Конец света.
Я не собиралась говорить тебе об этом.
Я хотела рассказать о ней.
О девочке.
Я думаю, люди неминуемо возвратятся в это здание. Большинство семей выехало. Возможно, у них нашлись пристанища понадежнее. Жена Роджера с двумя сыновьями ушла после того, что случилось тогда. Они звали и меня. Но она, и естественно мальчики, гораздо моложе. Ей всего пятьдесят, а сейчас это все равно что сорок, не так ли? Я бы задерживала их, и они бы бранили меня. Я отказалась. Они ушли на следующее утро. Позже, когда здание опустело, пару раз на нижних этажах селились новые жильцы — за неимением лучшего слова. Однажды мужчина и женщина поднялись сюда, но они не стучали, только выругались и снова сбежали вниз. Тогда тут очень плохо пахло. Сейчас запах, думаю, более или менее выветрился.
Те, кто находился в здании ниже, либо ушли, либо
еще что-нибудь. Кошмарные атаки, когда
они
пытались
вначале
Этого больше не повторялось. Конечно,
я вижу
пожары, ужасные костры, как на 5 ноября, День Гая Фокса, только больше, безумнее. Они гаснут и вспыхивают снова. Или не вспыхивают. Хуже всего в темноте, когда между еще работающими фонарями зияют жуткие черные провалы, но фонари горят далеко, у самого горизонта. А ветер несет сюда только запах гари.
Ну вот, я снова мелю вздор. А еще я часто говорю вслух сама с собой. А с кем еще? С тобой вот, моя дорогая. Моя Лаура.
Ну, значит, сегодня я в^ла на балкон, взять немного мюсли из старого холодильника. Я всегда осторожна. Я выхожу, когда солнце позади здания или когда небо затянуто тучами. И я не стою прямо, я съеживаюсь и подкрадываюсь.
Воздух сейчас пахнет так странно, ты не находишь? Сюда, наверх, вонь разложения почти не долетает. Напротив, тут царит вечная свежесть. Никаких машин, никаких автобусов, никаких поездов. И самолеты не перечеркивают небо паутиной своих следов. Ничего электрического. Ничего механического. Запах листвы. А еще — пепла, влажного цемента, бетона, кирпича.
И реки, довольно скверный , с рыбным привкусом, как у моря. Было ли так всегда? Все-таки приливы•••
Так вот, я была там и вдруг усл^ала: «топ».
Прямо рядом со мной, на балконе.
Я вроде как охнула и замерла. В голове пронеслись картинки без слов. Вот они карабкаются по стенам зданий, как Дракула. Глупо. Не думаю, что они способны на такое, да? Зачем им тогда вообще лестницы?
Потом я подумала, что это не звук шагов, а просто птица приземлилась — голубь, или речная чайка, или одна из тех крупных птиц, что улетели из зоопарка когда
Ко гда
Я повернулась и увидела ее.
Понимаешь, каждый балкончик первоначально проектировался закрытым по обе стороны кирпичной стеной, а каждая стена была общей для двух смежных балконов. Так что поговорить с соседями, если тебе этого вдруг очень захочется, можно было, лишь высунувшись наружу и опасно изогнув шею. Но часть соседского балкончика справа и обе его боковых стены местами обрушились, оставив только непрочно держащиеся перила и несколько ненадежных кирпичей. Там была битва. Кто-то упад прямо туда. Потом можно было видеть лежащее внизу тело. Потом оно исчезло. Потом шел дождь, размывая и унося остатки стены.
Так что поверх разрушенной кладки был виден дальний балкон.
И вот там она и стояла, футах в четырнадцатипятнадцати от меня, это где-то четыре с половиной метра, верно? Она. Девочка.
— Привет, — сказала она.
Она не выглядела испуганной. Если уж на то пошло, казалось, что она даже чем-то довольна.
Она стояла не таясь, наблюдая за седой макушкой старухи, согнувшейся в три погибели, чтобы достать пакет из неработающего холодильника.
— Меня зовут Джи, — сказала она.
Я стояла на коленях, глядя на нее снизу вверх.
— Не бойтесь, — сказала она снова, и я узнала ее.
Это она дважды постучала в мою дверь пару ночей назад. — Я не одна из них, — сказала она. — Никому из нас, — гордо добавила она, вскинув голову, — не нравится эта траханая мура. Ой! — Теперь она смотрела смущенно. — Извините. — Она просила прощение за то, что использовала слово на «Т». Забада о том, что мое поколение практически возродило его.
Я подалась назад, так чтобы она почти не видела меня, и спросила:
— Чего ты хочешь?
— Просто поздороваться, — ответила она.
У нее был лондонский акцент. В ее голосе не ощущалось лающей резкости и каши уличной речи,
«тупого языка», как называл это Кен, подростковой субкультуры. Хотя ей было лет восемнадцать. Или же события последних дней придали ей более взрослый вид. У нее была пышная копна очень светлых волос.
На удивление чистых. И цвет явно натуральный. Глаза ярко-зеленые, как осколок пивной бутылки. Она напомнила мне кого-то. Я решила, что тебя, Лаура, хотя у тебя глаза голубые, а волосы рыжие.
— Правда, извините, — сказала она.
И вдруг потянулась, с той непринужденной кошачьей грацией, которой обладает тот, кому 1б, IB, 25.
На ней были рваные джинсы и майка-безрукавка,
сероватая иди просто грязная. И пахла она по-человечески .
Это было бы невероятно или просто невероятно опасно, если только она не сверхчеловечески проворная, каковым качеством они не обладают, насколько мне известно, если бы она перепрыгнула через пустое пространство со своего балкона на мой.
Я ветала с колен, честно говоря, мне пришлось зто сделать, так как они уже болели, и с опаской выпрямилась, вжавшись в холодильник. С улицы внизу или из любого далекого окна меня не должно быть слишком заметно. В отличие от нее.
Я сказала:
— Значит, ты тут с какими-то друзьями или с семьей?
-Моя мамаша умерла. И вернулась. Стью снес ей голову лопатой. Потом мы убежали.
Она сообщила все зто вполне бесстрастно. Ко в ее зеленых глазах блеснули слезы, блеснули и поползли по щекам. Она вытерла их тыльной стороной ладони, словно смахнула капли пота или дождя.
— Кто такой Стью?
— Мой парень.
Я ничего не сказала.
А она продолжила:
— Кас всего пятеро. Мы решили, что можем укрыться здесь. Пока зто не кончится. Или пока кто-нибудь все не уладит.
Я подумала: ну и кто, по-твоему, должен этим заняться, чертова дурочка, — может, бронекавалерия США? Ко ее поколение ни в грош не ставит американски армию. Может, она надеется, что спасителем будет Бзтмен или Хранитель19^
Она не выглядела сумасшедшей. Она выглядела — и мне нравится такое выражение — собранной. Грустной, и собранной, и незлой. Она походила на меня, Лаура.
На меня, когда я была молодой. Когда ты и я по-настоящему энали друг друга, до Жана и Кена.
Я скаэала:
— Значит, Джи?
— Ага, Джи.
— Не думаю, что нам есть о чем говорить. У меня не очень много еды — в смысле•••
— О, нас полно еды, — скаэала она, опять
с гордостью. — Хотите? О, все в порядке, — добавила она, прочитав мои усталые старые мысли, — это не ловушка, ничего подобного. Я имею в виду, мы должны заботиться друг о друге. Мы же выжившие.
—Спасибо. Джи. Мне ничего не нужно. Кроме того, что мне нужно идти. Не стой на балконе слишком долго. Не нужно, чтобы тебя ^идели.
— Да ладно, все путем, — беспечно ответила она. — У Уэйна и Стью все схвачено.
— И, — добавила я, — никогда не разговаривай с незнакомцами.
Она рассмеялась. Лаура, она рассмеялась. Она смеялась, как смеялась я, как смеялась ты. Девчоночьим смехом. Бедное дитя.
— Будь осторожна, — холодно скаэала я ей, и отступила в комнату, и эахлопнула окна.
И эаперла их. Стекла у меня двойные.
Если бы также можно было защитить разум, сделать его устойчивым к холоду, устойчивым к потрясениям.
А вот сердца наши защитить, конечно, невозможно.
Но сердца больше не имеют значения.
Ох, Лаура. Прости, дорогая моя...
Дорогая Лаура.
Ночами становится холодно. Я укрываюсь кучей одеял, а еще согреваю себе две бутылки воды методом кастрюльки и свечки.
Мие не хватает Кена. Он всегда был теплым. Даже когда мы перестали заниматься сексом, он согревал кровать. Но его часто в ней не было. Охотился за книгами или проводил ночи в пабе с приятелями.
Или подружками. Позже он уходил в набеги с Роджером. Фургончик Роджера все еще работал. У него был запас бензина, не слишком хорошего качества. Но вполне пригодного. Так мы и собрали все мои продукты. Господи, и теперь старуха наливает в грелку «Эвиан»20 — ну не смешно ли?
Вчера ночью, однако, я замерзла. Пришлось дважды вставать, чтобы заново подогреть воду в обеих бутылках, я окоченела еще больше, пока ждала. И мне приходится быть очень бережливой. Запасы бутилированной воды и свечей не бесконечны, хотя я использую их снова и снова. Я могу пустить в оборот собственную мочу, кипятить ее. Но избавляться от дерьма на балконе сплошная морока. К тому же кислота может разъесть резину.
Иногда я благодарю Бога за то, что у меня прекратились менструации задолго до всей этой — как там она сказала? Траханой муры. Как, ради всего святого, молодые женщины ухитряются справляться каждый месяц? Впрочем, как ухитряются справляться вообще все•••
В два часа ночи, когда я вроде как провалилась в неэдоровую дрему, я услышала громкую рок-музыку — она неслась откуда-то из нижних квартир.
У них, должно быть, плеер для дисков на батарейках. У Джи и ее друзей, у ее пария. Стью.
Годы назад я ненавидела громкую музыку, особенно в неурочные часы. Хотя Кен, умеющий быть таким
саркастичным, только радостно храпел бы под этот грохот. Но вчера ночью музыка согрела меня. Правда, согрела.
Эти молодые люди живут в Башне. И они — не из тех. Они все еще люди. И — я не совсем одинока.
Конечно, я подумала — господи, их же слышно на мили вокруг. Это же как маяк. И они наверняка запалили огонь, жутко опасный, и зажгли свечи, не подумав о ставнях, не задернув даже занавески, — я-то всегда добросовестно это проделываю.