Они ушли. Возможно, подвернулся какой-то удивительный шанс — например, старый приятель с работающей машиной: «Эй, а в Истбурне-то все путем, или в Глазго, или на ГебридаХ», эдакий сценарий выживания Джона Уиндема, ;укрепленная коммуна, старая действующая ферма, где молодые и здоровые сомкнут ряды и выстоят. Да, именно так. Она могла даже предложить взять меня с ними, но оказалась в меньшинстве. Что я могу им дать? Мы даже не знакомы.
Она сказала мне как-то, во время одной из балконных встреч:
— Знаете, вы мне сильно кого-то напоминаете.
Только не знаю кого.
Я благоразумно ответила:
— Да, и ты мне тоже. И я тоже не знаю кого.
Но это ничего не значило. Не должно было значить.
Они ушли. Надеюсь, с ней все в порядке. Надеюсь.
Потом я заметила новый пожар, там, ближе к реке. Что-то горело, какие-то дома. Пошел дождь, и огонь угас. Но пожар заставил меня задуматься. До меня словно бы только сейчас дошло. Пускай вокруг вроде бы тихо, там, среди городской пустоты, таится огромная опасность.
Меня даже затошнило от страха. Я придвинула тяжелое кресло к входной двери. Я стала выходить на балкон, едва сядет солнце и взойдет луна. Иногда я проводила там долгие часы, даже спала, завернувшись в одеяла, и тело мое немело настолько, что я с трудом возвращалась в квартиру.
Она вернулась прошлой ночью. Я ничего не видела. Ничего не слышала, пока не раздался стук в дверь.
Было очень холодно. В тот день я не выходила, я закрыла окна ставнями. В комнате было черным-черно, я спала на кровати, но стук разбудил меня.
Я резко села, забавно, даже спину не прихватило.
Я села, слушая, как она стучит. Я знала, это ее стук. Это она^
Но стук был не совсем тот. Не совсем. А потом я услышала ее голос.
— Не бойся. Мам, — тихо позвала она, — мам, это я. Впусти меня. Мам. Ну же. Мам. Пожалуйста, мам.
Это я, мам. Впусти меня.
Мне показалось, что голова моя полна слез, точно бутылка — воды. Они выплеснулись из моих глаз, из носа, даже изо рта. И кончились. Я встала с постели, так быстро, как только могла, пересекла маленькую спальню и открыла дверцу шкафа.
Снаружи она снова постучала, и теперь стук был знаком в ином плане.
Я залезла в шкаф и стала шарить на полке в поисках коробки из-под печенья. Видишь ли, я забша. Забша, что переложила его.
Стук был знаком, потому что так стучал он. Кен.
В тот последний раз. Мягкие шлепки и глухие удары всем телом.
— Мам впусти меня я знаю поздно бля впусти меня мне холодно мам.
Я вспомнила, куда положила это. После того, как убрала в коробку кольцо. Я прошла, по-прежнему тихо, на кухню и вытащила его и фонарик тоже из ящика для ножей.
— Мамм ты бля мам ты впустиминяяя. — Голос ее перешел на визг.
Я взяла пистолет. Автоматически проверила его. Готов.
Где остальные? Они тоже такие же? Или они увидели, что случилось, и сбежали?
Она все еще может говорить, подумала я. Почему она может говорить? Они не могут, не могут, когда становятся
такими.
Я подумала о том, что она может вспомнить путь на тот балкон, как-нибудь перепрыгнет через провал, будет стучать и биться об окна всю ночь. Пока не ворвется.
Я подошла к двери. С пистолетом. Слегка сгибая руку, разминаясь.
— Этты? — спросила она. Определенно с восходящими интонациями. — Зтты?
И я, неожиданно для себя, заговорила с ней:
— Все хорошо, дорогая.
— Хочу войти впусти меня бля.
— Я только отопру, дорогая.
— Ладн, — сказала она.
И перестала толкать дверь, едва я начала отодвигать засовы. Словно понимала.
Но я, я не знала, зачем делаю это. Я будто чествовала, что должна. Это было как ... как в тот раз, когда мне пришлось убить маленькую милую мышку, еще живую, которую принес — растерзанную — наш последний кот. Ты просто не можешь оставить так, просто не можешь ...
Или это было что-то другое? Не знаю. И не узнаю никогда.
Последний замок сдался. Дверь распахнулась.
Она стояла там, в луче фонарика на солнечной батарее, который я заряжала каждый раз, когда появлялось солнце. Тонкое копье света вонзалось прямо в ее левую скулу, как раз туда, где почти ничего уже не было. То, что осталось от ее светлых волос, выглядело при этом свете зеленоватой паклей, а единственный уцелевший зеленый глаз скрывала гниющая кровавая короста. Видела ли она вообще?
— Джи ... — сказала я.
— Гизелла, — поправила она почти официальным тоном. — Эт мое имя.
И ее рука метнулась ко мне, чтобы разорвать или чтобы обнять, и я выстрелила навскидку, не целясь, как делали в старых триллерах, прямо в ее изуродованное лицо. Звук был другой. Ее голова, и без того уже ужасно исковерканная, просто распалась на куски. Похоже, это убивает их, такое повреждение черепа и мозга. Но может, и нет. Может, немного погодя они все равно встают, то, что от них рсталось, и, шаркая, возвращаются к своему существованию.
Я же не проверяла, не так ли, лежит ли тело Кена там, куда оно упало, скатившись по ступеням. Тогда, не считая сегодняшнего, я в последний раз открывала дверь.
Но она больше не двигалась, как и Кен. Только пару секунд что-то вроде как пощелкивало там, где ее гладкая, все еще гладкая, и юная, и белая, ее гладкая шея заканчивалась оторвавшейся челюстью.
Я вошла внутрь и закрыла дверь. На замки, на засовы. У меня уже не было сил, чтобы убрать тело, пусть даже ее, тонкое и легкое. Мне придется мириться с запахом. Пока он не исчезнет. Если вообще исчезнет.
На этот раз моя рука не болела от отдачи.
Повеэло, наверное.
Я не скажу ничего о том, что
чувствую. Бессмысленно. Все. Больше ничего.
Дорогая Джи.
Прошло несколько дней, и вонь все время жуткая, так что, полагаю, ты все еще там, где я тебя оставила.
Вчера случилось нечто действительно странное.
Я думаю, вчера, а потом сегодня утром.
Вчера я почувствовала себя немного больной, зуд, слабость — хуже, чем обычно. Если зто было вчера — все равно легла рано, даже забыла про светомаскировку. Спала. Правда спала. Проснулась около четырех по часам — но чувствовала так, будто отключалась на несколько дней. Сон, как с похмелья. Смертельный. Потом когда я проснулась
Я проснулась и не могла вспомнить, кто я. В смысле, совсем не знала. Ке знала, где я. Вскоре после этого я обнаружила что ночью у меня выпало много волос, и эту маленькую отметину на правом запястье.
Я смазала йодом но зто же не
А погода такая хорошая, верно, после всех этих дождей. Кен скоро вернется. Мы говорили о поездке в Брайтон на денек, но этот запах — дохлые крысы думаю и нам наверно при дет с
Ты зна я
Да, я говорила с Лорой в прошл письм и она и Жан и Думаю, ты зацепила меня, Дж, одним из своих крепких молодых ноготков. Этого ведь достаточно, не так ли? Инфекция. Или даже газззз — только что с кен где и когд
Моя рука така стрн моя ру
не могу заствт ее жать на клав не жм
моя
Ррррр
РРРРРРРРРРРРРРРРРРРРРРРРР
ПОСЛЕДНЕЕ: Вспышка РВЧ — под колпаком ГСЗ?
Тело принцессы Дианы похищено из могилы — дело рук «королевских воскресителей»?
В мире
Объединенное Королевам Англия
Северная Ирландия
Шотландия
Умьс
Бизнес
Политика
Здоровье
Образование
Наука и окружающая среда Технологии Развлечения Также в новостях
Видео и аудио
Ваше мнение Журнал Фотографии графики
Специальные репортажи
Информационные сайты БМК
Спорт
Погода
Демокрагическая жизнь Радио Свобода Круг Новостей В наши дни Блог редактора
Новостная редакция БМК подтверждает, что слухи, распространявшиеся желтой прессой, касающиеся местонахождения тела Дианы, теперь
подкрепились... dil’.i^i=i 'Ул I з*
ОТЧЕТЫ ПРАВИТЕЛЬСТВА
ТАКЖЕ В НОВОСТЯХ
Медаль за храбрость Зои, немецкой овчарке, натренированной на поиск РВЧ
Поводов для тревоги нет. Ситуация под контролем
ЧЛ'ЛШШ
■ СМОТР ЕТЬ
Зараженный РВЧ — угроза или спаситель?
Поделитесь своим мнением. ЕПШПЕШШ?
| ПРОДУКЦИЯ И УСЛУГИ | Новости на e-mail | Новости на мобильный 1 Оповещение 1 Лента новостей | Интерактивное ТВ | Архив | |
|---|---|
| оо о | Источники новостей Помощь БМК О БМК О Новостях БМК Доступная помощь Контакты Вакансии Используемые терминыБезопасность и ссылки |
| hltp://r>ews/broc.co.iik 15/05 |
17/05 10:20
Пациент интубирован и находится под воздействием седативных средств после хирургической ампутации правой руки выше локтя вследствие укуса носителя РВЧ. Полное переливание крови х2, атазанавир (600 мг), делавирдин (400 мг) через капельницу. Результаты анализов на вирусную активность ожидаются. Состояние пациента: стабильное, спит.
(подписано) Эндрю Врошли
Дневник доктора Элисон Макриди, 17/05
Мой первый и, надеюсь, последний полет на вертолете. Израсходовала три пакета для страдающих воздушной болезнью, но иного способа безопасного перемещения нет. Часть пути проделали над трассой М4, она забита на многие мили за пределами Лондона, местами в огне.
Здесь большой сельский дом, который военные постарались превратить в крепость. Настоящая тюрьма на лужайке. У ворот — окоп, обложенный мешками с песком. Над головой постоянно грохочут вертолеты. Солдаты внесли внутрь наше оборудование: в подвал, как и следовало ожидать, рядом с кухнями. Толком ничего не разглядела, сразу поднялась в спальню Принца, большую, тускло освещенную комнату с задернутыми занавесками, всю в коврах. Я, конечно, готовилась, но все равно испытала потрясение, увидев это знакомое грустное лицо, напоминающее морду бассет-хаунда. Он был без сознания, интубирован, лежал на больничной подъемной кровати, выглядящей совершенно неуместно среди всех этих антикварных произведений искусства и картин старых мастеров, подсоединен к ЭЭГ и ЭКГ, через шунт в здоровой руке в него вливался антивирусный коктейль, и только. Вспомнила торопливо преподанный мне урок этикета (не разговаривать с пациентом, если он не заговорил с тобой, спрашивать разрешения, прежде чем прикоснуться к пациенту, не называть его по имени, а только «ваше высочество» и так, черт возьми, далее: мой папа пришел бы в ужас от всех этих поклонов и расшаркиваний, а мама оказалась бы на седьмом небе, завладей она столь интимной информацией).