Улыбка угасла. Навстречу спешно поднимался и склонялся в поклоне высокий широкоплечий незнакомец… неуловимо похожий на Иракли. Несмотря на то, что в отличие от Ракеша волосы у мужчины были светлыми, его темные глаза оглядели принцессу с вниманием и силой, от которых ее сердце забилось чаще. Позабыв об этикете, Оридана беззастенчиво разглядывала его открытое привлекательное лицо, простую мантию мага без опознавательных знаков.
– Простите меня, Ваше Высочество! – воскликнул он и смутился. – Ох, еще раз простите! Мне следовало молчать, пока вы не прикажете говорить!
– Говорить! – немедленно приказала Оридана и тут же поправилась: – Говорите! Кто вы? Ваше имя?
Где-то в стороне Саник Дорош увлеченно подкапывал розы.
– Я – ученик королевского мага мэтра Квасина, – ответил незнакомец. – Мое имя – Варгас Серафин.
К первым в своей жизни родам Ванилла рю Дюмемнон отнеслась как к тяжелой работе, которую надо было сдать в срок. И в чем-то она, несомненно, была права. Несмотря на то что временами ей приходилось несладко, она не теряла оптимизма. По совету Жужина дышала, как собака, бегающая по кругу, иногда орала во весь голос и, кажется, даже наслаждалась процессом. Младшая сестра Персиана, сидящая в изголовье кровати, держала ее за руку, обтирала ей лицо тряпицей, смоченной в прохладной воде, поила теплым морсом для поддержания сил.
Однако спустя двенадцатый час родов Ванилла, мягко выражаясь, подустала.
– Все идет хорошо, просто великолепно! – подбадривал ее целитель. – Дорогая, вы умница! А ну-ка, поднатужьтесь!
– Я чувствую себя гужевой конякой не первой свежести, которая тащит дровни со столетними бревнами из Узамора в Вишенрог! – пожаловалась роженица сестре, когда очередная схватка отпустила. – И отчего Пресветлая не предусмотрела какой-нибудь иной путь появления на свет?
– Отчего люди не летают? – глубокомысленно вопросил Ожин и сунул руку под простыню, накрывающую Ваниллу. – О! Вот и темечко!
– Волосики, волосики какие? – подалась вперед Персиана. – Чай, светло-каштановые, как у мамки?
– Я потом вам скажу, – любезно улыбнулся целитель, – когда увижу темечко целиком с головой, а голову – с туловом!
– Мэтр, а долго еще? – взмолилась роженица. – Меня сейчас разорвет!
Жужин кинул взгляд на часы, стоящие на прикроватной тумбочке, и приказал:
– Кричите, Ванилла! Так, как я вас учил, – чтобы звук уходил вниз, в живот!
И поспешно зажал уши.
– Твою ма-а-а-а… – заорала Ванилла, выгибаясь на кровати.
Персиана, мать двоих детей, с растроганной улыбкой смотрела на старшую сестру.
– Головка вышла! Волосики темненькие! – заглянув под простыню, сообщил Ожин. – Еще пара таких замечательных потуг, и мы увидим ребеночка целиком!
– А глазки, глазки чьи? – едва не подпрыгивая от любопытства, спросила Персиана.
– Глазок пока нету! – отрезал целитель, но, увидев, как бледнеет молодая мать, поспешно поправился: – Закрыты пока глазки!
– А носик? Носик-то видно! – торжествующе вскричала Персиана. – Чей носик, мэтр?
– Мамин, – покорно ответил тот, понимая, что избавиться от назойливого внимания к личности младенца не получится. И снова взглянул на часы: – Ванилла, тужьтесь!
Спустя еще несколько потуг покои целителя огласило торжествующее мяуканье новой жизни.
– А кто у нас тут? – вопросил мэтр, тыкая младенца пиписькой в лицо сначала всем присутствующим, а затем молодой маме. – Кто это такой хорошенький?
– Это Людвин рю Дюмемнон! – сердито ответила молодая мама, дрожащей рукой вытирая струящийся со лба пот. – Аркаеш побери моего упрямого муженька! Все-таки вышло по-евойному! Кто-нибудь ему сообщил уже, а?
Повинуясь движению длинного пальца Жужина, служанки порскнули прочь – сообщать заинтересованным лицам радостное известие.
Принцесса Бруни подняла на ноги весь дворец, чтобы отыскать счастливого отца. Его Величеству сообщили о благополучном завершении родов, и он добавил переполоху, когда будил шута, ревя над его ухом, как Железнобок. Смешивая гномий самогон с вином, король знал, что делал, дабы избавить Дрюню от стресса!
С пятой попытки шут разлепил осоловевшие глаза и поинтересовался:
– А? Что? Они наступают?
– Кто? – опешил король.
– Гномы! Много гномов! И все такие малю-ю-юсенькие!
Редьярд переглянулся с Бруни, которая пришла, чтобы проводить Дрюню к супруге, и, подняв его с кровати, хорошенечко потряс:
– Проснись, дурень! Ванилька твоя родила!
– Мышку? – уточнил шут. Один глаз у него никак не открывался, руки висели как плети, а колени подгибались.
– Норушку, ага, – хохотнул Его Величество. Приказал своим гвардейцам тащить шута в покои мэтра Жужина и периодически щекотать, из-за чего Дрюня худо-бедно начал переставлять ноги сам, хотя, кажется, так и продолжал спать с открытыми глазами, поскольку нес такую чушь, что гвардейцы едва не падали от хохота.
К концу пути шут сумел разлепить оба глаза и разглядеть лежащую на кровати супругу, на руках которой шевелился кто-то размером со щенка. Разглядеть больше ему не позволили алкогольные пары.
Гвардейцы отпустили его, чтобы он смог подойти к жене.
– Люблю тебя, коровелла моя! – пробормотал Дрюня и незамедлительно упал лицом вниз.
– Это еще что такое? – изумилась Ванилла.
– Неизбывное счастье отцовства… – задумчиво пробормотал Жужин.
Над Тикрейской гаванью раскинулась звездная ночь, спугнув этот длинный и суматошный день.
В юго-западной башне дворца сладко спали Бруни и Кай. Принц обнимал жену, ощущая под ладонью жизнь-непоседу, растущую в ее животе.
В покоях придворного живописца, наоборот, не спала чета Вистунов, в который раз с изумлением перечитывая указ, подписанный Его Величеством и оглашенный сегодня. По нему мастеру Висту даровался титул маркиза, поместье неподалеку от Вишенрога и дом в квартале белокостных. Под текстом указа, над подписью короля, его рукой было выведено: «За верность семье и Ласурии». Матрона Вистун, разобрав сии каракули, едва не упала в обморок, а когда взяла себя в руки, всерьез задумалась над родовым гербом, центральное место в котором должна была занять позолоченная ночная ваза.
Не спала и Катарина Солей в своей комнате. Ворочалась, смотрела то в стену, то в потолок, изо всех сил старалась не плакать, шепча еще не рожденному ребенку: «Все будет хорошо, мой маленький! Ты прости, я хотела тебя убить… Я очень испугалась, что останусь одна и все от меня отвернутся. Надеюсь, ты, когда вырастешь, не встанешь перед таким выбором! Нет! Я в лепешку расшибусь, но тебе не придется делать выбор, потому что у тебя буду я. И я всегда пойму тебя, поддержу, помогу!»
Герцог рю Вилль, наоборот, спал крепким сном человека, не ведавшего, что такое совесть.
Принцессе Оридане снилась улыбка мужских привлекательных губ. Она очень хорошо помнила эту улыбку, но никак не могла вспомнить лица того, кому она принадлежала.
Где-то на границе с Драгобужьем поднимался с земли лис, отряхивался и оборачивался красноволосым мужчиной. Молча смотрел, как подходит к нему волшебница с глазами цвета озерного льда, появившаяся из ниоткуда.
– Что-то случилось? – спросил он, когда она остановилась совсем близко.
Загадочно улыбнувшись, она поднялась на цыпочки и прошептала в самое ухо, вызвав в его теле волну жара, прокатившуюся по позвоночнику к паху:
– Я соскучилась…
А в замке ласурских королей, у кровати, на которой спала Ванилька, стоял, не дыша и не замечая, как по щекам текут слезы, Король шутов, Повелитель смеха, Господин шуток и Хозяин толп, спасенный мэтром Жужином от жестокого похмелья. Стоял и смотрел, как на груди его жены распластался похожий на лягушонка Людвин рю Дюмемнон. Младенец хмурил во сне комические бровки, кривил губки – переживал долгую дорогу из тьмы лона к солнечному свету.
От этого дивного зрелища Дрюню отвлекли стук конских копыт и заливистый собачий лай, прозвучавшие в ночи. Он поспешил к окну и успел увидеть, как исчезает в воротах конь с таким знакомым всадником в сопровождении здоровенного пса, стремительной тенью стелющегося по земле.
Его Величество гнал коня прочь от столицы и ничего этого не знал. Он знал лишь одно: игла, засевшая в сердце, вынудила его покинуть городские стены. Ночной ветер будто выдувал туман из памяти, обнажая острые углы прошлого, биться об которые было больно и до сих пор.
Стрема, радуясь движению, оглашал округу басовитым лаем, вызывавшим отклик у собак из окрестных деревень, и оглядывался на хозяина, словно звал за собой. В дом, в который возвращался. Король не улыбался, как обычно, глядя на него.
Когда на горизонте неровной линией, перечеркнувшей звездный свет, встала громада Ласурской чащи, Редьярд придержал коня, а потом и вовсе спешился и пошел вперед, держа гнедого в поводу. Сердце колотилось так, словно Его Величество не ехал верхом, а бежал.
Убежавший вперед пес одним прыжком пересек границу между пустошью и чащей, а затем вернулся, вопросительно глядя на хозяина – мол, почему не идешь следом? Король покачал головой и замер, глядя в черноту, притаившуюся под лесным пологом, вдыхая весенние ароматы древесных соков, хвои и влажной земли. Поскуливая, волкодав уселся у его ног и застыл; двигались лишь чуткие уши и нос.
Нет ничего страшнее, чем смотреть в темноту. Чем дольше всматриваешься, тем сильнее кажется, что она проникает в тебя, обволакивает и смотрит голодным ответным взглядом. Ее взор физически ощутим, от него бегут мурашки по коже и приподнимаются волоски на затылке, а сердце начинает чудить и пропускать удары. И кажется, еще миг – и темнота прыгнет на тебя как зверь, чтобы поглотить, растворить, стереть навсегда с лица этого мира…
Его Величество моргнул, приходя в себя. Стрема дремал у его ног, положив большую голову на лапы. Над лесом рассвет белел полосой, и между деревьями уже видна была заветная тропинка. Если другие звериные тропы вели к водопою и укромным местам, то эта, единственная, бежала туда, куда Редьярд стремился, но никак не мог попасть: к его недостижимой мечте с дерзкими губами, копной черных волос и с глазами, как дикие сливы. Пресветлая, столько лет прошло, Эстель, наверное, давно выглядит настоящей ведьмой – старой, седой и беззубой, – а он все не решается переступить эту черту! Боится, что не сможет остановиться, если пойдет по этой тропинке… Но, Аркаеш его побери, он помнит обо всем: о новом храме, строительство которого только началось, о скором появлении внука, об угрозе, нависшей над Ласурией. Помнит каждое из тысяч неоконченных дел, требующих его внимания, присутствия, ежедневного участия…