— Не переживай, все на свои места встанет, — заученно сказал он словами, не раз слышанными от взрослых.
— Ты меня не успокаивай, — вскипел Яшка. — Видал я таких успокоителей. Ты поставь себя на мое место и попробуй теперь людям в глаза смотреть.
Яшка поднялся и вышел из фотолаборатории.
Вся обжитая обстановка — и ковры, и лакированная мебель, и это изящное пианино — все это богатство в глазах Антошки померкло. Он подумал, что квартира едва ли обставлена на кровные денежки. Яшка будто уловил мысли приятеля и с ненавистью бросил:
— Облить бы все это барахло керосином…
Антошка подумал о том, что Яшка не мог не знать, что его мать таскает из столовой продукты, такого в семье не скроешь. Прав комсорг Коржецкий — столовские тянут по домам лучшие куски, а строители жалуются на жидкие чаи и постные гарниры.
— Яшка, как же ты мог терпеть, — с укором сказал он. — Ты же видел.
— «Терпеть», «видел», — повторил с болью Яшка. — А ты бы пожил в этом доме. Только и разговоров, как бы где урвать.
— Снимки будем печатать? — примиряюще спросил Антошка. — В штабе ждут.
— Ждут, — согласился Яшка. — Только не могу я делать фотообвинение на родную мать. Можешь назвать меня кем угодно — не могу.
Антошка не знал, как бы поступил он сам в подобном случае. Каждый читал о подвиге Павлика Морозова. Пионер пошел против своего отца, потому что отец враг Советской власти. Здесь все понятно. А ведь Яшкина мать никакой не враг. Просто она воровка. С другой стороны, и жулики, и тунеядцы, и прочая нечисть мешают нам жить, значит мешают людям, мешают Советской власти. Разве они не такие же враги?
— Решай сам, Яшка, — сказал Антон. — Пойду я, пожалуй…
Яшка не стал удерживать.
Глава седьмая. Что может рассказать автобусная остановка. У Коржецкого уезжает жена. В гостях
Антошка без дела слонялся по поселку. Ему хотелось увидеть Марфушу, но она на улице не появлялась, а идти к ней домой он постеснялся. Настроение у Антошки было поганое.
Плохо человеку, когда он остается без друзей.
Одним из людных мест в поселке считалась автобусная остановка. Здесь можно было услышать последние новости, увидеть людей, сияющих от счастья и поникших от горя. Антошка любил бывать на остановке. Из приходящих автобусов чаще всего вываливались демобилизованные солдаты, кто с чемоданом, а кто и с рюкзаком. Они приезжали группами, смотрели на поднимающиеся ввысь дома поселка и удивлялись: оказывается, здесь совсем не медвежий угол. Солдаты заигрывали с оказавшимися на остановке девчатами, острословили, и слушать их было весело.
Уезжающих в отпуск провожали толпами, с баянами и аккордеонами. Компании пели песни, чаще комсомольские, в шутку наказывали отпускникам привезти в Сибирь южного солнца и лаврового листа — плести венки победителям соревнования.
Но был еще и другой тип отъезжающих. Они тащились к остановке по одиночке, воровски. Таких отъезжающих на стройке звали с презрением дезертирами. В своем большинстве это были люди, погнавшиеся за длинным рублем, но в скором времени понявшие — здесь нет золотых гор. И чемоданишки у любителей легкого заработка были истертые и полупустые — те самые, с которыми их недавно встречал поселок.
Но среди дезертиров, как уже знал Антошка, попадались люди слабые, не сумевшие устоять на этой трудной земле, требующей твердого характера и закалки. «Слабаков» можно было отличить от нахальных любителей длинного рубля — они держали себя робко, при встрече со знакомыми прятали глаза. Их не очень осуждали, потому что понимали — не смогли рассчитать своих силенок, не под силу оказалась новостройка.
На автобусной остановке жизнь сортировала людей. И наблюдать за ними, слушать их было интересно.
Антошка сел на краешек скамейки, стоящей внутри павильона. Народу было мало — автобус только что ушел, а следующего надо ждать не меньше часа.
— Светлана, вернемся домой. Еще раз взвесишь все, — услышал он знакомый, не раз слышанный голос. — Видишь, и на автобус опоздали — к счастью, верная примета.
Антошка посмотрел в сторону говорившего. Это был комсорг стройки. В руке он держал чемодан. Глеб был одет в модный костюм, при галстуке. Рядом с ним стояла черноволосая красивая женщина. «Жена Коржецкого», — догадался Антошка, вспомнив, что видел их вместе на танцах.
— Верующим стал, Коржецкий, — насмешливо сказала женщина. — Только ведь из твоей приметы непонятно, какой вывод делать: ехать или не ехать. Быть или не быть? — вот в чем вечный вопрос. Я твердо решила, Коржецкий, — нам надо расстаться, пока нас по рукам и ногам не связали дети.
Коржецкий убито смотрел в землю.
— Но ведь я тебя люблю, Светлана, — безнадежно выдохнул он. — Люблю, понимаешь.
— Будь мужчиной — тебе есть у кого поучиться, — так же насмешливо продолжала спутница. — Я не намерена губить себя в этой дыре — об этом говорила тебе тысячу раз. Твоя жизнь: «Да здравствует стройка! Сдадим по графику железобетонный завод! Шире соревнование!» — с этим ты засыпаешь, это видишь во сне, с этим и просыпаешься. Понимаю, ты здесь человек нужный, но когда ты сманивал меня в этот твой «завтрашний день металлургии», я раскисла, почему-то видела тебя более важной персоной — все-таки комсорг стройки. А ты как мальчишка днями носишься от бригады к бригаде на мотоцикле, ночами устраиваешь рейды — никакой солидности. Но я ни в чем не обвиняю тебя, Коржецкий, — благодаря тебе с меня слетела шелуха, которую такие, как ты, фантазеры, называют романтикой. А мне не нужна ваша розовая мечта о завтрашнем дне, мне хочется по-настоящему пожить сегодня. И сходить в театр, и потанцевать, не обламывая каблуки…
— По-настоящему пожить… — тихо повторил Коржецкий слова жены. — Может быть, ты от настоящей жизни и бежишь.
— Еще в школе учила, Коржецкий, что в нашей буче, боевой, кипучей, и того лучше. Ты это хочешь сказать? Вот и кипи…
К остановке подошла компания, провожающая отпускников, и Коржецкий с женой замолкли. Потом они вышли на посадочную площадку.
Стрельнув выхлопной трубой, автобус медленно тронулся с места, постепенно увеличивая скорость. Вот он уже еле виден. Провожающие с шутками расходились по домам. Только Коржецкий все еще стоял на остановке и смотрел в сторону скрывшегося из вида автобуса.
Понурив голову, он, наконец, побрел по поселку, не замечая людей. Около продуктового магазина остановился, потоптался на месте, махнул рукой и поднялся на крыльцо. Обратно Коржецкий вышел со свертком, из него выглядывало горлышко бутылки.
Антошка первый раз влюбился, когда учился в первом классе. Ее звали Елизаветой Петровной. Она была его учительницей. Ему нравилось смотреть на Елизавету Петровну, слушать ее. Ему очень хотелось, чтобы учительница хоть как-то выделила Антошку из числа других мальчишек, улыбнулась ему или погладила по голове. Но Елизавета Петровна, видимо, не замечала во взгляде мальчика восхищения, его готовности совершить любой поступок, какой только бы она пожелала. Между тем, Антошка готов был прыгнуть с крыши школы, броситься в огонь, лишь бы только учительница сказала: надо! Засыпая, Антошка старался представить, как на его учительницу напали хулиганы. Но он подошел вовремя — раскидал обидчиков, пользуясь приемами самбо, и по-рыцарски великодушно успокоил учительницу: — Можете не волноваться. Вам всегда защита обеспечена, Елизавета Петровна.
Антошка теперь не помнил даже лица учительницы, в памяти остался только ее добрый взгляд и нежный голос, чем-то схожий с материнским. Он, наверное, сейчас не узнал бы Елизавету Петровну, если, скажем, встретил бы ее на улицах поселка. Но чувства к ней не забылись.
Конечно, теперь ему самому было смешно вспоминать об этой детской любви. Впрочем, Антошка и не догадывался тогда, что это называется любовью.
В третьем классе он влюбился в девчонку, ходил следом за нею, носил ее портфель, их дразнили женихом и невестой. Антошка старался прийти в школу пораньше, чтобы скорее увидеть Олю.
Потом родители Оли переехали в другой город, и для Антошки белый свет померк. Время вылечило его…
Антошка понимал, как горько и тяжело было сейчас Коржецкому.
Он подумал о том, чтобы как-то помочь комсоргу, сказать слово поддержки, но одновременно понимал, что сейчас лучше не лезть к нему на глаза. «Кто я для Коржецкого? Просто мальчишка, к которому вряд ли стоит относиться всерьез», — решил Антошка.
Год назад, когда Антошка жил еще в городе, от их соседа по лестничной площадке тоже ушла жена. Тот решил, как говорила мама, утопить горе в вине. Сосед несколько дней не выходил на работу и пил водку. Антошка слышал, как он пьяным голосом пел тоскливые песни.
Мама послала отца к соседу. Тот долго разговаривал с запившим строителем, а на следующее утро чуть ли не силой увел его на работу, да еще и пристыдил бригадира за то, что тот оказался равнодушным к судьбе своего подчиненного. Конечно, Антошка был далек от мысли о том, что Коржецкий решит утопить свое горе в вине, как тот сосед, но ведь взял же он бутылку? И, наверное, не для того, чтобы смотреть на нее.
Антошка шел следом за Коржецким.
Тот механически отвечал на приветствия встречных, не поднимая головы. Голос его потускнел, походка сделалась вялой.
«Жена у Коржецкого красивая, — думал Антошка. — Только она дура, потому что бросила такого человека».
Он не мог сказать, какого именно, но Антошка был уверен, что Коржецкий нужный для стройки человек, и таких людей надо беречь. И еще Антошка почему-то подумал о Марфуше. Она хотя и не очень красивая, может быть, но девчонка что надо. Такая никогда не оставит человека в беде.
И Антошка укорил себя: сам-то хорош. Идет за комсоргом, хочет проявить к нему участие, а ведь это совсем не мальчишеская забота. А вот о своем товарище Яшке Лорине он, между прочим, забыл.
Кто-кто, а Яшка сейчас больше других нуждается в помощи. Нетрудно представить, что творится у него сегодня в семье…
«К Марфуше надо идти, — решил Антон. — Вместе что-нибудь толковое придумаем».