– А я теряю то, что мне никогда не принадлежало, – произнес тот странным глухим голосом.
Никорин подошла и встала рядом. Теперь их ладони одинаково касались стылого камня.
– Мне казалось, эмоции вам не свойственны, – недружелюбно заметила она, – вы же не человек!
Кислотой разливалась в душе обида на него, оказавшегося здесь так не вовремя.
Лихо, откинув волосы с лица, посмотрел на Ники.
– Разве эмоции свойственны лишь людям? – холодно спросил он. – Другие расы в расчет не берете? Когда-нибудь имперское высокомерие сыграет с вами дурную шутку!
– Во мне никогда не было и нет… высокомерия! – поморщилась Никорин. Не признаваться же, что она всего лишь нуждалась в мгновениях одиночества для искреннего разговора с собой.
– Тогда что это? – лениво поинтересовался Торхаш. – Неприязнь ко мне лично? Злитесь, поскольку никак не удается затащить меня в постель?
Архимагистр медленно повернулась к нему. Сила загудела в кончиках пальцев, не желая успокаиваться. Одним движением мизинца она могла превратить собеседника в кучку пепла и пару башмаков!
– Белены объелись, полковник? – прямо спросила Ники, глядя на него глазами цвета льда середины зимы. – Никогда не замечала за вами склонности к запретным зельям!
– А разве не так? – хмыкнул оборотень. – Ваши знаки весьма многословны, а запахи – многообещающи!
Гнев волшебницы заморозил ворону, пролетавшую в этот момент над башней. Та со сдавленным криком упала вниз, где, по всей видимости, разбилась.
– Птичку за что? – проследив за ней взглядом, поинтересовался Торхаш.
Развернулся лицом к собеседнице, у которой, несмотря на негодование, сладко заныло внутри – таким выверенным, гибким, животным было это простое движение.
– Прошу меня простить, архимагистр, – неуловимо меняясь, сказал он. Будто застегнул мундир на все пуговицы, скрывая от Ники бо́льшую часть себя. – Мне не стоило быть таким… правдивым! Вы застали меня в неподходящий момент! Еще раз простите!
Взяв ее руки, он поднес их к губам и задержал, грея в сладком грехе своего дыхания. Лишь одно мгновение – и Никорин погрузила бы пальцы в красно-рыжую шевелюру, и притянула бы его к себе, и прижалась бы всем телом – так силен был призыв, исходивший от этого самца… Однако полковник отступил, по-военному четко кивнул ей и покинул площадку.
А Ники осталась, страшась ругаться даже шепотом, ибо опасалась, что оборотень с его тончайшим слухом разберет в грубых словах нотки разочарования и посчитает себя победившим. Вцепившись пальцами, все еще хранящими тепло его дыхания, в парапет, она ощущала смятение. Лихай Торхаш всегда раздражал ее, потому она дразнила его, когда им случалось оказаться вместе. Но никогда она не хотела одновременно его убить – и зацеловать до смерти! Унизить и покориться! Взять – и отдать себя без остатка!
Ники Никорин, навсегда закрывшую ту дверь в сердце, что вела в глубь его и открывалась лишь ради воспоминаний, это пугало. Настоящая смерть не пугала, а вот эта… слабость?
«Ты мог погибнуть! – орал на нее в каюте капитан Зорель, и она впервые видела его потерявшим над собой контроль. – Какого Аркаеша ты творишь, сопляк?»
«Хотел уберечь „Касатку“ от неприятностей!» – честно отвечала Ники заплетающимся языком и не лгала: корабль и капитан стали для нее синонимами.
«Тебя выпорют за пьянство… – неожиданно успокоился Ясин, – чтобы и другим неповадно было! Сам выпорю!»
И так он это сказал, что у Ники, как и сейчас от едкой насмешки Лихо, стало горячо в промежности.
Капитан выволок ее на палубу, швырнул на связку канатов и действительно выпорол. Сильнее, чем требовалось, словно пытался изжить злость на неясные эмоции, испытываемые к юнге.
– Давай, приложи к заднице водоросли! – упрашивал Ники вечером в кубрике боцман. – Авось полегчает!
Та отказывалась. Кусая губы и сглатывая слезы, терпела боль, стараясь не тревожить крепкую, не порванную ударами каната ткань матросских шаровар. Бил капитан прицельно.
Выйдя из шхер, «Касатка» удалилась от берега, стремясь на чистую воду, – Зорель не испытывал желания вновь встречаться с патрульными. Пара дней прошли спокойно, не считая метаний юнги, который страдал от болей седалища и каждую ночь мечтал пробраться в каюту капитана, чтобы задать ему жару. Но однажды на рассвете…
Весь воспринял известие о переселении в общежитие университета с восторгом. Это одновременно успокоило Бруни и расстроило. Успокоило, потому что она наконец перестала волноваться за него, расстроило, так как родительский дом оставался без присмотра.
– Мне нужно съездить в трактир, – сказала она Каю, когда ненадолго вернувшийся полковник Торхаш забрал с собой рю Фринна и Веслава и, коротко попрощавшись, ушел.
– Зачем? – удивился принц. Помолчав, добавил: – Мне все время кажется, что стоит тебе покинуть дворец – и я больше тебя не увижу!
Задохнувшись от нежности, Матушка зарылась лицом в его мундир.
– Никуда я от тебя не денусь, горе мое королевское! – прошептала она, прижавшись щекой к жесткой ткани. – Никуда и никогда!
– А я вот боюсь этого, – виновато улыбнулся Аркей и подхватил ее на руки, – но если действительно нужно – отпущу! Нам предстоит несколько безумных дней свадебных празднеств, родная. Ни ты, ни я в эти дни не сможем принадлежать себе. Мне-то не привыкать, а вот тебе придется потерпеть! После мы решим все вопросы и наконец отправимся в мое поместье. Только ты и я!
– Медовый месяц? – лукаво улыбнулась Матушка. – Мне кажется, он запоздал!
– Седмица, – рассмеялся принц, – больше времени отец нам не дает. Видимо, тоже считает, что медовый месяц у нас уже был! А насчет своего трактира не волнуйся – теперь на площади прямо напротив него расположен пост охраны. Стражники дежурят круглые сутки!
Вместо ответа Бруни благодарно прижалась губами к его губам. Она обожала его за то, что он не забывал о таких мелочах!
В этот вечер они впервые легли в постель принца раздетыми и под одеялом сплелись в единую лозу. Кай долго и нежно любил Бруни, и оба уснули лишь часа за два до рассвета дня, который должен был навсегда объединить их судьбы в одну.
Фигура, укутанная в простыню, слабо заскреблась в дверь королевской опочивальни. Гвардейцы, стоящие по обеим ее сторонам, пришельца не замечали.
– Братец, ты, что ли, спишь? – замогильным голосом вопросила фигура. – А порадоваться вместе со мной?
Дверь опочивальни распахнулась. Его величество Редьярд, похоже, вообще не ложился – свидетельством тому были красные глаза, встрепанная шевелюра, всклокоченная борода и полный комплект одежды.
– Дрюня! – рявкнул король. – Ты должен быть у целителя! Какого Аркаеша ты тут делаешь?
– Я был у целителя, спасибо тебе за незабываемые часы, проведенные в объятиях славного Ожина! – кривляясь, шут склонился в раболепном поклоне. – А вообще, впусти меня уже и дай поделиться радостью!
– Какой еще радостью? – с подозрением спросил его величество, отодвигаясь и освобождая вход. – Колька опять сбежал?
– Ежели только летать научился, – хихикнул шут, перешагивая порог. – А так-то он теперь в седло пару-тройку седмиц не сядет, коли Жужин не вмешается!
Спальня его величества была вовсе не велика и не роскошна. Старинная кровать под балдахином занимала бо́льшую часть помещения, в углу стоял небольшой письменный стол с бюро, в другом горел камин, над которым висел портрет родителей Редьярда. Несколько пуфиков и кресел, стоящих так, будто их уронил великан, великолепная тигриная шкура у огня, на которой, тяжело вздыхая, спали волкодав Стремительный и один из толстолапых щенков – его многочисленных отпрысков.
Дрюня с наслаждением упал в кресло у бюро, закинул ноги на подлокотник и объявил:
– Мы помирились, братец!
– Да мы вроде не ссорились, – пробурчал Редьярд, вернувшийся за стол, где проглядывал какие-то бумаги.
– Да мы с Ванилькой моей помирились, твое тугодумное величество! – завопил Дрюня, вскакивая. – И так сладко помирились, что я от чуйств не могу уснуть!
– Хочешь, я тебя вырублю? – буднично предложил король.
Разбуженный громкими голосами щен, шатаясь от сна, подошел к стулу и попытался забраться к Редьярду. Тот поднял его за шкирку, с удовольствием взвесил в руке, поцеловал в морду и уложил на колени.
– Дурак ты, братец! – всерьез разобиделся Дрюня. – Я к тебе как к родному, с радостью! А ты – «вырубить»!
– Ну ладно-ладно, – пошел на попятный собеседник, – давай рассказывай!
– Коровелла моя каким-то образом прознала об отравлении, – шут вернулся в кресло, довольно блестя глазами, – и прискакала к Ожину с твердым намерением забрать меня домой и лечить народными средствами…
– Клистиром? – хмыкнул Рэд.
– Травками и диетой! – гордо ответствовал собеседник. – Но мэтр Жужин был непреклонен и заявил моей благоверной, что я очень плох!
– Он соврал, – улыбнулся король, почесывая за ухом уснувшего щена, – ты не плох, ты невыносим! А она что?
– Она омыла слезами мое бедное тело и отпустила мне все грехи! – счастливо засмеялся Дрюня. – И пообещала мэтру, измученному должностными обязанностями, ухаживать за мной ночь до утра! Правда, спустя пару часов мы все же уснули – эти, знаешь, игры в помощницу целителя очень утомляют! Но самое главное – она меня простила, братец! И вещи обещала в наши покои вернуть! «Раз Бруни тебя, шалопая, простила, то и я смогу»! Так она сказала… и давай меня целовать!
– А я рад, что вы помирились, – не глядя на него, сказал король, – правда очень рад!
– Спасибо, – искренне улыбнулся Дрюня. – Но скажи мне, твое окосевшее от недосыпания величество, отчего ты не спишь?
Его величество достал из ящика бюро зеркало на длинной ручке, внимательно оглядел свое утомленное лицо и обиженно заявил:
– Все нормально у меня с глазами, братец, это у тебя чего-то не то.
Он кинул зеркало обратно.
– Тебе, Дрюня, признаюсь – я пытаюсь решить одну дилемму… Арк наконец женится, а значит, становится полновластным наследным принцем. Вот я и подумываю – то ли отстраниться от дел и уйти в монастырь, то ли, наоборот, жениться и нарожать еще кучку Ласурингов… В любом случае, это будет означать «пожить наконец для себя»!