– Откуда это у тебя? – поинтересовалась она, открыв глаза и пристально глядя на Бруни.
Матушка сморгнула: ей показалось, что зрачки собеседницы светятся в полумраке комнаты.
– Это подарок друга. На день рождения.
– От чистого сердца! – заметила архимагистр.
Напоследок пробежав тонкими пальцами по гладкому бочку чешуи, с сожалением завернула ее в ткань и… положила сверток на колени Матушке.
– Значит, тебя зовут Бруни… А меня – Ники, – неожиданно сказала она. – Ники Никорин. Как и в тебе, во мне нет ни капли благородной крови, а мой отец ходил под парусом обычным матросом и сгинул в море, когда мне было пять. Называй меня просто Ники, договорились?
– Договорились… Ники, – кивнула Матушка. У нее прихватило сердце – оттого, что сверток вернулся к ней.
– Твоя плата щедра, но не для этого случая, – заметила архимагистр Никорин и, встав, подошла к самому стеклу. Прижалась к нему лбом.
Бруни с болью смотрела ей вслед. Ей и своей последней надежде.
– Не сверли меня взглядом, – не оборачиваясь, сказала Ники. – Ты разрываешь мне сердце. Я пытаюсь вспомнить одну забытую легенду… Знаешь, – порывисто обернулась она через несколько минут, – коли Пресветлая будет благосклонна к тебе, найдется тот, кто сумеет помочь!
Матушка резко встала, шагнула вперед. В глазах ее стояли слезы.
– Что я должна делать?
– Отправляйся домой. Поздно уже. А завтра навести того, кто подарил тебе чешую. Он добр и благороден, а это уже чудо в наш жестокий век.
– А потом? – враз пересохшими губами спросила Бруни.
Ники Никорин пожала плечами.
– А потом все – на милость Индари… Боги любят горячие сердца и чистые помыслы! И терпеть не могут гордецов. Теперь – уходи.
Она щелкнула пальцами, и в магическом вихре, подхватившем Матушку, та расслышала затихающее:
– Брут, запечатывай башню!
Опомнилась Бруни за порогом от холодного ветра, пощечиной хлестнувшего по мокрым от слез щекам. Луна скрылась за облаками, вокруг башни было светло, как днем, но в переулках вовсю веселилась тьма, пугая слабые огни магических фонарей и тряся страшными тенями в подворотнях.
Запрятав сверток в сумочку и поплотнее запахнув плащ, Матушка поспешила домой, представляя, какую выволочку ей устроит переволновавшийся Пип из-за позднего возвращения.
Она добежала до площади Мастеровых так быстро, будто на крыльях летела: ее подгонял усиливающийся ветер и страх перед темнотой, залившей чернилами улицы Вишенрога.
Из открытой двери трактира пахнуло жаром, дымком и лесными ягодами. Матушка шагнула через порог, скинула капюшон и застыла в восхищении. Пол перед зажженным камином был застелен медвежьей шкурой, которой в доме отродясь не бывало, а сам камин задрапирован шторами из комнаты Бруни. Справа лежал, склонив голову на лапы, волк-переросток, насмешливо блестел зелеными глазищами на Тучу Клози, не слишком целомудренно замотанную в шикарное красное покрывало, явно снятое с чьей-то кровати. Перед шкурой валялись небрежно брошенные алые шлепанцы с пушистыми помпонами, а рядом с ними застыл, опустившись на одно колено и поигрывая мышцами, красавец Марх, облаченный в одну лишь набедренную повязку. Судя по этому «поигрыванию», период смущения перед публикой у него уже давно прошел.
Мастер Висту, кажется, похудел и потемнел лицом, но полнился все той же нервической энергией, что сжигала его с прошлого визита в трактир. Застыв у мольберта, освещенного полукругом стоящих прямо на полу свечей, он внимательно разглядывал только одному ему заметный штришок, которым был явно недоволен.
За столом в центре зала сидели в ряд благодарные зрители, наблюдающие за рождением шедевры: Пип, сестры Гретель, Персиана с Ванилькой и… полковник Торхаш. На столе дымились чашки с морсом, были расставлены тарелки с сыром, мясом и уже остывшими лепешками. В центре красовался никем пока не тронутый сырный торт.
– Что здесь происходит? – подойдя к Пипу, тихо поинтересовалась Матушка.
– Мастер пошел на диптих! – оглянулся повар, даже не обратив внимания на ее позднее возвращение. – Пока был дневной свет, рисовал Осеннюю фею изобилия, но света не хватило, а чуйство полета осталось. Поэтому Дух Осени ждет завтрашнего утра, а матрона Мипидо была-таки вынуждена согласиться стать Пресветлой, у которой коварный Аркаеш похищает тапочки.
– У меня затекло колено! – заныл «коварный Аркаеш», видимо, уже в который раз.
Висту не обратил на это никакого внимания. Бруни, обойдя его, посмотрела ему в лицо: взгляд маленького мастера был обращен внутрь себя, а на челе лежала печать Вечности. Восхищенно вздохнув оттого, что коснулась истинного искусства, она вернулась за стол и подтянула к себе нетронутую чашку Ваниллы. Морс еще не успел остыть. После промозглости осеннего вечера он был очень кстати. Подруга потери не заметила. Пожирала глазами могучий торс Марха, его рельефные мышцы, выпуклые обнаженные ягодицы. Ее сестра, законная жена «демона», сидела рядом с похожим выражением лица. Обе только что слюну не пускали!
– Где ты была, маленькая хозяйка? – шепотом спросил оборотень. – Разве тебе мама не говорила, что ходить в темноте по городским улицам опасно?
– А что вы здесь делаете, полковник? – похожим тоном поинтересовалась Матушка. Она слишком намучилась за день, чтобы сносить насмешки. – Разве бравые гвардейцы не должны быть на службе или готовиться к открытию спецфакультета?
Торхаш изумленно взглянул на нее и… беззвучно рассмеялся, блестя в полумраке белоснежными зубами.
– Я принес одеяние для богини, – отсмеявшись, пояснил он. – Когда выяснилось, что мастер Висту использовал все полотнища, до которых смог дотянуться в этом и своем доме, но не нашел искомого, с ним случился нервный срыв. Мы с Весем собирались поохотиться: едва начнутся занятия, времени на развлечения, увы, не будет ни у него, ни у меня. Зайдя за ним сюда, я стал свидетелем драмы, и мое нежное сердце не выдержало. Тем более я вспомнил об этом чудовищном покрывале, которое кто-то из любовниц притащил в мой дом. Как ты видишь, оно подошло идеально. Даже я вынужден признать, что матроне Мипидо красный к лицу.
– У вас есть любовницы, полковник? – живо обернулась к нему Ванилла. – А слухов во дворце о вас не ходит!
– Коли есть пестик, будут и ступки… – пробурчала старшая Гретель.
– Я их, – усмехнулся уголком рта оборотень, – загрызаю на корню.
– Кого? – испугалась Ванилла.
– Слухи!
– У меня поясница болит! – взмолился Марх. – Можно я немного подвигаюсь?
– Висту, миленький, у меня тоже затекли окорочка! – поддакнула Клози. – Давай сделаем паузу и скушаем тортик? Он так опупительно пахнет!
– А? – будто очнулся художник. – О! Конечно, дорогая Клози! Выпьемте морсу! – неожиданно он широко улыбнулся, сделавшись непохожим на себя, и добавил: – Должен вам сказать, ребята, что вы оба – великолепные модели! О таких живописец может только мечтать!
– Я… так… рад, – кряхтя, сообщил Марх и принялся медленно подниматься. Передничек, прикрывающий чресла, многозначительно шевельнулся.
Матрона непроизвольно облизнулась, но была оттеснена Персианой, накинувшей на мужа собственную шаль и проводившей его к столу, тесно прижимаясь бедром к его бедру.
– Режем тортик! – обрадовалась Ванилла и чмокнула отца в щеку. – Папа, никто в Вишенроге до сих пор не превзошел тебя в искуйстве сырных тортов! Мама это когда еще говорила, а с тех пор так ничего и не изменилось!
Пиппо смущенно обнял дочь.
Дверь распахнулась, будто от порыва ветра. Если это и был ветер, он явно упал в чан красильщика тканей, ибо ворвался вихрем, сочетающим зеленое, желтое и красное.
– Хоп-хэй, родственнички! – завопил с порога Дрюня, скидывая безумного цвета плащ. – Я соскучился по семье!
Резко замолчав, он обвел взглядом помещение, задержавшись на раскрасневшейся Клозильде, щеголяющей голыми плечами, руками и ступнями, на Мархе Тумсоне, закутанном в женскую шаль, и на полковнике Торхаше, одетом как разбойник с большой дороги.
– Сладкий мой! – бросилась к нему Ванилла. – Ты пришел! А говорил, что будешь всю ночь занят.
– Я ошибался! – с достоинством заметил шут и, обняв ее за талию, прошел к столу. – А что здесь, собственно, происходит? Карнавал?
– Мастер творит шедевру! – пояснила Персиана, раскладывая разрезанный торт по тарелкам. – Лапы помой! – шлепнула она по рукам обернувшегося в человека Веся, когда тот потянулся к лакомству, и продолжила: – А мы наблюдаем. Не каждый день удается приобщиться к величию гиганта кисти!
Висту скромно уткнулся носом в стол.
– Как интересно, – протянул Дрюня, глотнув морса из чашки Пипа. – Жаль, что я был занят с его чудотворным величеством целый день. С удовольствием бы поучаствовал в… э-э-э… композиции!
– Это в какой же роли? – поинтересовалась, прищурившись, Ванилла. – Демон уже занят!
– Да! – Марх выразительно поиграл грудными мышцами, проглядывающими через шаль. – Я занят.
– Он занят! – растаяла Персиана и одарила мужа жарким поцелуем.
Марх не преминул ответить. Казалось, они, позабыв о застолье, сейчас же займутся друг другом со всей страстностью изголодавшихся молодых тел.
– Кх-гм! – грозно кашлянул Пип. – Уймитесь оба и ешьте торт.
Дрюня одобрительно хмыкнул. Его супруга ехидно хихикнула.
Матушка тихо пила морс и ощущала, как оттаивает заледеневшее сердце. Что ни говори, а самое главное на свете – не богатство и знатность, не приключения и бурные романы, а счастье тех, кто рядом!
– Не бросайте его! – прошелестело вдруг, будто сквозняком.
Бруни изумленно посмотрела по сторонам и наткнулась на внимательный взгляд полковника. Торхаш, поднявшись, оправлял куртку, накидывал на плечи свой поношенный плащ. Весь, с лицом измазанным тортом, ждал его у порога, дрожа от предвкушения доброй охоты.
– Что бы ни случилось… – одними губами добавил Красное Лихо и, умудрившись поклониться всем сразу, быстро вышел.
– Я бы мог изобразить любимую яблоню Богини, – между тем задумчиво рассуждал Дрюня. – Раз уж роль ее песика исполнил Весь. А что? – он вскочил, встал на руки и медленно отвел одну из них в сторону. Согнул ноги под немыслимым углом, оттопырил голову, отклячил задницу и застыл, балансируя в совершенно невозможной композиции.