Хотя, кто эту чудную жизнь разберет… Тем более нашу, с которой в одночасье сорвали одежды. Жизнь стала прозрачна. Настолько прозрачной, что все увидели воочию человеческое нутро. Зрелище — не для слабонервных! Все семь смертных грехов стали обыденной прозой с криминальным сюжетом. И на этом чудовищном фоне, наши девочки оказались скорее жертвы, с поломанными судьбами, чем что-то иное…
Тут, очевидно, у каждой своя тропинка. Как сможешь — так и выбирайся. В одиночку, сама…
— А что мы с тобой делать будем?
— Трахаться, — обрадовалась Аленка.
— А назавтра?
— И завтра, и послезавтра… Всю жизнь!
— Ничего не выйдет!
— Почему это?
— Нам ни к кому привязываться нельзя. Я — художник в законе.
— Трепло ты, в законе…
Вообще-то, они напоминали семью и военное подразделение одновременно. Мать с двумя детьми. Те уроки делают, на компьютере играют. Всё, как у нормальных детей… Отец — сутенер, он же водитель Коля — абсолютно свой человек. Попросишь — за пивом отвезет… Не за деньги, чисто из мужской солидарности. Кстати, бывший клиент «мамочки» Тани. Так что женятся, бывает, и детей воспитывают…
Вторая половина — подразделение солдат — «девочки по вызову». Дисциплина чисто военная: постоянно поддерживать связь, в город без нужды не высовываться, за пьянку — штраф. В общем, не забалуешь.
— И как вы все там умещаетесь?
— Легко. Колька с Таней и детьми — у себя; мы — в своей комнате.
— Кровати в два яруса?
— Зачем? У нас большая комната.
— Шесть баб в четырех углах… Кошмар! Представляю, какая ругань стоит.
— Всяко бывает.
— И за какие блага такие жертвы? — продолжал я свое «интервью».
— В смысле?
— Сколько вам платят?
Сам-то я был из постоянных клиентов. Мне делали большие скидки за преданность «семье».
— У нас нормально — треть от того, что заработаем. В других конторах всё иначе. Поначалу вообще ничего — отрабатывают «прописку». Только кормят, одевают и обязательный макияж за счет заведения… Я тебе так скажу: «Попалась птичка, стой — не уйдешь из сети!» Везде драться надо. Будешь дура, — нагишом в Тмутаракань отправят, да еще «спасибо» каждому менту-бандиту скажешь. Я за криминал не говорю. Там дела особые. Ящик, небось, смотришь? А так… обычно… в лучшем случае, тоже треть… если не кинут… Плюс «субботники». От «субботников» практически никто не застрахован.
— Как карта ляжет — тем и быть крытым, — заключила Аленка весело.
— Главное, не паниковать, — рассказывала мне восемнадцатилетняя Анька. — Поймали меня тут двое козлов, в тачку затащили. Бандюги, менты — хрен их разберет — повадки у всех одинаковые. Пьяные — в дымину! Документы проверили — ага! Прописки нет — всё понятно. «Купи, — говорят, — нам, девонька, водки. Водяры хотим — словами не выразить!» А второй, что за рулем сидел, вдруг как заорет, не глядя в мою сторону: «До ломоты в суставах!!» А у меня денег нету. Обыскали — действительно нет… Деньги я в сапоги всегда прячу. Разозлились страшно, завезли за Дорогомиловский рынок. Там пустырь жуткий. Тара пустая, бочки, грязь… «Ну, — думаю, — приехали!» «Давай, — говорит один, — ее здесь замочим. Суку такую. Гробов вона скоко — на любой вкус. Тебе какой глянулся?» — и ржет. А я молчу — не дергаюсь. Главное — не паниковать. Так их и это разозлило, типа чего это она спокойная такая… Давай на тачке вензеля выделывать… Ночью, пьяные — прикинь!
Прикинул, не жизнь — гражданская война! Молодец Анька. Быть тебе пулеметчицей.
— Ну, и чем дело закончилось?
— А ничем. Жива, как видишь, здорова. Оттрахали, конечно, зато до дома довезли.
— «Я живой еще пока, но в конец издерганный…»
— Во-во!
Про «субботники» я слышал всякое. Среди ментов и бандитов в основном попадались самцы. А какой самец на халяву откажет себе в удовольствии. Но в «субботниках», оказывается, был и первоначальный ленинский смысл.
Одна молодая красотка мне рассказывала:
— Я не могу сейчас полноценно работать. Мне мент челюсть разбил. Понравилась я ему, понимаешь? А я сорвалась прямо из машины… Я бегаю хорошо… У меня первый разряд по плаванию. Только дура я дура… на ту же точку назавтра и притащилась. А он меня уже пас. Обиделся, короче… Челюсть разбил и забрал в отделение.
— Ну и…
Я думал, последует холодящая душу история про то, как ее всем отделением… Нет, оказывается.
— Ну и пахала там, как папа Карло, три дня. Окна мыла, форму стирала…
— А эти дела?
— Да… Чего он там может! Один разок пристроился, а другим никому не давал. Типа влюбился…
Даже москвички мне исповедовались… Только эти бы лучше помалкивали. От таких откровений веяло гнилым болотом…
— Меня муж к клиентам сам возит, — с какой-то почти гордостью сообщила мне одна половозрелая киска.
Я тогда еще не был знаком с «семьей», но понял, что в целях личной безопасности лучше вызывать девочек по телефону. Реклама у них была любопытная. Например, в газете «Знакомства» я прочитал: «Владею языком в совершенстве!»
— Что, кооператив организовали на пару?
— Мы на квартиру собираем.
Господин Куприн, помнится в вашей «Яме», этим занимались немки. Под присмотром жениха такая фрау на домик скопит — и замуж. Слышал, в Европе некоторые студентки так подрабатывают.
Времена, однако, меняются. И к нам стала проникать западная зараза — цивилизация.
Только из наших москвичек немки не получаются. Нет в русских шлюхах должной практичности, необходимой в этих делах. Лютует русская баба от такой любови в рассрочку. Что немцу с немкой — домик с садиком, русским — казенный дом да нары.
Вот и эта показала свой нежный оскал хищных зубок. Попросила позвонить другу.
— Мне по делу, можно? Буквально две минуты.
— Звони.
Говорила мадам прямо с блядского ложа. Обнаженная, раскрытая…. Текст я услышал еще обнаженней.
— Вася, он ваще обнаглел! Ну, да… мужик мой… Прикинь! Он меня за дуру держит… фуфло гонит… Машина на него записана… Прикинь! И бабки все у него! Ты его сделай, Вася. Пугани с пацанами. Так пугани, чтобы понял, кто — я и кто это дерьмо собачье. Он у меня, сука, ноги лизать будет!! Не поймет — сам знаешь чего делать… Да! Я сказала! А пацанов я не обижу, ты меня знаешь…
Я слегка обалдел. Ведь она своего подельника элементарно заказывала! Хоть детектив пиши. Криминальное чтиво. Правда, сюжетец довольно обкатанный и вонючий… И ведь не боится такие тексты трезвонить, словно меня в наличии нету.
Я встал и оделся.
— И это всё?
— Давай, одевайся и проваливай.
— Так еще эта… Он приедет за мной через час.
— Проваливай.
Надо бы ей пинка еще выписать. Впрочем, если быть до конца последовательным, то и мужика ее надо лечить, чтобы не зарабатывал своей половиной место под солнцем. Но такие не лечатся.
Да и какой из меня к черту лекарь?
23
Дыханье чуждое как шип и хрип звучит;
я ль зеркало, что от него мутится?
Пока мой лучший друг распутничал, дух жил отдельной жизнью. Он ярился, неудовлетворенный.
Он жаждал то ли жизни вечной, то ли мгновенной погибели, то ли славы во веки веков!
За сутки я проживал не одну жизнь. Только эти жизни не чередовались — друг за другом. Они жили одна в другой и сосуществовали в едином поле одновременно.
О, что это были за жизни! Это была история человечества, от первородного греха, до греха самопознания. А в промежутке — бунты, казни, наведение порядка «сильной рукой», тоталитарные режимы… упадок и гибель империи, проблески демократии, возрождение и войны, войны, войны…
Утром я просыпался цезарем, при этом ощущая рабство перед самим собой. Раб, живущий во мне, ненавидел цезаря… Он создавал организацию единомышленников, с целью повергнуть цезаря, предводительствовал в ней, совершал революцию, становился вождем новой эпохи, пожирал, как истинный революционер, своих детей, то есть себя самого, боролся с собственной разрухой, воевал с внешним врагом и строил светлое будущее. Ко сну отходил мрачным философом, ощущая бессмысленность всей своей деятельности.
А утром я вновь просыпался цезарем…
Однако цезарь с рабом не уживались вместе. Каждый желал погибели другого.
А я куролесил, пытаясь забыться… Я не мог терпеть эту вечную драму, но и разделаться с ними не мог.
Их отношения я пустил на самотек…
Местные жители поселка Сетунь когда-то могли наблюдать одного странного и дикого типа, выходящего из подъезда. Небритого, с всклокоченными волосами… со взглядом безумца. Он испуган и нагл одновременно! Очень странный и вызывающий тип…
Да, да, правильно… угадали! Это я вываливаюсь из дома и сразу начинаю плеваться. Я иду и плююсь!
Моя душа трепещет от соприкосновения с этим миром… Трепещет и содрогается. Это она и плюется. От бессилия… От невозможности переделать этот мир. От сознания своего несовершенства. От ярости!
Внешний мир и внутреннее содержание так и не слились в желанном блаженстве…
Поэтому я плюю, протестуя! Мечу свою территорию…
Я неудачник… Плевок! Глупец и мальчишка… Плевок! Мир не впускает в себя… у нас не сложилось… Плевок, плевок! Я один бреду в пустоте… Плевок! Я несу свою пустоту… щемящую, пьянящую, звенящую… Плевок, плевок, плевок!!
Но сознание придавливает, гнет…Какая тяжесть! Кто — кого. Ха! А мы его водкой! А память, как драная кошка, блудит в переулках души моей, орет… А мы и память водкой! Сознание тяжко, память настырна… Но и мы не вчера родились, кой чего понимаем… У нас много водки!
А в запасе всегда найдется плевок!
А может это и есть высшая ценность — плевок?!
24
«Возлюби врага,
предоставь грабителю грабить тебя», -
женщина слышит сие — и соглашается.
А теперь я так скажу… со своих самых высоких и мягких нар… вглядываясь в бездну… Бездну, которая Бог.
Теперь-то я классно устроился! Навсегда. Моя душа раскрылась и успокоилась… Она почти растворилась в той бездне…