яд такой… надменный, как у последней сволочи. А языком молотишь такое — сам бы тебя прибил». Менты, уж как водится — все мои. Не дай бог из дома с похмелья без паспорта выйти. При этом сколько раз я себя и друзей из ментовки вытаскивал. То есть, так гуляю — вызываю подозрение, пообщаешься — свой парень. Я это к тому, что и новый гость не стал среди них исключением.
Так вот, он дернулся было в мою сторону. Намерения были явно серьезные. Но Мишка опередил его.
— Витек, кончай базарить! — крикнул он, обхватил и поволок в прихожую.
Вообще-то, они были оба крепкие лбы. Размера на три-четыре — если судить по одежде — крупнее меня. В прихожей никакой драки не случилось. Так — возня и мат.
— Что это за фраер? — услышал я голос Витька.
— Гость.
— И чего ему нужно?
— Не твое дело! Он ко мне пришел, понял?
— Да пошел ты!
— Пошел сам!
— Ну, ладно, — пробурчал Витек, очевидно направляясь к выходу, — я ему, суке, ноги выдеру!
Хлопнула дверь.
Вернулся Мишка. Разлил всем. Молча выпил, не чокаясь, как на поминках.
— Гондон, — неожиданно сказал он. — Так — нормальный пацан. Как выпьет — дерьмо дерьмом.
Вообще-то, в арсенале у меня было много подобных случаев — несостоявшихся драк с более сильными особями. Ангел-хранитель все-таки существует. Это я вам говорю. И назначение свое помнит всегда — охранять.
Однажды мы гуляли своим, так сказать, коллективом. Открывали кафе «Разгуляй», где я был автор оформления залов: мозаика, керамика. К тому же — первая моя работа. Банкет, как обычно, плавно перерос в пьянку. Познакомился с какой-то девицей. Знакомлюсь я всегда почти одинаково — наклоняюсь к самому ее лицу и доверительно (почти трепетно, будто мы знакомы целую вечность) говорю: «Можно я тебя поцелую?». Отвечали мне тоже всегда одинаково: «Что? Прямо здесь?»
Но я не об этом. Когда мы вышли, я спросил:
— Куда мы поедем? У меня здесь рядом мастерская. Но там нет горячей воды.
Она возразила:
— Никаких мастерских. Ко мне поедем. Я одна сейчас живу. Только возьмем Катю с собой.
— Не понял…
— Ну, на такси, в смысле. Мы в одном доме живем на Ленинградском проспекте. Подъезды разные.
— Понял.
Пока ехали, сговорились еще выпить.
— Зайдем ко мне, — говорит Катя. — А то мой с банкета ушел — разозлился чего-то… Посидим пол часика и располземся.
Возражений не было. Взяли белого вермута где-то. Ночных палаток — «Спасительниц вечно страждущих» — тогда еще не было, но как-то выкручивались — доставали. Скорее всего, у тех же таксистов.
Поднимаемся, как белые люди, на лифте. Заходим: Катя, следом я, следом подруга. Но подруга почему-то задержалась между лифтом и дверью. То ли обронила что, то ли нашла. Не знаю.
И тут, уже в квартире, на меня летит разъяренный бычина в одних трусах. Вообще-то он скульптор. Это я к тому, что здоровенный жлоб.
А, главное, непонятно — чего он летит на меня. Да еще каким-то изуверским манером — ногами вперед. Как я потом понял — каратэ мужик показывал. Зачем? В принципе, он меня и без «полетов» сделать мог. То, что он то ли в полупьяном, то ли еще каком бреду, задумал отмщение — не вопрос. Впечатление такое, что он поджидал нас, как в засаде. Зашли мы с Катей вместе, я — с вермутом в обнимку. Тихо. А подруга ее, пусть будет Даша — шпильку потеряла, или нашла — не вошла пока.
Мужик, оказывается, ее бешено ревновал, как черный мавр свою белотелую телку. На банкете поругался, ждал… но задремал на посту… Очнулся — голоса. Может, услышал, шорох… и тут, такое, как током пробило — НЕПОПРАВИМОЕ: жена с любовником в его квартиру заходит тайком! Это ли не вероломство! Так я опять не про это. Если бы он в меня попал — было бы мне мучительно больно. И не за бесцельно прожитые годы, а за бездарно потерянную жизнь.
Но он не только не попал — он даже не допрыгнул — поскользнулся, дуралей, и упал всем своим бычьим телом на паркет. Да еще башкой навернулся. Носки каратист забыл снять. А паркет у них лаком покрыт — скользкий. Как башкой ударился — тут и подруга вошла, и всё само собой прояснилось. Я только сказал:
— Дурак ты, дурак… — подругу с вермутом забрал и ушел восвояси.
Но я опять не про то. И не про него, и не про жену его — сучку, что мужика своего до мысли о смертоубийстве довела. И даже не про вермут. Я, собственно, про ангела-хранителя рассказывал. Как он — братишка — разум бычине замутил, не дал носки снять, паркет до блеска натер, а меня, невинного агнца, тем самым, уберег от лютой погибели.
Ах, Ягодка, что бы я без тебя делал!
Так что, очень у меня большое сомнение возникло, относительно нынешнего бугая, по имени Витек. Уж не Ягодка ли его выпроводил? Пусть даже принял он обличие Миши.
Дальше всё пошло по второму кругу. Я глазами вызвал Иру, и мы трахались с ней до умопомрачения. Потом к нам в комнату зашел Мишка. Буркнул, отведя глаза, явно стесняясь:
— Водка закончилась.
Я дал ему пятихатку. Сказал:
— Возьми на всё.
Потом… Потом мы опять трахались. Я не мог остановиться.
— Ты — бешеный, — сказала мне Ира, — я хочу быть с тобой.
— У меня денег больше нет.
— Неважно.
Дальше я ничего не помню. Я провалился к себе — в колыбель мирозданья.
Когда я проснулся, было светло. Всем известно: сон у алкоголика короток и чуток.
В комнате было прибрано. Водки нигде не было.
Варя сидела напротив, красивая и торжественная, с новеньким синяком под глазом. Она смотрела на меня и улыбалась, словно школьница после выпускного бала. Ей бы очень пошло белое платье и атласные ленты. Интересно, школу она закончила?
— Ой, Айвазовский! Никак проснумши?
— Привет, Синеглазка, — прохрипел я. — А какой сегодня… число?
— Ты это про что сейчас?
— Сколько я живу у вас?
— Вторая неделя пошла, — сказала Варя. — А что? Заскучал, миленький?
— Не гони… вторая неделя…
Я понял — от Вари ничего путного не добьешься, нашел, у кого спрашивать — второй или третий день! — не больше. Еще бы неплохо время узнать… Настенных часов у них не было, как, впрочем, и никаких других. В комнате вообще, похоже, ничего не тикало.
— Ты мне лучше расскажи, Айвазовский, кто мне такой красивый бланш нарисовал? Прям «Девятый вал»… как в музее. Чувствуется рука мастера.
— А я знаю — кто? В ментовке меньше трезвонить надо и ручонки распускать на государственных мужей. Им и так, убогоньким, живется не сладко… не любит их никто.
— Какая ментовка? Ты куда понес! Ты думаешь, я не помню ничего? Это ты меня вчера приложил! Все видели!
— Ты лучше вспомни, куда водка подевалась?
— Водки нет.
— Как это — нет? Я же сегодня ночью пятихатку давал…
— Съели твою пятихатку за завтраком. Еще третьего дня… Спать меньше надо.
— Нет, Варя… я, конечно, не хочу тебя обижать… — разозлился я — но, ты, положительно — дура… с богатым и извращенным воображением.
Вошла Ира. Села ко мне на кровать.
— Сейчас брат приедет. С вокзала звонил.
— Какой еще брат? Не нужен нам брат… — встрепенулся, было, я. — Что, одеваться?
— Лежи, не дергайся.
— Он что… знает про твои здесь делишки?
Ира мне ничего не ответила. Зато Варя высказалась:
— Да она их всю семью кормит. И этого козла в придачу! А за дуру ты мне еще ответишь.
Я давно уже ничему не удивлялся… в том смысле, что кто кого кормит в нашей богатой и щедрой стране. Однако, на основной вопрос я так и не получил ответа.
— Ир!
— Чего тебе?
— Ответь мне на три вопроса. Вернее, на два вопроса и одно разъяснение требуется… вот этой… самой, блин, невинности!
— Ну?
— Водка есть?
— Сейчас принесу.
— Господи… есть Бог на свете!
Я даже привскочил от переизбытка эмоций.
— Не то разрыдался бы сейчас, от безысходности положения! — воскликнул я. — А теперь… Ну, Варька, кикимора ты болотная, а не боевая подруга морского пехотинца.
Я посмотрел на нее с укором.
— Вражина ты всенародная — такими вещами разве шутят!
— Да? Это я-то кикимора? А кто мне картину на роже нарисовал? Авангардист хренов!
— Ох!
Я посмотрел на нее с удивлением.
— Ты откуда слова такие знаешь — взрослые и умные?
— Оттуда! На лесоповале волки рассказали.
Ира принесла мне пол бутылки водки, стопку и апельсин. В общем, тот же натюрморт. Но сегодня он смотрелся изысканней. Желанней.
Я подумал: «Вот какая должна быть жена — спокойная, послушная. Водку — в постель! Это ж рассказать кому… Если бы только не сидела у этого козла на коленях — цены бы тебе не было!».
Будете?
Я предложил девчонкам выпить. Ира отказалась. Маленькая лгунья протянула из-за спины неизвестно откуда взявшийся стаканчик.
— Так, у нас и тара своя заготовлена?
— Ирк, он у нас еще и прокурор — всё подмечает!
— Подмечают — следователи, «опера», — сказал я, — прокуроры — санкции на арест выписывают. Или на обыск.
— Ух, ты! А я думала, у нас всё менты делают… Вот ты и есть — мент натуральный! — закричала вдруг Варя, вспомнив о главной своей беде. — Как я с таким бланшем на работу теперь пойду? Это ж, как минимум, неделю дома сидеть! Тут же с тоски подохнешь. Айвазовский, надо бы с тебя, по нормальному, неустойку вычесть.
— В профсоюз вступай — бюллетень получишь. Травма на работе, как никак…
— Это не он, — сказала Ира.
— Не он? Да!? Будто я ничего не помню… как он мне рожу вчера начистил! Вы, похоже, здесь все сговорились!
— Ты из ментовки такая пришла, — сказала Ира.
— Да? Из ментовки? Ну, молодцы — придумали. Да кто там меня посмеет… только пальцем! Они ж меня там все знают.
— Вот потому и посмели, — сказала Ира, — что слишком хорошо тебя все знают.
— Каблук на фирменном ботинке тоже я оторвал?
— Какой каблук?
Варя сорвалась в прихожую. Приходит — натурально рыдает.
— Суки, я ж их первый раз надела…
— Когда пьешь — закусывать надо, — сказала Ира.