Я это чувствовала, Димочка… Проклятый замок!
Сделав последнее усилие, я все же смогла открыть эту злосчастную дверь и, увидев перед собой мужчину, разговаривавшего с дедом в институте, со словами: «А где Дима?» — грохнулась на пол.
…С трудом открыв глаза, я посмотрела на белые стены и, облизав пересохшие и потрескавшиеся губы, тихо спросила:
— Где я?
— В больнице, — донесся до меня голос медицинской сестры.
— Я жива?
— Тебе повезло: ты почти выкарабкалась.
— Я жить не хотела, мне не повезло.
— Ты осталась жива, и тебе придется с этим смириться.
— Я плохо все помню.
— Близкие есть?
— Какие близкие?
— Я имею в виду, есть кто-то, кому можно сообщить о том, что с тобой произошло?
— Есть, — с трудом произнесла я и назвала Димин домашний телефон.
— Кого спросить?
— Спросите Диму.
— Еще кто-нибудь есть?
— Нет.
— Что, вообще больше никого нет?
— Нет. Я иногородняя.
К сожалению, Дашин телефон я не знала на память, а листок с ее телефоном остался у меня в сумочке. Я подумала о том, что если я останусь жива, то обязательно позвоню ей позже.
— Подумайте хорошенько.
— Больше нет никого.
— А этот Дима, он кто? Муж?
— Нет. Он любимый человек.
— Он отец будущего ребенка?
— Простите, что вы сказали? — Я хотела было поднять голову, но, ощутив острую боль, тут же уронила ее на подушку.
— Я спросила, тот мужчина, которому мы будем звонить, и есть отец вашего будущего ребенка?
— А я что, беременна?
— А вы разве не знаете? Уже три месяца. Молите Господа Бога, что все обошлось. Вы, вместо того чтобы себя на тот свет отправить, чуть было ребеночка не погубили.
Повернув голову, я увидела капельницу и ощутила, как по моим щекам потекли слезы. Весть о том, что я беременна, окончательно загнала меня в тупик. После того как мне сняли капельницу, я посмотрела на свою пожилую соседку по палате и попыталась сесть. Голова сильно закружилась, и меня вновь затошнило.
— Эй, самоубийца, рано тебе еще вставать, — произнесла лежащая у окна женщина.
Не обращая на нее никакого внимания, я все же посидела несколько секунд и легла.
— Некоторые женщины так сильно жить хотят, да страшная болезнь эту самую жизнь забирает. А ты молодая, здоровая и так с собственной жизнью расправилась. Если тебе ребенок не нужен, то аборт сделай. Зачем ждать до такого срока?
— Женщина, помолчите, а то мне и так плохо, — холодным голосом произнесла я и отвернулась лицом к стене.
— Плохо ей! А каково было бы твоим родителям, если бы они узнали, что их дочь на тот свет отправилась? Эх, выпороть бы тебя хорошенько.
— Меня любимый человек бросил, — проговорила я, глотая слезы.
— Ох велика беда!
— Велика. Вы когда-нибудь слышали слово «любовь»? Вы знаете, что это такое?
— Знаю. Меня муж с двумя детьми на руках бросил. И что? У меня не было и мысли о самоубийстве: мне детей поднимать надо было. Забот было слишком много, и боль сама по себе как-то притупилась и отошла на второй план. Сейчас медсестра позвонит папаше твоего ребенка, расскажет, что с тобой произошло, и он примчится как миленький. Ты уж на меня не сердись, но я ему скажу, чтобы он провел с тобой воспитательную работу.
— Он не придет.
— Прибежит. Ему скажут, что ты беременная.
— Не думаю, что это заставит его ко мне вернуться.
— Он что, такой черствый? Он из другой жизни, что ли?
— Точно, совсем из другой, — не могла не согласиться я с соседкой.
— Марсианин?
— Золотой марсианин.
У меня соседка таблетками отравилась и умерла, — принялась рассуждать женщина. — Наглоталась различных снотворных и психотропных лекарств, и никто не успел ее спасти. Прежде чем на тот свет отправиться, ты хоть подумай, как ты после такой страшной смерти будешь выглядеть? Какой люди тебя найдут и запомнят? То, что ты красивое платье надела и в волосы розу приколола, еще ни о чем не говорит. Моя соседка тоже нарядилась, будто на праздник. А когда я ее нашла, то чуть сознание не потеряла: перед глазами стоит ее перекошенное в бессознательной судороге лицо… От той красавицы, которой она всегда была, не осталось даже следа. Она тоже, как и ты, решила умереть красиво, а для того чтобы умереть, надо знать, сколько и чего ты должна выпить. Умереть от передозировки таблеток не так просто, как ты думаешь. Ведь у тебя было жуткое отравление: считай, что врачи тебя с того света вытащили, ты уже практически там была. И что теперь? Ты выкарабкалась, а многие органы посадила. Организм полностью отравлен, того и гляди, что-нибудь откажет. Здоровье-то подорвано, и скорее всего не только у тебя, но и у будущего ребенка. Сама инвалидом станешь и инвалида родишь. Аборт тебе делать нельзя, а вот искусственные роды на шестом месяце вызвать можно. Когда у женщины слишком много противопоказаний, врачи обычно идут на это.
Я замолчала и дала понять своей соседке, что мне не хочется продолжать разговор на данную тему, потому что она для меня слишком болезненна и у меня еще нет сил о ней говорить. Услышав, что открывается дверь в палату, я повернула голову и не поверила своим глазам: в палату зашла бледная Дашка.
— Ну что, очухалась? — испуганно спросила она и взяла меня за руку.
— Даша, а ты как здесь оказалась? Как узнала? Ведь я никому не давала твой номер телефона: наизусть его не помню.
— Это же я «скорую» тебе вызвала! Я вместе со «скорой» тебя сюда и привезла: рядом с тобой все время сидела, пока ты была без сознания.
— Ничего не пойму. А как же работа? Почему ты не на работе?
— Позвонила и сказала, что заболела. Не могу же я тебя тут одну бросить. Больничный в нашей стране еще никто не отменял.
— Спасибо тебе!
— За что? — По Дашиному лицу было нетрудно догадаться, что ей совершенно не нужна моя благодарность. Кроме того, она ей неприятна.
— За то, что ты рядом. Этот город научил меня никому не доверять и рассчитывать только на себя, не думала, что встречу в Москве такую подругу, как ты. Даже странно как-то для этого города. Спасибо.
Да прекрати ты меня благодарить, мы же с тобой подруги! Если бы я попала в беду, ты бы меня бросила?
— Нет, — убежденно сказала я.
— Тогда в чем дело? Это дружба, и не надо никаких высокопарных слов и благодарностей. Если люди дружат, значит, они друг на друга могут рассчитывать. Или я что-то неправильно говорю?
— Ты говоришь все правильно.
— Света, я, конечно же, счастлива оттого, что ты осталась жива, но не сказать тебе то, что ты дура, не могу. А ведь ты дура!
— Я знаю, — всхлипнула я.
— Еще какая дура. Это надо же было так глупо с собой поступить!
— Правильно, поругай ее посильней, — дала о себе знать подслушивающая разговор соседка. — Разве можно так распоряжаться собственной жизнью?! Ей мать не для того жизнь давала, чтобы так из нее легко уходить. Одни жить хотят, да болезнь им не оставляет никаких шансов. А эта — молодая, здоровая и жить не желает. Любовь, видите ли, у нее в одном месте играет. Израненная романтическая душа не выдерживает московской реальности. Нечего тогда было в Москву ехать. Любовь для нее бедой обернулась! Разве это горе? Горе — это когда война и кто-то из близких умирает. А то устроила шоу: если любовь закончилась, то и жизнь тоже. Любовь и жизнь — это разные вещи. Хорошо, когда они вместе идут рука об руку, но это редко бывает, и что, из-за этого всем травиться и из окон выбрасываться? Еще одна недолюбленная и непонятая.
Тьфу, смотреть на таких дур тошно и уж тем более лежать с ними в одной палате. Если бы я знала, что меня в палату с самоубийцей поместят, то я никогда бы сюда не легла. Здесь даже атмосфера какая-то неприятная и смертью пахнет. А я люблю жизнь, и для меня воздух этой палаты слишком тяжел.
— Оставьте меня в покое, — дала я отпор раскритиковавшей меня в пух и прах женщине и тут же добавила: — Отстаньте от меня со своими нравоучениями: так можно, а так нельзя. Я сама во всем разберусь — это моя жизнь, и