Удавила бы гада своими руками! Всех бы их удавила!
– Несколько месяцев назад одному из моих братьев приснился очередной сон, – голос Селестия неожиданно зазвучал с силой, – он увидел, как над Тикреем нависает тень гигантского облака, тень, полная ненависти. Он увидел, как Тикрей гибнет…
Старик замолчал. Бледное лицо, отсутствующий взгляд… Он вообще в своем уме?
– Мне защищать вас от тени гигантского облака, которая кому-то из вас приснилась? – рассмеялась архимагистр, но в сердце уже шевелился недобрый холодок. Холодок предчувствия. – Да ты не отступник, Селестий, ты душевнобольной!
Старик неожиданно качнулся к ней, схватил за руки… В сознании Ники полыхнуло такими знакомыми языками пламени, и на миг, лишь на мгновение, но она увидела засохшие леса и траву, покрытую странной белесой плесенью, опустевшие водоемы и горы, рассыпающиеся пылью, раздутые трупы животных, погибших от голода и жажды, города, похожие на гробницы, потому что мор выдул из них жизнь, как выдувал ветер прах из всех щелей…
Прах…
Смерть…
Тление…
Тикрей.
Селестий отпустил ее и осел на пол. Тяжело дыша, просипел:
– Мне, мне приснился этот сон! Я был там и видел это собственными глазами! Видел толпы одержимых, рвущих друг друга на части! Видел, как гибнут народы, поглощенные ненавистью! То, что начнется как обычная война, закончится катастрофой! И старый миропорядок падет…
Пока он говорил, Ники безмолвно приказывала себе, как когда-то приказывал ей капитан Зорель: «Спокойно, юнга! Без паники! Мы что-нибудь придумаем, кракенскими блохами клянусь!» Она не желала признаваться себе, что испугана, но это было так. Нужно успокоиться… Сейчас, вот сейчас! Обдумать все заново и найти решение, ведь мир на Тикрее – та цель, ради которой Ники Никорин тогда, на Безумной, поклялась жить!
Но перед глазами стояли картины из сна-пророчества, и тем же самым наитием, каким ощущала изнанку бытия, архимагистр понимала, что эти картины – из будущего!
– Разве то, что ты рассказываешь, не было конечной целью вашего бога? – бросила она, желая разорвать затянувшуюся паузу. – Тикрей в руинах… Людские трупы… Новый передел мира!
– Наша вера несла свет и благодать Гересклета только людям, не затрагивая древние расы! И наши последователи умирали счастливыми, ощутив божественную любовь! – глядя на нее, прошипел Селестий. – А теперь погибнут все! И гномы, и люди, и оборотни, и эльфы! Но перед этим умрет Тикрей, превратится в огромную пустошь, на которой сойдутся все оставшиеся в живых. Сойдутся, чтобы убить друг друга! Ибо у этого нет любви, нет сердца! Только желание уничтожить все живое.
– Пресветлая!.. – пробормотала волшебница.
Вряд ли старик разобрал в ее голосе жалобные нотки, но сейчас ей хотелось, как в детстве, оказаться в храме и, уткнувшись лбом в колени Индари, молить о помощи. Молить, зная, что она, Ники, будет услышана!
– Если в твоем пророчестве говорится о всеобщей погибели, чего ты хочешь от меня? – скрывая страх, хмыкнула она.
– Однажды ты уже спасла мир! – воскликнул Селестий. – Сделай это снова!
– Но ты говоришь, пророческие сны всегда сбываются!
– Нам всем нужна надежда… – пробормотал старик, отводя глаза.
Глядя на него, архимагистр молча качала головой: нет, нет, нет… Им не нужна была надежда, когда они жгли и убивали. Внимая голосу своего бога, они не слышали криков тех, кто погибал по их вине. Они жаждали лишь божественной любви, на деле оказавшейся грандиозным божественным мороком… А сейчас? Сейчас что нужно им сильнее, чем надежда?
– Чего ты желаешь более всего на свете? – Ники резко склонилась к отступнику, надеясь застать его врасплох. И увидела, как расширились его зрачки, как мелькнули в них знакомые языки пламени.
– Огня! – крикнул он, сжимая кулаки.
– Ничего не меняется, огнепоклонник, – архимагистр отошла от него. – Итак, мое условие: я не стану вам помогать до тех пор, пока вы не отступитесь от своей веры! Но, дабы облегчить муки твоей совести, добавлю еще кое-что… Видишь ли, я не уверена, что в этот раз мне удастся спасти Тикрей. Хотя, конечно, я постараюсь!
– Это твое окончательное решение? – спросил он, комкая рубище на груди.
Никорин молча пожала плечами. И почему у нее сложилось впечатление, что старик снова колеблется перед выбором?
Следующие события произошли в долю секунды. Селестий схватил тесак, тот самый, с иззубренным лезвием, а Ники вдруг осознала, что щита на ней нет! Однако, вопреки ее опасениям, нож не был предназначен ей. Неотрывно глядя в глаза цвета озерного льда, отступник резанул себя по горлу и завалился на бок, заливая кровью пол пыточной. Волшебница не успела бы спасти его, даже если бы захотела. Оцепенев, она смотрела, как подрагивают в последней судороге конечности, как кровь весело пузырится в ране.
Селестий сделал свой выбор, не сумев отречься от веры, но давая возможность жить той, что обещала попытаться спасти мир.
Ванилла выбралась из-под рук-ног обожаемого супруга, кряхтя, потерла ноющую поясницу. Даже несмотря на то, что они с Дрюней кувыркались в постели весь вчерашний день (и с чего бы такое счастье?), тело казалось окаменевшим и плохо слушалось хозяйку. О-хо-хо, мэтр Ожин во время последнего осмотра предупредил: «Вам придется набраться терпения, Ванилла. До родов еще пара седмиц – самое тяжкое время!»
В окна пробивался рассвет. Как ни хотелось остаться в теплой кроватке, сегодня нужно было обязательно побывать в «Старом друге». И так вчера прогуляла целый день! Провалялась… Про… Ванилька хихикнула, нежно накрыла одеялом Дрюню и принялась одеваться. До трактира давно не ходила пешком – Пип, который в связи с назначением на должность Главного королевского повара появлялся во дворце уже в шесть утра, отправлял дочь с одной из повозок, едущих на рынок.
Госпожа рю Дюмемнон любила эти утренние поездки, энергичный пересвист птиц в кронах деревьев, еще пустующие улицы Вишенрога, запах свежего хлеба из пекарен. Любила приезжать в трактир первой и открывать дверь своим ключом. Входить в тихое помещение, отдергивать шторы, распахивать окна, впуская свежий ветер и свет, который чу́дно играл на акварелях мастера Вистуна, развешанных по стенам зала на первом этаже. Любила разжигать печь на кухне и огонь в камине зала, слушать гудение пламени и треск занимающихся поленьев. Да, иногда она скучала по дворцовой суете, но честно говоря, в последнее время ее больше привлекала камерная обстановка «Старого друга». Тем более что комната для нее и ребеночка была уже оборудована в отделенной от галереи части второго этажа. Каждый раз, когда Ванилла входила туда, ее сердце замирало от счастья, о котором когда-то она и не смела мечтать!
Там стояли комод, трюмо с зеркалом, широкая кровать и рядом – смешная маленькая колыбелька. Такая маленькая по сравнению с кроватью, что, глядя на нее, хотелось плакать от умиления. И именно этим утром Ванилька неожиданно расплакалась, стоя на пороге. Она и сама не знала отчего. От того, что сердце полнится любовью, или от раннего утра и облаков на небе? От тяжести собственного живота и боли в ноющих ногах или от тепла, что, поднимаясь из зала по трубе, проходящей через комнату, ласкало кожу? В единый миг такой простой и понятный мир раздвинул границы, даря бывшей королевской булочнице массу новых ощущений, которые оказалось тяжело вынести.
– Хозяйка, вы наверху? – послышался веселый голос Селеста Гриппена – молодого повара, нанятого Пипом себе в помощь еще до назначения Главным королевским поваром.
– Да, я уже спускаюсь!
– Морса сделать вам горячего?
– Будь добр!
Ванилла торопливо вытерла слезы краем передника, который уже не висел на талии, а лежал на животе, как скатерть на прикроватном столике, и начала спускаться – как вдруг острая боль пронзила поясницу, свела внутренности в клубок. Охнув, Ванилла уцепилась за перильца, чтобы не скатиться с лестницы. Ногам стало горячо и мокро. Дрожащей рукой она приподняла подол юбки и увидела под собой лужу. Хотела было испугаться, но представила ребеночка – там, в животе. Ребеночка, который чувствовал то же, что и она. Сжав зубы, чтобы не стонать от боли, Ванилла спустилась вниз и вошла на кухню.
Селест – высокий, нескладный как вешалка, выдающимся носом напоминающий бойцового узаморского гуся, напевая что-то, колдовал у плиты. В зале уже сновали служанки, расставляя стулья, выставляя на столы салфетки в красивых стеклянных вазочках и тарелки с вафельками – подарок посетителям от заведения.
– Присаживайтесь, хозяйка, – оглянулся на нее повар и изменился в лице.
Бросился к ней, помог дойти до стола и опуститься на стул.
– Пресвятые тапочки, что случилось? Вы ударились? Упали?
– Кажется, я рожаю, – пробормотала Ванилла, – нужно позвать целителя… мэтра Жужина.
– Я сейчас…
– Стой! Куда от плиты, завтрак на носу?! Отправь кого-нибудь из девчонок, они быстро бегают!
Повар посмотрел на нее с уважением – госпожа и в таком состоянии думает прежде всего о деле! – а затем выскочил в зал.
Спустя час Ваниллу перевезли во дворец. В помещениях Ожина находилась специально оборудованная комната, в которой он иногда оставлял своих клиентов для наблюдения. Поскольку клиентами Ожина были в основном люди родовитые, «карантинные» покои отличались не только функциональностью, но и сдержанной роскошью.
К тому моменту, когда Ваниллу переодели в чистую длинную льняную рубаху и уложили на кровать, схватки скручивали ее каждые полчаса.
– Дрюне… кто-нибудь… сообщил? – постанывая от боли, поинтересовалась роженица. – И не сообщайте!.. Пусть… дрыхнет! Скажите только… Ее Высочеству Бруни!
– Уже, – доброжелательно улыбнулся целитель, который сидел рядом и мягко прощупывал ее живот.
Ванилла часто задышала, переживая очередную схватку, и посмотрела на Жужина.
– Мэтр, вы говорили, еще две седьмицы ждать! А оно вон как вышло!
– Бывает, – спокойно пожал плечами тот. – Преждевременные роды, знаете ли, могут начаться от тысячи причин: скушали не то на ужин, слишком энергично вешали белье, были нежны с супругом…