— Не понял…
— Чего ж тут не понять? Ты же застал ту мрачную эпоху… Это, как вулканический выброс, землетрясение. Всеобщее умопомрачение! Копилось что-то чудовищное в подсознании человека веками, потом забродило, а потом критическую массу преодолело… и как шарахнет вдруг по мозгам у всех разом! Как по мановению волшебной палочки — все вдруг принялись ломать устои. А кто устои не ломал — тот со страху помалкивал, а это, согласись, пассивное участие, не менее страшно…
— Подожди… а как же личная ответственность? Ведь не пчелы же мы, в самом деле…
— Пчелы! Хуже даже — муравьи. Единый грязный муравейник, к сожалению. И пока это так, на вас воздействуют законы объективного мира. А за индивидуумов ты не волнуйся, их единицы — на земле все сполна и получат. По полной программе! И потом, Бог — милосерден…
— А Дьявол?
— Дьявол — справедлив. Ты, вообще, заметь — Мир очень грамотно защищен. Система фильтров! Всё продумано, что бы вы, со своими дурными идеями, ни там, ни здесь не напакостили! Ты хоть знаешь, сколько самонадеянных преобразователей, из поколения в поколение, на Земле химичили — философский камень искали! И все добра желали, выгоды, всеобщего счастья. Только Земля — единственно живой организм и никто никому… никогда! ее замусорить не даст. Даже вам — существам разумным. Поэтому на Земле остаются только некоторые, уж совсем никчемные души. Не души, собственно, — недоноски, которые сами взлететь не в состоянии. Они и блудят там, пугая вас аномальными явлениями типа полтергейста. Однако, и у них есть шанс развиться во что-нибудь приемлемое. Им Бог дает как бы второй шанс и отправляет на окраину Вселенной. Там, в первобытном бульоне, Хаосе Мироздания они урчат и булькают. Порою, бывает, и совокупляются. И знаешь, иногда там зарождаются и формируются довольно уникальные типы. Крайне редко, конечно, но зато в них проявляется некая астральная парадоксальность и масштабность мышления. Поэтому оттуда выходят творческие личности. Иногда даже гении. Вийон, например, Ван-Гог прошли ту жестокую школу. Но бывает и такие, как Нерон…
33
Из ничего себе вы сотворили бога;
не диво, что теперь он стал для вас ничем.
И тогда я, потупясь, тихо спрошу:
— А возможно увидеть его — САМОГО?
— Бога-то?
— Господа Бога нашего, единого и всемогущего!
— Нет проблем, — говорит Ягодка, — и вывел на экране некий Лик. И, обращаясь к тому Лику, развязно ткнул в мою сторону: «Вот, — говорит, — чудо-юдо, беспартийное. Полюбуйся. Недавно прибыло. Крайне безответственное лицо. Тобой интересуется…»
А Лик посмотрел на меня проникновенным щуром и говорит:
— Ха! Я тебя вижу! Всё твое внутреннее содержание! Ой-ей-ей! Всё так запущено…
— Где?
— Слушай же откровение Господа своего! Все твои беды в тебе самом. Много себя любишь, людей не замечаешь. Одному — беда!
Тоже — думаю — откровение…
— Всякая тварь земная достойна любви. В Любви все ответы…
— Так любовь не картошка, — сказал я, начиная заводиться, — на базаре не купишь… Коли не сподобился к истине прикоснуться, так уж, как говорится, пардон.
— Купить-то не купишь… только ты не юродствуй тут… к истине, понимаешь, прикоснуться! Ишь, как вывернул! На то ты и человек с душой и сердцем, чтобы любить и сострадать. Быть милосердным. Не обижать себе подобных… врагов прощать. А ты многих в жизни обидел. И, по большому счету, не любил никого!
— А вот тут ты не угадал! — непроизвольно вырвалось у меня. — Я мать свою любил… Марину любил, Анну… Я любил всё живое, всё — стоящее! Серегу — кореша своего драгоценного! Гришу Чекотина — чистая душа… Серегу Евстифеева — просто хорошего парня, в кошке Марусе души не чаял… — выпалил залпом и тут же пожалел о сказанном.
— Какая кошка? — возмутился Лик. — Причем здесь кошка! Ты в грехе всю жизнь прожил — распутничал, пил, богохульничал! А он — кошка какая-то…
— Страсти… меня разрывали страсти! — зачем-то ввязался я в этот, никому не нужный дурацкий спор. — Я не мог совладать… Я гасил в тех страстях свой огонь…
— Страсти, говоришь? Ха-ха-ха! Не-ет…
Лик заурчал и как бы вздыбился всей своей грозной сутью, над моим ничтожеством.
— То не страсти были, то — плотоядие! — пригвоздил он меня навсегда к позорному столбу.
«О-о-о! Всё, — думаю, — приехали! Мы так не договаривались. Партком какой-то, времен застоя. Ну, сука, а за Марусю ты мне ответишь!»
— Работать над собой было нужно. Самосовершенствоваться! Как ваш поэт говорил: «Душа обязана трудиться…»
— Естественно… — говорю, а сам думаю:
«Достал! Замочить бы эту крысу музейную! Долбануть ракетой „Воздух — воздух“ по его гнездовищу!».
— Правильно! А ты чем занимался? И день, и ночь квасил да развратничал! Талант свой на шлюх променял!
— Выключи, — шепчу Ягодке, — мне такой разговор не нравится. И Пастернака я, кстати, терпеть не могу…
Когда отключились — расшаркивались, естественно, минут пять, скорбный вид изображали, выслушивая нотации, — спрашиваю:
— Это что за явление?
— Бог.
— Не валяй дурака, Ягодка…
— Почему?
— Тоже вибрационный двойник? Система сбой дала?..
— Не знаю. Я заказал — мне вывели. Какие проблемы?
— На деда Мороза мужик смахивает, будто ряженый! Борода — не настоящая…
— А ты что хотел? Как я тебе Бога покажу, когда он НЕЧТО! Как я тебе субстанцию покажу? Какого стилисты сделали, такой и есть. Его так народ представляет. Вот и вывели на экран некий среднестатистический облик.
— Забавно! И это чучело миром правит?
— Зачем правит! Я же тебе толкую, это — усредненный образ. Идол, если хочешь… А Мир существует совсем по иным законам.
— Безбожным?
34
Наша охота за истиной —
ужели это охота за счастьем?
— Ты понимаешь, — заговорил вдруг Ягодка с жаром, — и Бог, и Дьявол — субстанции. Их невозможно узреть. Они всепроникаемы. Ну… как рентген, чтобы тебе понятнее было. Они — везде! И, по большому счету, равнодушны к вашим делам. У них свои правила игры. Свои понятия. Они скорее функции, чем личности, но живут категориями мощными, глубинными. А человечество одеяло на себя тянет. В основной своей массе, сюсюкает, сопли жует: «Ах, зло, какое плохое; ох, добро, какое хорошее! Давайте, ребята, жить дружно, созидать Храм Любви! Богу молиться! Любовь — это Бог! Обретем, братья, бессмертие души». И молятся — лбы разбивают. Да, на хрена это бессмертие, дурни, такой поганой душе? Будто торгуются: «Ты — мне бессмертие, я — тебе два добрых дела!» А Богу плевать на ваши расклады. Потому что всё не так устроено. Есть две истинные зоны — «добра» и «зла», сплетенные намертво. Плюс и минус. Аверс и реверс одного явления. Попади в эту зону, — обретешь понимание, смысл. Нет — будешь суетиться и врать всю жизнь. И Бог не заметит тебя, и Дьявол ухмыльнется только, сколько бы ты ни молился, потому что и пространство, и время у них свое, то есть, нет его вовсе. Но эволюция у вас единая — вы развиваетесь, и глубже становитесь, и шире. Вместе! Мир распускается, как цветок. Разлетается — как облако. Вот в этом — истинное единение! Вот он — улей. Только в отличие от вас, они лишены самооценки. Это вы наделили их своими качествами, поскольку ИНОЕ представить себе не умеете. Дальше деда Мороза и черта рогатого фантазия не ушла.
— Ладно.
— Что ладно?
— Давай, тогда, — говорю, — на ЭТОГО посмотрим.
— На кого еще?
— Ну, на Дьявола. Как его твои стилисты изобразили? Как черта рогатого? Я бы с ним договорился…
— Он тебе на земле не надоел?
35
Как я войду через городские ворота?
Я отвык меж пигмеями жить.
Очнулся я на Варе. Я находился в ней. Так я еще никогда не просыпался…
«Началось в колхозе утро», — подумал я и встал.
И еще подумал: «Неужели это всё творится со мной?».
Я увидел кучу дерьма в середине комнаты. Собачий «привет» от лучшего друга…
«Справедливо,» — подумал я.
Бедняга залезла под кровать и с испугом смотрела на меня. Я был гол, одинок и жалок, как побитый и осмеянный всеми бесеныш. Хотя, в зеркале я отражался. Но, лучше б туда не заглядывать…
«Бежать!»
Я торопливо оделся и вышел на кухню. Мишка сидел один у разгромленного стола. Спал он тут, что ли?
— Чего-нибудь осталось? — сказал я, чтобы что-нибудь сказать.
— Голяк.
— М-да…
— Ребята вчера заходили, — сказал Мишка раздраженно.
Он, видно прикидывал, где бы достать национального пойла.
— Как чувствуют, волки, когда у меня загул. Всё подъели!
— Всё понятно… Я поехал.
— Давай.
Слава богу — две сотни оставались. Сказался опыт утренних мытарств. Сотню — на такси, понятно, но вторая-то — моя! Это, по тем ценам, две бутылки приличной водки и что-нибудь кисленькое засосать.
Хотелось одного: юркнуть незаметной мышкой в свою норку и упасть в колыбель мирозданья.
Как доехал, взял водку — не помню. Всё происходило на автопилоте. Две бутылки я съел незаметно. В кромешном чаду.
Я не хотел возвращаться в этот мир… я отвык…
Одно тревожило: отсутствие денег.
В принципе, кое-чего найти было можно. Около восьмисот баксов я давал в долг. Но должников нужно было еще отловить и загнать в угол, чтобы отдали. Занятие это ответственное и тяжелое. Можно было занять самому. Продать работы отца. Его, в отличие от меня — покупали. Но всем этим нужно заниматься, на свежую голову. А где ее взять?
Тогда я «взломал» свой последний загашник — 300 баксов я оставлял на «черный день». Кажется, он настал…
На подвиг я не был настроен. Из запоя нужно выходить нежно, постепенно, прислушиваясь к своему организму.
Главная проблема маячила впереди — как жить и зарабатывать дальше.
Полтора года я вырвал из своей жизни. Вырвал, скомкал и засунул в грязную щель. А в это время в мире что-то происходило. Что-то, впрочем, не менее чудовищное и грязное.