с
вырванными из тел кусками, с обнажившимися, порой вываливающимися внутренними органами, с гниющими в глаэницах глаэами, со свисающими до самого подбородка языками.
Вот как
Вот как
Он
Ке н
Вот
Вот таким он вернулся.
Тогда
я еще иногда открывала
дверь,
даже спускалась на этаж передать что-нибудь Роджу.
Прошла ночь, прошел следующий день, и я поняла.
Я не плакала. Я только шагала вэад и вперед. Я не могла есть. Я выпила целую бутылку воды из какого-то шотландского источника. А потом три стакана вина за полчаса, и меня вырвало. Какое расточительство.
Потом я спустилась к семье Роджа, узнать, нет ли каких-нибудь новостей, хотя энала, что нет, и их таки не было, и с трудом притащилась к себе. Доела какие-то зачерствевшие крекеры. В голове крутилась ужасная мысль о том, насколько дольше я смогу растянуть запасы, если мне предстоит уничтожать их
одной. И еще более ужасная о том, что пополнить их будет уже невозможно. Кен, хотя к тому времени ему было под семьдесят, оставалея сильным и вполне бодрым. Моя же бодрость иссякла на цифре 61. Спина, колени — все не сгибалось, все болело. Возиться по дому — вот и все, что я могла — могу. Определенно дряхлой старушенции Рут не одолеть десять лестничных пролетов вниз, не обшарить все вокруг по-быстрому, но осторожно, в поисках чего-нибудь стоящего, и не втащить ничего, даже себя, на десять пролетов вверх, в квартиру.
Я захлопнула дверь и заперлась. Дверь мы уже укрепили, обили железными листами — панелями от старых стиральных машин и всем таким прочим. Поверх заколоченного ящика для писем Родж приварил стальную пластину.
Была середина ночи. Точное время не скажу. Чернота угольная. Н уснула в кресле.
И тут что-то снаружи
Как я уже говорила, они не стучат. Насколько мне известно, но, ради бога, мне ведь известно только то, что рассказывали Родж и Кен.
И Кен. Он не постучал.
Это было как
маленький слон, возможно спотыкающийся, шаркающий, колотящийся о дверь всем телом, словно случайно.
Или не слон. Вообще не что-то живое. Что-то противоположное живому. Восставшее?
Шлепок и удар, шарканье, и шорох, и удар. Снова и снова. Как ставня или дверь на ветру. Но шумел не ветер.
Н знала, что там, кто там. Оно не уйдет. Возможно, оно обладает сверхсилой, оно больше не боитея боли, им движет только слепая тяга
к дому.
Н не любила его. Не любила его уже многие годы, если я вообще когда-нибудь любила его, может, и не любила никогда, но я знала: он там , и думала, что
он — оно — ломится в дверь и в конце концов ему, наверное, удастся вломиться.
Он научил меня, как этим пользоваться. Мне казалось, это трудно — он был таким нетерпеливым, — но потом я поняла общий принцип. Я говорю
о маленьком пистолете, который Кен принес еще в начале мая, вместе с патронами. Он чистил его и держал заряженным, как и все остальное оружие и ножи, которые доставали они с Роджем во время своих вылазок. Пистолет лежал в шкатулке: с прерафаэлитской нимфой на крышке.
Я знала что должна открыть дверь Я была словно в трансе Я помню все так отчетливо, словно Я видела все откуда-то сверху Я подошла к двери с заряженным пистолетом Я осторожно открыла дверь Я почувствовала Я почувствовала запах смерти Я почувствовала Я увидела это
Я подняла пистолет, когда оно качнулось вперед Я ткнула дулом прямо в его левый глаз Я нажала на курок нажала курок нажала Раздался страшный треск. Ни взрыв, ни выстрел. Безумный треск, словно сломалась кость, и мгновенное влажное эхо, и все внутри головы Кена, под его волосами, по-прежнему густыми и блестящими, все ткани, и кровь, и маленькие такие кусочки-брызги, точно крошки черствого крекера, все вырвалось наружу и ударилось о противоположную стену.
Он — оно — упал, и из него вышел воздух — не дыхание, какой-то газ. Вонь была ужасная, но
это не имело значения. Словно запах находился где-то в ином измерении и не считался.
Несколько секунд оно билось на полу. Он. Мой муж. Потом он застыл. Убедившись, что он больше не шевелится, я вошла в квартиру и закрыла дверь.
Утром, даже сквозь дверь и стену, я почуяла его; я снова была собой, слабой старухой. Борясь с тошнотой, я взяла толстое полотенце, вышла и перевалила его на полотенце. Не знаю, как зто мне удалось, с моей-то спиной. Я проволокла его по коридору и столкнула с лестницы.
Спина болела несколько дней.
Болели и рука, и плечо от отдачи пистолета.
Но потом все прошло. Я сама удивилась, как быстро оправилась, в моем-то возрасте.
Вскоре семья Роджа покинула здание.
Извини за «элементы жестокости» в этом письме, дорогая.
Мне легче оттого, что я рассказала все тебе, Джл.
Господи. Прости. Не Джи.
Лаура. Конечно, Лаура.
С любовью,
Рут и
Дорогая моя Лаура.
Уже почти неделя, как эта девочка, Джи, приходит в полдень. Я сижу на паре диванных подушек на своем балконе, а она — на голом бетоне другого. Мы разговариваем. Иногда она приносит мне что-нибудь. Знаешь, вчера она принесла яблоко! Настоящее.
Побитое, сморщенное, совсем не сочное, но чудесное.
Я даже обнаружила в нем одно семечко и раскусила его, чтобы добраться до горьковато-миндальной сердцевины.
О чем мы беседуем? Ну, в основном о ней, но это правильно, не так ли? Она молода. Я нахожу это интересным и грустным, и это уже не слишком утомляет меня, хотя каждый вечер горло саднит оттого, что я так много говорила с кем-то еще, пусть она и болтает гораздо больше, чем я. Но она молода, как я уже сказала, ей I9. И у нее и без меня есть с кем поговорить: со Стюартом, и Энтони, и Узйном, и Лианой — зто другая девушка.
Я никогда не встречала никого из них. И прекрасно.
Это было бы слишком. Вся эта энергия и вера в хорошее. Не пойми меня неправильно. Конечно, я очень рада, что они такие. Им просто нео^с^димо быть такими. И может, они правы — о господи, как я на зто надеюсь, — видишь, даже меня они чуть-чуть заразили своей надеждой. Для них зто так важно.
А у меня просто храбрости уже не хватает. Не могу я больше не падать духом. А может, и не хочу.
Я тут думаю, как я буду справляться, если действительно все наладится и «цивилизация» вернется. Держу пари, это будет полицейское государство еще хуже, чем было, карательные органы развернутся вовсю, все будут бояться говорить или писать то, что думают. Правительство станет иметь нас везде где захочет, а хотеть будет всегда. Раса рабов. А сопротивление будет подавлено Во Благо Общества — так уже было прежде .
Я говорю, как Кен, а?
Но все равно. Джи расскаэала мне о своей жизни. Обычная история. Неполная семья, «мамаше» всего 35, — значит, ей было I4, когда она эабеременела Джи. Потом другие дети без счета, не потому, что мать хотела их, а просто ей бшо плевать. Это не нравилось Джи больше всего. Ей удалось попасть в университет, и она всегда предохраняетея во время секса — таблетки и преэервативы. У нее еще есть запас пилюль. Она скаэала, что не хочет иметь никаких детей, «пока эта мура не кончится». Но вторая девушка, Лиана, уже беременна. Вероятно, от Тони. Или от Уэйна.
Я подумала, как это ужасно, и промолчала, прикусив свой поганый яэык.
Конечно, нашему поколению повеэло. Все венерические болеэни стали иэлечимы, и таблетки помогали.
Она больше не эаговаривала о своей матери и о том, что случилось с ней в конце.
А я наверняка наговорила более чем достаточно.
Пару дней Джи не покаэывалась. Я скучала по ней.
И тревожилась за нее. Но оба раза, уже вечером, она кричала через дверь, что все в порядке. Они должны выходить. Так она сказала. Я никогда не замечала их отсюда, сверху. Думаю, они действительно очень осторожны. И теперь они включают музыку потише.
И не слишком часто. Что ж, им приходитея беречь батарейки.
Вчера, пока я грызла яблоко, Джи спросила меня, могу ли я в принципе открыть мою входную дверь.
Я скаэала, что могу, если потребуется, но это будет трудновато. Ею долго не польэовались, она разбухла от сырости, все заржавело, все эаклинило. Как я.
Она сказала, что рада, что я могу открыть дверь в случае крайней необходимости. Я не спросила, какой именно. Зачем? В наши дни может случиться что угодно. Я имею в виду не только их. Они могут явиться в любое время. Мы живем, если мы действительно живем, в Море Хаоса, из которого может вынырнуть любой гребаный монстр.
В любом случае однажды мои медленно убывающие запасы все же иссякнут. К тому времени она давно уже уйдет. Все правильно. Так и надо.
А может, она обрабатывает меня, отвлекает, чтобы парни могли вломиться и украсть все. Она ведь спросила насчет входной двери, верно?
Но не обращай внимания, вернемся к нашим баранам. В смысле — какое зто вообще имеет значение? Она мне нравится, Лаура. Не только потому, что напоминает мне меня, или тебя, или нашу молодость. Она славный ребенок. Она научилась тому, что не надо делать.
И Т7Т — зто. Все зто. Ох, Лаура, зто так несправедливо, правда? Так нечестно, как говорят они.
Так чертовски нечестно.
Рут
Лаура
Лаура Лаура Лаура Ла
Нет. Пора покончить с фантазиями.
Нет никакой Лауры. Лаура умерла. Или Лаура то
Дорогое Ничто, значит. Дражайший ХАОС, Милый НА ЗЕМЛЕ.
О господи
Я не видела ее вот уже три дня. Она даже не приходила покричать у двери. Но они же могут быть чем-то заняты, они же молодые. Не валяй дурака, Рути, ты не так уж важна. Да, ты ей не отвратительна. Дружелюбная старушка в разрушенном мире. Но надо же иметь хоть какую-то силу воли.
У нее есть дела и поважнее.
После третьего дня пришлось признаться самой себе, что я встревожена. Я то и дело, пользуясь случаем, высовываюсь на балкон, чего не делала никогда.
Я слушаю у дверей. Просто слтоаю. Они не слишком шумели, только иногда включали музыку. Сейчас никакой музыки.
Я сделала кое-что, что считала, даже когда делала, смехотворно неразумным. Я разблокировала дверь. Сдвинула панели, смазала маслом петли и замки. Я не открыла ее по-настоящему, просто сделала так, чтобы знать, что смогу открыть. Что же я зад;умала, а? Трусцой — только вот, скорее, ползком — носиться вверх и вниз по Башне, разыскивая ее?