Так напылил в прессе и всяких там Международных сообществах, что генералы за голову схватились. То-то, наука вам, старым воякам, высказываешься публично — выбирай, бля, выражения — на тебя весь мир смотрит.
Я хоть и не был большим ссыкуном, (я был ссыкуном обычным) но чистоплюйство и морализм, привитый всей прошлой жизнью, не до конца изжил из организма. Один всю жизнь по капле выдавливал из себя раба, мне же уготована была иная работенка: выдавливать последствия этого выдавливания.
Короче, на тропу порока я вышел не до конца подготовленный. Не было во мне еще жизненно необходимого цинизма. Я все еще был чуть-чуть девственник.
Я выходил на Тверской…
Тогда еще богатство Родины берегли, не выгнали на задворки лучшие кадры страны. Власть с продажной любовью благополучно сосуществовала. Чувствовалось в них что-то родственное… Было в этом родстве сугубо наше, национальное. Буйство русской души в сочетании с непосредственностью и бесшабашностью. «А нам все по хую, мы ебанутые»… Вот мэрия с мэром, а вот сутенеры в малиннике. Аверс и реверс одного явления… Свобода и беспредел сплелись в едином экстазе.
Так вот, я вываливался из «тачки» у очередного «малинника», а за мной, оказывается, тянулся «свадебный кортеж» из любопытствующих дядей на машинах. Только что куколок и шариков на машинах не было… Очевидно, мой вид не вписывался в повседневный и унылый съем девок. Очевидно, я был колоритен в своем непосредственно-бесстыдном поведении.
Я устраивал публичные мини-спектакли.
— В одну шеренгу становись! Равнение на мэра! Родина-мать не забудет ваш подвиг. Вспомнит всех поименно!
— Поименно не надо! — кричали девчонки.
— За правое дело многопартийной системы — будь готов!
Я отдавал пионерский «салют».
— Всегда готовы! — отвечали мне радостно.
Часовые любви — «мамочки» — меня уже узнавали.
— А это ты, горе луковое. Опять насосался?
— Мадам, сосать это по вашей части… Мы просто глушим… О, кей?
Мадам делала вид, что не слышит…
— Ну, и почем нынче любовь и дружба? Для постоянного клиента скидки предусмотрены? Нет? Будем искать…
Я возвращался к «тачке», за которой стояла машина сопровождения. Из окон выглядывали мужики.
— Ну, ты даешь, парень! Мы за тобой по всей Тверской едем… Такого еще не видели.
— Ладно, ладно…
Я, как кино-диво, делал им ручкой, мол, не надо оваций… Автографы завтра, после пресс-конференции…
22
Они любовию пылают,
но — ах! — в ответ любви не находят,
они себя терзают день и ночь,
поскольку им никто объятий не раскрыл.
…………………………………………
Они и мясо разучились есть,
и с добрыми подружками играть -
все горевали выше всякой меры.
Таксисты меня никогда не торопили. Я им хорошо платил. У нас с ними, вообще, было полное взаимопонимание — никто никого ни разу не кинул. Да и с девчонками отношения наладились.
Одна мне так и сказала:
— Вот ты — нормальный чувак.
Я почти загордился. Согласитесь, такой комплимент чего-нибудь стоит.
— Понимаешь, есть два вида козлов…
— Гораздо больше… я подсчитывал.
— Ладно… шутник. Я говорю за полных отморозков — бандюгов. Эти и накостылять могут и «геморрой» устроить…
— Как это?
— Ну, «геморрой» — это когда снимает один — приезжаешь, а там целая кодла.
— А другие?
— Эти, пожалуй, еще хуже… Трепетные такие… сучата!
А это как?
— А те, которые в душу лезут. Типа, как ты дошла до жизни такой. Вопросы слюнявые задают… Я ему тогда такие страсти рассказываю, такую лапшу на уши вешаю… Слушает, гаденыш, чуть не слезу пускает, а потом все одно — лезет.
— Интеллигенты — не упустил я свой шанс поквитаться с любимой прослойкой.
— Во-во. Они, кобели… А бывает наоборот… Приезжаешь к какому-нибудь старичку или дядьке солидному. А он в натуре жалеет: «Дочка… бедняжка моя… Посиди со мной просто, поговорим… Тоска у меня… ты знаешь, что такое тоска мужская, беспробудная? А пить один не умею». И денег даст, и не лапает, и накормит еще.
Глупо, конечно, было верить в сказочку про белого бычка-старичка… Однако! Неожиданная оказалась особа…
Попросила почитать стихи:
— Мне стихи одни сильно нравятся. Я прочту?
— Валяй, — сказал я.
Стихи я воспринимать умел. Вроде бы. Главное в стихе — музыкальная интонация. Мне казалось, что я ее улавливал… Мне вообще представлялось, что я большой знаток поэзии. И даже отметил про себя свое превосходство в развитии, типа, кто она и кто я. И потом, уже в превосходной форме прикинул, что же она — деревенская девчонка — может такого прочитать, любопытно, любопытно… конечно же, Есенин. Есенин — один из любимейших моих поэтов. Но так случилось, что кроме Есенина из классики они ничего не знают.
Читала она ужасно, но мне понравилось. То есть, разобрать что-то было невозможно, в смысле гласных и согласных — беда. Одно, пардон, пришепетывание. Однако она умудрилась уловить главное — ту самую мелодию стиха, — а это почти всё. Кого она читала — для меня тоже оставалась загадка.
— Кто это?
— Гумилев.
— Тот самый?
— А какие еще бывают?
Самое смешное — я даже не догадался, кто это? Вот тебе, бабушка, и большой знаток музыкальной интонации!
Стало понятно, почему ее подкармливают солидные старички…
Они мне никогда не врали.
В жизни, оказывается, всё очень просто устроено. Сам не врешь — и перед тобой человек раскрывается… и читает, порой, сокровенные строки…
Потребность высказаться у проститутки — повышенная, потому как в грехе живет. И знает об этом. Так что я иногда совмещал блядское ложе с исповедальней, то есть интим физический и духовный. Такой вот — прелюбодей священник в одном флаконе.
Одна из тех, с кем я подружился и вызывал постоянно, мне неожиданно сказала:
— Я с тобой душой отдыхаю.
Господи, да это же почти признание в любви! Я не знал, что на это ответить…
Звали ее Аленка.
Другим и смысла врать не было. Через два-три часа разбегались и вероятность увидеться вновь в этом бешеном городе такая же, как с таксистом. Некоторые, правда оставляли свой телефон… Но, все одно, наши короткие встречи и личные жизни, не имели точек соприкосновения.
Проститутки врут или когда на бабки клиента хотят выставить, или на жалость давят. (Что по сути одно и тоже). Леденящих душу историй у них заготовлена масса. Тысяча и одна ночь, а может и того круче. Некоторые истории действительно с кем-то из них происходили, некоторые существовали, как легенда. Своеобразный банк «ужастиков» для определенного контингента. Кстати, лоха они сердцем чуют и жалости к нему не жди. И обобрать могут, и кинуть… Профессия жестокая. Понятие милосердия, стыда, совести с их трудом несовместимы.
Это всё для семьи. У многих из них на содержании были дети, сестры, братья, матери.
— И что, твои не догадываются, каким ты промыслом здесь занимаешься?
Отвечали по разному. Некоторые говорили:
— Ты что! Я ж со стыда умру. Для них я на рынке торгую.
И ведь не врала — действительно на рынке торговала. Только товар на том рынке — специфический…
Некоторым было уже наплевать:
— А что делать? Надоело все. Как есть, так и есть.
Аленка же мне ответила с вызовом:
— Наших дур за бутылку водки свои пацаны дерут и триппером награждают, а мне приличные бабки платят, между прочим…
— А триппером не награждают?
— Свят, свят, свят…
Свою же историю она рассказала просто, без пафоса. Так обыденно, что я и не слушал вначале. Говорила она торопливо, нервно, немного заикаясь… Квартирка в Богородецке. Богородецк — поселок городского типа. Как я понял из ее рассказа — красивейшее место под Тулой. При этом — страшная дыра. Пацаны все на заработки кто куда подался. В основном в Москву. Остальные — пьют. Работать? Можно. На хлебозаводе за полторы штуки. А квартирка? Нормальная квартирка, однокомнатная. Брат с зоны откинется, — сливай воду. Пить будет с друзьями, пока опять не сядет.
— А родители?
— Отец умер, когда мне тринадцать было.
— А мать?
— Трое суток в лесополосе искала. Сама нашла.
— Что за лесополоса?
— За городом. Убили ее и там кинули. Менты и не чухнулись искать. Сама нашла. Да-а… Кому это нужно? Все знали, кто ее убил… Наши же пацаны и убили, а у них папаши крутые. Короче, все знали, да молчали. У кого бабки ломовые, тот и заказывает музыку.
— Откупились?
— А черт их там разберет… Ищут! Уже два года прошло. А здесь — нормально. Девчонки все наши — из Богородецка. «Мамочка» с нашей улицы. Никого тут силком не держат. Хочу — уеду, хочу — назад возвращусь.
Иногда я их провоцировал:
— А если дочь (сестра) твоя этим займется?
Тут все, без исключения, возмущались:
— Никогда! Я всё сделаю, чтобы она ни испытала этого кошмара!
«Ладно, ладно, — думал я, — какие речи волнительные… Будут они вас спрашивать. Скольких любимых дочурок потом сами мамаши обучали этому ремеслу.»
Плохо я о них думал.
Постепенно я что-то начинал понимать. Они мне даже начинали нравиться. Во всяком случае, та готовность, с которой они защищали своих — вызывала уважение. Тем более, что про любимых дочурок, которых сами мамаши обучали блядскому ремеслу — всего лишь очередная легенда. Зато было известно другое. Аленкина «мамочка» взяла на воспитание девочку — дочку непутевой подруги своей. К тому, что в семье уже был свой ребенок.
Так-то.
— А замуж за меня пойдешь?
— Пойду.
— С такими-то сучьими глазками…
Аленка оценивающим взглядом посмотрела в зеркало. Этакий выстрел из-под ресниц: «Хороша!».
— Между прочим, — рассеянно проговорила она — из проституток получаются самые верные жены.
Еще одна легенда, тиражируемая ими. Хотя, быть может, они сами в нее сильно верят. Можно себе представить, что творится в их душах, как они мечтают о нормальной семье… Однако было понятно и другое — это их жизнь — пусть циничная, грязная, но своя, переступить через которую не каждая способна. Оттуда практически возврата нет.