Но часть моего разума просто отметала все эти упреки.
Огней все равно много повсюду, костров и пожаров. Может, этого не заметят.
Я лежала в своем коконе из одеял и постепенно расслаблялась, ноги стали горячими, будто их поджаривали, хотя бутылки и остыли. Мысли перестали цепляться друг за друга. А потом я уснула и в снах уже не пыталась отыскать мужа, который где-то изменял мне, или упрямо выживал где-то, или лежал где-то мертвый, во веки веков аминь. Или
всего лишь ниже на лестнице мертвый. Мертвый дважды —
разлагающийся и воняющий.
И я проспала все утро, кажется, без снов. Лучшая ночь за многие месяцы. Или за годы. Возможно, с тех пор, как мне было ie.
Дорогая Лаура.
Примерно через минуту после того, как я проснулась, я вспомнила музыку и ударилась в панику. Я нюхала воэдух, ловя запах дама. Огонь! Они же могут спалить эту чертову Башню дотла! Однажды это уже чуть не случилось, но Кен и Родж спустились и все уладили. А сейчас эдание такое сырое, протекающее, тут полно настоящих бассейнов: трубы-то полопались. Так удастея ли пожару овладеть домом?
В любом случае дымом в настоящий момент не пахло.
И я была все еще жива — насколько могу судить, конечно.
Я кипятила себе чай, что обычно занимало около двадцати минут, когда она постучала.
Я знала, что это она. Кто ж еще. А потом раэдался ее голос.
-Миссис Соседка, — поэвала она игриво, — только не дергайтесь. Я собираюсь бросить кое-что на ват балкон.
Я дернулась. Я так дернулась, что потянула спину, что мне совершенно ни к чему, —и застыла, ошеломленная и перепуганная. Ч^о она бросит? Зачем?
— Я вернусь днем. Около полудня, если у вас есть работающие часы. Когда солнце будет прямо над головой.
И все. Я услышала ее легкую удаляющуюся поступь.
Я присела на корточки, съежилась, а минут через пять что-то стукнуло снаружи, за окном, с которого я еще не сняла ставни, — мне хватало света свечи, на которой я готовила чай.
Я услышала, как упала на мой балкон эта вещь, но не вышла посмотреть. Однако через полчаса мне пришлось открыть окно.
Снаружи, возле холодильника, лежали две плитки шоколада. От Грина и Блэка21. Мой любимый.
Я стояла, глядя на шоколадки, разинув рот, потом распахнула балконную дверь и схватила их.
А потом я сидела, держа плитки на коленях, и плакала. Я плакала над двумя шоколадками. Словно только что нашла двух эаблудившихся котят или потерявшегося ребенка, которого никогда не хотела и не пыталась завести.
Но я же говорила, кто я, верно? Рут, противоестественная сумасшедшая.
— Спасибо за шоколадки, — скаэала я, когда она появилась снаружи, сразу после I2 по старым механическим часам Кена, которые он отчего-то оставил, уходя, и которые все еще тикали. — Ты можешь себе поэволить дарить их?
— Ну конечно. Я подумала, они вам понравятся.
— Могу ли я предложить тебе что-нибудь взамен? — спросила я. — Но только на этот раз. У меня не так уж много запасов.
— Ну что вы, — скаэала она. — Я же не для этого ...
— А яля_ чего? — Я стояла у холодильника на коленях, подложив под них диванную подушку, а она, на этот раз сидя, смотрела на меня через брешь поверх оставшихся кирпичей.
— Ох, просто так. — Она качнула головой так спокойно — тебе бы понравилось. Даже ее профиль походил на мой, до того как мой нос эаострился,
а подбородок иэбороэдили морщины. — Правда, пахнет свежестью? — скаэала она. — Воздух такой чистый. Экологически безвредный. — Она коротко напряженно хохотнула. — Как вас зовут , миссис Соседка?
— Рут.
— Привет, Рут. Мамаша наэвала меня Гиэеллой, но я сократила это имечко до Джи, — объяснила она
с мрачным видом.
— Слушай, — скаэала я, — Джи, эдесь, наверное, не самое лучшее место, чтобы отсиживаться.
Возможно, тебе следовало бы попытаться выбраться из Лондона. Не знаю, но не думаю, что тут безопасно.
Я не видела — никого из них, но, ммм, о безопасности и речи быть не может, так? И нам все еще неизвестно, как она передается — инфекция. «Погибель». Чем бы она ни бвда. Но вы все молоды и здоровы, значит ...
— Все в порядке, — скаэала она. И ослепила меня лучеэарной улыбкой. Ее улыбка гораздо привлекательнее
моей. И к тому же отличные зубы. И она симпатичнее, чем была я. Она как лучшая из близняшек. Или как дочка. Новая улучшенная модель, Рут-2. — Уэйн говорит, что за городом ничего хорошего. У него приятели в Кенте, у моря. Там плохо. Здесь хорошо.
В любом случае все образуется. Когда все начнется снова.
Слепая вера. Как в раннем христианстве. О, ничего страшного, если лев сожрет меня заживо. Пять секунд спустя я уже буду на небесах, по правую руку Господа.
— У нас есть радио на батарейках. Мы включаем его дважды в день, для проверки. Когда начнутся трансляции, мы узнаем.
— А что будет, когда батарейки
разрядятся? — услышала я собственный вопрос и тут же подумала — заткнулась бы ты, злая старая корова.
— Стью говорит, у нас батареек хватит еще на год. А к тому времени все устаканится.
Да, подумала я, устаканится.
Я спросила:
— А Стью или Узйн в курсе, что ты дала мне шоколад?
— Нет. Это из моей доли. Я принесу вам еще что-нибудь, когда смогу.
— Это очень мило, но спасибо, не надо. Сохрани для себя.
—Вам меня не остановить, — кокетливо заявила она. Так обычно говорила ты, Лаура, когда обещала, что да-да, мы располовиним счет за обед. А потом платила сама.
Я вздохнула. Нет, мне тебя не остановить, девочка. И я не хочу портить твою честную игру и твою веру: конечно, если все еще будет хорошо, ты можешь себе позволить бЫТь щедрой.
— Вчера ночью, — сказала я, — ваша музыка...
— Извините, мы вас разбудили?
— Нет-нет, все в порядке. Только зто может привлечь внимание, Джи. Как отчаявшихея людей, которым нужна еда и которым плевать, каким способом добыть ее, так и ...
— Они не слышат музыки. Они зомби.
Слово зто, конечно, клише, но сколько в него вложено презрения.
— Мы не знаем, способны ли они слышать — или же рассуждать. Но, возможно, способны. Пусть зто даже остаточная способность. Видят-то они определенно.
Вы зажигаете огонь или еще что-то после заката? Если да, вы должны находиться в замкнутом пространстве,
с плотно эаделанными щелями и затемненными окнами.
— Тони, — скаэала она, — присматривает за этим. Тревожно, ох как мне тревожно от беспечной
уверенности ее голоса. По крайней мере трое упрямых мальчишек, молодых несомненно. Для них все забава. Да любой немертвый кретин заткнет их за пояс.
Мы посидели немного, не говоря ни слова. Зачем она раэыскала меня? Я нужна ей как замена матери? Нет. Несчастная обеэглавленная «мамаша» по меньшей мере лет на двадцать — хотя на самом деле наверняка больше — моложе меня.
Но мне хотелось побыть с ней. Смотреть на ее лицо, так похожее на мое в ее возрасте, хотя ее жизнь совершенно не похожа на мою тогдашнюю, не похожа на жизнь кого бы то ни было из прежних времен. За исключением, быть может, годов Второй мировой войны. Но даже тогда самое отвратительное, самое ужасное эло было порождением человека. То эло можно было хотя бы уразуметь.
Но я уже устала. Слишком давно я ни с кем не раэговаривала.
— Теперь мне нужно идти. Джи. Еще раз спасибо за шоколад. Я очень люблю его и растяну надолго. Пожалуйста, прошу — будь осторожна, береги себя.
— И вы, Рут, — скаэала она, поднимаясь, улыбаясь мне и ныряя в брошенную квартиру за своим балконом. — Увидимся.
Дорогая Лаура.
Кен и Роджер ушли той ночью ограбить одно место близ Элефант и Касл. Это был большой старый дом, давно переделанный так, что получилась тьма трущобных квартирок, но, по слухам, там сохранилось много добра, припасеиного или украденного еще до катастрофы: консервов, круп, книг (Кен очень тосковал без них), теплой одежды, алкоголя. Кен и Родж уже дважды уходили на дело и всегда отсутствовали больше часть ночи. В тот раз он предупредил меня, что может не вернуться до позднего утра.
Как я ненавидела, когда он уходил! Нет, я понимала, что это необходимо. Только благодаря этому мы могли надеяться запол;учить кофе, и чай, и вино, и виски, и туалетн;ую б;умагу — предметы роскоши, одним словом. Но за него я боялась меньше. Когда подступала ночь, было страшнее. Я слышала то, чего нет. Нет, что-то все-таки бадо — но зто бши крысы, всего лишь крысы. Жена Роджа ладила с ними. Она сказала мне: «Как мило, что зверьки выбрали себе место рядом со мной и моими мальчиками». Они никогда не звали меня к себе, да я бы и не пошла. Они люди доброжелательные, но очень ограниченные и шумные. И слишком часто употребляли слово на «Н»22 — утверждая, что ничего «такого» не имеют в виду, но господи — до чего же это противно. Так что я осталась у себя наверху и попыталась уснуть в пустой угольно-черной — спасибо самодельным оконным ставням — тьме, к которой уже успела привыкнуть.
Жена Роджа сама пришла ко мне на след;ующий день. Было два часа.
— Он не вернулся. А твой Кен?
— Нет, — сказала я. — Но Кен предупредил, что они будут поздно.
— Родж обещал, что они придут к одиннадцати утра. Он никогда не ошибался, мой Роджер.
Она не осталась, а спустилась к себе.
Позже, когда уже начало темнеть, я услышала ее рыдания и крики — у нее была истерика. Ночью мальчики вышли на поиски отца. Так его и не нашли.
И он не вернулся, никогда. Я имею в виду — ни он, ни то существо, которым он мог стать — да и, вероятно, стал. Что странно, поскольку, судя по тому, что я слышала, они обладают в некотором роде инстинктом возвращения домой. Что эаставляет меня предположить, что они все-таки способны как-то мыслить. Что-то остается в иэвилинах их раэлагающихся, уже не человеческих мозгов. Какая-то память, одинокая тяга к тем, кем были они
даже когда они становятся шаркающими раэвалинами