– Бруни, кто это был? – крикнул Пип.
Матушка тяжело поднялась из-за стола. Оглянулась на Фею, ободряющую ее улыбкой, и вернулась в кухню. Повар с Весем уже привели помещение в порядок, и Пип надевал плащ, собираясь идти домой.
Слава Богине, нашлась, что ответить!
– Это по поводу нового трактира…
Дождавшись, когда Пиппо и сестры уйдут, а Весь уляжется спать, она вернулась за столик Кая, облокотилась на стену и закрыла глаза. В темноте слезы полились легко, будто она не запирала их изо всех сил усилием воли, не желая показать его величеству и близким слабость и страх. Завтра… завтра ее может не стать! Бежать! Но куда ей податься, чтобы остаться в живых? Лишь бы остаться…
Память услужливо возродила строки письма Ральфа. И хотя само письмо было утеряно, адрес запомнился. Судьба лишала выбора. Возможно, в этом была доля истины, ведь в Храм Брунгильда входила вместе с Ральфом, а значит, должна была вернуться в лоно семьи.
Животный страх перед смертью блеснул в темноте лезвием палаческого топора и заставил Бруни вскочить и броситься в свою комнату. Она заметалась, пытаясь понять, что взять с собой: деньги, добротную сумку, пару целительных свитков, припасы и воду. Если трактир осиротеет, Пип не бросит Веся, да и полковник Торхаш приглядит за ним… и, может быть, Кай! Любимый… родной… не предавший!..
Уронив собранные вещи на пол, Матушка тихо опустилась рядом. Красноволосый морок, вошедший в ее жизнь, сказал однажды: «Не бросай его! Что бы ни случилось…» Так что же она делает? От чего бежит? Кай ради нее отказался от того, от чего не отказываются, а Бруни страшится потерять такую малость, как собственная жизнь?! И чего она будет стоить, эта жизнь, без него, без любимого?
Существование бок о бок с Ральфом и его женой представилось до тошноты ярко…
Она поднялась, подобрала вещи, аккуратно разложила по местам и умылась холодной водой. Его величество обещал прислать за ней на рассвете? Как будет угодно его величеству!
Бруни распустила волосы и села у окна, сложив руки на коленях. Глядя на снег, кружащийся в свете фонарей, она шептала молитвы Пресветлой, прося о близких, родных, любимых…
В предрассветном зимнем тумане появилось темное пятно, неумолимо приближающееся к трактиру. Раздался стук копыт. Бруни, давно одетая, умытая и причесанная, спустилась вниз и вошла в зал, когда первый удар кулака потряс дверную створку.
– Именем короля, откройте! – прозвучал хорошо поставленный голос.
За спиной послышался топот – Весь, соскочив с лестницы, встал рядом, щурясь одновременно сонно и недобро.
– Это приехали за мной, – Матушка развернулась к нему, – ты не вмешивайся! Дождись Пипа.
– Что значит – за тобой? – с недоумением спросил мальчишка. Радужки его глаз, как когда-то давно, залились чернилами страха.
– Так надо, – тихо сказала Бруни и, шагнув к двери, отодвинула щеколды.
В зал вошли четверо гвардейцев в красных мундирах – из личного полка Редьярда Третьего.
– Вы – Брунгильда Рафарин, владелица трактира? – спросил офицер, своими торчащими из-под носа усами и округлыми щеками похожий на кота.
– Это я, – кивнула Матушка.
– Вам приказано следовать за нами!
Бруни опустилась перед Весем на корточки и взяла его лицо в ладони.
– Ты никуда не пойдешь! – сдавленно прошептал тот. – Я… я не позволю им увести тебя!
– Прошу тебя! – взмолилась Бруни. – Здесь твой дом, если я уйду – он станет пустым. Ты остаешься за хозяина!
С мгновенье она жадно смотрела в его лицо, словно пыталась запомнить каждую черточку, потом поцеловала в лоб и поднялась.
– Пройдемте! – безучастно произнес офицер-кот и шагнул через порог.
В просторной, неторопливо едущей карете Матушка даже вздремнула. Ей снились двое – курящий трубку мужчина и женщина в простом белом одеянии до земли, босая, с распущенными волосами, которые были украшены нежными первоцветами…
Карету тряхнуло.
…Незнакомка оглянулась и серьезно посмотрела на Бруни серо-голубыми глазами Эдгара Морехода. Бруни вздрогнула и проснулась.
– На выход! – сказал тот же офицер и подал ей руку, помогая спуститься. – Следуйте за мной!
Он нырнул в неприметную дверь в стене, поднялся по лестнице, прошел по длинному коридору. Спустя несколько минут Матушка потеряла счет переходам. Они снова спустились по лестнице, миновали пустующую, продуваемую ветрами галерею. Одинаковые каменные стены, иногда украшенные гобеленами и портретами, погашенные или зажженные через один светильники. Дворец – если ее привезли во дворец, – казался больным существом, страшащимся яркого света и громких звуков. В последнем коридоре пол был застелен толстым ковром, заглушавшим шаги, а гвардейцы в красных мундирах застыли во всех проемах, изображая статуи. Офицер распахнул высокую створку, позволил Бруни войти и закрыл за нею дверь.
Она обреченно огляделась. Просторная комната была обставлена крайне скудно: лишь огромный письменный стол, несколько тяжелых кресел на звериных лапах да пара книжных шкафов. На стене над столом – очень подробная и искусная карта Ласурии и сопредельных государств. Из пасти незажженного камина и из настежь открытого окна тянуло сквозняками. Прикрывающая окно портьера зашевелилась…
Матушка не успела испугаться, потому что из-за нее вышел… Кай. И остановился, словно налетел на невидимую стену.
Бруни смотрела на него и не узнавала. Любимый сильно похудел, щеки впали и покрылись многодневной щетиной, под глазами залегли тени. Коротко остриженный, он выглядел так, будто был болен или измучен тайным недугом. Будто лишился души. Синий мундир висел на нем мешком.
– Кай!.. – прошептала она и бросилась к нему. Забыв подхватить подол юбки, споткнулась, чуть не упала – и очутилась в таких родных, таких теплых объятиях.
Он прижал ее к себе так сильно, что ей было больно, но она тянулась навстречу, вжималась в него всем телом, стремясь врасти, стать единым целым. Было не до поцелуев: обнять, ощупать родное лицо, руки, плечи, наглядеться в глаза, надышаться в губы. Бруни не сдержалась – разревелась, уткнулась в него лицом, царапая щеки о жесткую ткань мундира. Кай любил ее, держал в руках как свою, как нареченную – а она ведь распрощалась с ним навсегда!
Их обоих трясло, будто от лихорадки. Воздуха стало мало, не хватило бы и на одного, а их было двое – как один!
– Что с тобой? – спрашивала Бруни. – Что случилось, где ты был? Пресветлая…
– Милая, маленькая моя… У меня ладони болели – так хотелось тебя обнять! Ничего мне не нужно, слышишь? Только чтобы ты была рядом!
– Но где ты был так долго?! – Матушка, взяв его за отвороты мундира, затрясла с той силой, на какую сейчас была способна. – Почему не приходил? Я решила: ты оставил меня… ради короны.
Кай посмотрел на нее так, будто она ножом его ударила. И снова притянул к себе, обнял, не давая вздохнуть.
– Глупая, – тяжело дыша, зашептал он, – ни одна корона не стоит сердца, а ты – мое сердце, моя душа, моя жизнь!
– Но почему ты не приходил?! – крикнула Бруни. Ей казалось, или они и вправду стали одним существом, чьи сердца стучали в унисон, чьи вдохи и токи крови держали один ритм?
Кай отстранился и неожиданно широко, совершенно по-мальчишески улыбнулся.
– Прости, любимая, – сказал он, – прости, что заставил ждать. Видишь ли, я сидел в тюрьме.
Она пораженно смотрела на него.
– И я не мог тебе написать, – раскаянно продолжил он, полез в карман и достал свою шкатулку Шепота… превратившуюся в пластинку с вдавленным красным камнем посередине.
– Что с ней произошло? – удивилась Матушка.
Пояснить Кай не успел.
– Ну хватит! – прозвучал знакомый голос.
В стене под картой открылась потайная дверь, из которой вышли его величество Редьярд Третий и Король Шутов, Повелитель Смеха, Господин Шуток и Хозяин Толп Дрюня Великолепный.
Кай напрягся, но Бруни из объятий не выпустил.
Король сел за стол и раздраженно смел шахматные фигурки с лежащей на нем доски. Со стуком иссушенных ветром костей они попадали на пол.
Дрюня только головой покачал, залез с ногами на подоконник и уставился в окно. Он казался таким безразличным и… серым, что у Матушки заболело сердце от дурных предчувствий.
– Прощайтесь, – приказал король. – Не буду я утруждаться, устраивая публичную казнь тебе, трактирщица. Заточу в монастырь – и дело с концом!
– Отец, нет! – Кай заслонил Бруни спиной, словно пытался закрыть от беды. – Со мной делай, что хочешь, отправляй в Гнилой лабиринт, коли пожелаешь, но ее не трогай!
В страшные шахты Драгобужья, прозванные Гнилым лабиринтом, за приемлемую плату королю гномьего народа ссылали преступников со всего материка.
– А тебя в изгнание, сынок, – ласково сказал Редьярд. – За пределы страны – пока не одумаешься! Или, – он задумчиво смахнул со стола и шахматную доску, пнув ее ногой, будто собачонку, – все-таки в Лабиринт?
Матушка вывернулась из сильных рук Кая и бросилась к столу.
– Послушайте! Он ничего не сделал, это я во всем виновата! – выпалила она в лицо его величеству, понимая, что подписывает себе приговор.
Дрюня кашлянул. Редьярд недовольно покосился на него и кликнул стражу.
– Его высочество обратно в тюрьму, – приказал он уже знакомому Бруни офицеру, – а девушку тайно доставить в Обитель Накусьвыксунской пустоши. Климат там болезненный, – он насмешливо посмотрел на Бруни, – долго тосковать по моему сыну не даст.
– Рэд… – подал голос шут.
– Отец! – тихо произнес Кай.
Офицер, обойдя стол, подошел к королю и что-то шепнул ему на ухо.
– Пусть побудут за дверью! – бросил тот. Дождался, пока гвардеец выйдет, и поднял глаза на застывшую у стола изваянием Матушку. – Никогда не смей орать на своего короля, девонька, – посоветовал он. – Это вредно для здоровья.
– Отец, умоляю! – Кай встал рядом с ней. – Я сделаю, что ты хочешь: взойду на трон, когда придет время, но пообещай мне, что не тронешь ее и пальцем!