Я как был выплюнут нашей доблестной Армией за забор… так заулыбался весь — и душой, и рожей — разомлел, разрумянился… «Не тронули, крестнички, забоялись, — подумал. — А то! У меня другая стезя-тропинка. От этого забора прямиком на трон!»
Я и попер, как локомотив, все прямо и прямо…
Самое удивительное, что царем я стал. Пусть не натуральным — виртуальным. Все равно это было зрелищно.
Народ воспринял меня!
Но в какой-то момент я запаниковал. Всё это казалось невероятным. Очевидно, я усомнился на мгновение… Но этого было достаточно: моя Идея разорвалась вовнутрь. Я подорвался на собственном дерьме, никого, впрочем, не поранив… Хотя, быть может, жертвы и были, только я их не замечал.
Я ничего тогда не замечал. Никаких жертв. Не царское это дело отвлекаться по пустякам.
Царем я стал тайно. Я короновал себя на престол.
А что мне оставалось делать? Меня вел Господь. Против Его Воли мы все бессильны. Отступать было некуда, и я подчинился…
Так, в собственном дерьме, я и вступил на царство.
Безрадостно было то зрелище… Я явно не дотягивал до короны. Не хватало мощи. Мой дух был ничтожен. Его, собственно, и не было вовсе. Так, сушеное семечко, зудящее, впрочем, как оса…
С одной стороны я обладал всеми качествами царя: божье провидение, власть, чувство долга и скука; с другой — узость мышления, страх и равнодушие к подданным.
Подданных был вагон. Они подчинялись моей воле, благоговели перед моей избранностью, шли за мной в походы, бросали жен… Иногда бунтовали, и я отсылал их в изгнание. Они мне были не интересны. Я предавал их легко.
Не все, правда, знали, что я царь. Скорее даже никто не знал точно, но многие догадывались… Я мог вскружить головы, смутить их умы своим блеском! Но я был непоследователен. Более того, — я был неспокоен. Меня раздирали противоречия. Я был суетливый царь. А разве такие бывают? Поэтому многие смотрели на меня с недоумением. В их взглядах я прочитывал: «Что ж ты так суетлив, наш царь?»
Они — уроды — сомневались!!
Каково мне было?! Выходит, я один знал про себя на все сто. А это тяжкая ноша… Нести одному такой груз ответственности и молчать.
Тогда — угнетаемый сомнениями — я кинулся изучать свою родословную.
Я выкопал ее… и… онемел, потрясенный!
Моя родословная… она не поддается анализу… Это мощнейший выброс из глубины веков… кратер вулкана… тоннель, по которому двигались мои прародители…
…я слышал их грубые голоса, видел их взгляды, не знающие сомнений… их мужественные лица…
Они смотрели на меня с укором…
Они шли, сменяя друг друга: гунны, скифы, хазары… германские псы, половецкие орды… эллины, иудеи, славяне, цыгане, черкесы…
Их тьмы, и тьмы, и тьмы…
Я потомок разрушенных цивилизаций и варварских орд.
Я потомок язычника, постигшего единственную науку: науку везде настигать неприятеля и везде от него скрываться… Сожженного в конце пути на священном огне с женой, конем и оружием. И устроивший ристалище на могиле его!
Я его будущее.
Мой род, древнее любой, самой мощной династии. Рюриковичи и Романовы — карликовые деревца, с засушенными корнями, в сравнении с моим Древом. Их царству 10 веков; моему — многие тысячелетия.
Где вы теперь, лукавые помазанники? Великие князья, цари, генсеки, генералиссимусы? Вас съела гемофилия, паранойя и слабоумие. Вас сожрали микробы, как отработанный хлам.
А я остался. Я царствую.
Их власть временна; моя — вечна.
Я — царь язычников.
Вот мой народ.
Они стекались со всего света на мою родину: беглые каторжники, искатели счастья, иммигранты, бродяги, воры, бунтовщики… поэты, сумасшедшие художники, безумные летописцы… изгои…
Они не служили вам верой и правдой. Не клялись. Не присягали вашим богам, не целовали крест, не кланялись, не просили… Они никогда не объединялись в семьи, не сбивались в стада… Поэтому выжили.
Они знали твердо: один всегда прав.
Их закон — свобода.
Их бог — рассвет и закат.
Их музыка — гул столетий…
Сначала я не слышал его. Как я мог жить без этого протяжного минорного аккорда? Как ориентироваться? Очевидно, я его предчувствовал…
Теперь я блаженствую в той божественной музыке… Я слился с ней… Я рассыпался на атомы, и каждой частичкой, каждым атомом — я пою и ликую!
Тогда же, мой дух был твердым и маленьким, как засохшая горошина. Он гремел в моей пустотелости погремушкой… Он вызывал беспокойство у окружающих.
Сколько ж нужно было пролить слез, что бы он напитался, и вскрылся, и раскрылся потом… и разлетелся ветерками… все ввысь, и ввысь… и вглубь…
Тогда же я грохотал, хотя и был тих… Я грохотал и таился одновременно. Я был кроток, как бес и безумен, как перепуганный насмерть ангел. Моя Идея была так велика, так безмерна, так жгуча… А я так мал и порочен…
У меня не было ни Учителей, ни Кумиров. Я отвергал на корню само их явление! Не верил не единому слову… Я отрубал им головы! Да, да, я убивал своего Отца ежечасно. Я готовил себя к восстанию.
6
Какая ясная бездна!
Что прежде звездою звалось,
ныне пятнышком стало.
Но мне выпало испытание там, где я его меньше всего ожидал… Мой локомотив въехал в зараженную зону.
Моя первая любовь, как радиация — без цвета и запаха — убивала не сразу…
Да, что и говорить, влип я тогда капитально. Мой гений чистой красоты, оказывается, кое-что скрывал за вуалью. Мощь и расчет было ее оружие. Спокойна была, как луна. Через лунное то спокойствие все и поимела потом. Ребенок — один; муж на поводке и крупногабаритная недвижимость. (Необходимый, впрочем, наборчик женской благоустроенности.)
Она и меня держала на поводке…
Шесть суровых лет борьбы с прошлым и настоящим.
Так случилось, но чувство вины тогда было основным моим комплексом. Достоевские комплексы не просто было изжить. Слишком много чернухи скопилось в прошлой жизни. Я и получил то наследство…
Мне поставили миску с несъедобной похлебкой и сказали: «Вот. Другого ничего не будет».
И начал я самостоятельную жизнь с двух величин: Страх и Боль. Страх унижал, запирал в тюрьму… Боль очищала, давала надежду.
Я бы выкарабкался…
Но тут любовь обрушилась и спутала все карты.
Ой, ли? Любовь ли то?
Она была ангел и ручеек… Порхала и журчала…
Я не прислушивался… а когда прислушался, — было уже поздно.
И через 15 и 20 лет она все также журчит и порхает. Отяжелела, правда, но прикид все тот же: имитация максимальной искренности.
Во мне же зарождался обыкновенный фашизм.
Zum 20. April — дата моего рождения. Verstehen? Что-то настораживает в таких намеках судьбы… На что ты, паскуда, намекаешь?!
Да, молодости свойственна «бритоголовость». Но фашизм — всегда организован. Я же был раздерган и всегда — полярен. Меня кидало от одной крайности к другой. К тому же, — вы будете смеяться — во мне была совесть. Был, был в моем море благословенный островок, где скорбел я и плакал…
Так что фашизм не прошел.
Но фюрер зародился. Он и комиссарил в моем подземелье.
(Достойная могла получиться парочка: амур и фюрер).
…я спал, безмятежный, посапывал…и сны мне снились великие!.. сладкие, но грандиозные…
И в это время Господь во гневе вырвал ребро мое. И создал из него плотоядную Самку по подобию моему.
И Бес подскочил и ударил копытом оземь. И оборотилась та Самка в ангелоподобную деву, журчащую, как ручеек…
И сказали мне оба: иди и владей.
И послал я их всех спросонья: и Бога, и Беса и ангелоподобную Самку.
И тогда началось светопреставление и бесовщина. И узрел я ярость Господню. И его тяжелую длань ощутил я на затылке своем. Затрещины сыпались отовсюду: «Ты кого посылаешь, раб! Я тебе устрою небо в алмазах!». И Бес хихикал и потирал ручонки…
Они жарили меня на огне, и опускали в омуты сладкие, и морозили холодом запредельным, и кидали в пустыню бескрайнюю.
Я сопротивлялся, как мог. Пока мой зажаренный, замороженный фюрер не заверещал: «Nain! Nain! Das genugt mir!»
И возжелал я ее безумно и страстно.
И началась шестилетняя казнь моя…
Main Kampf.
Зона строгого режима.
Дважды я совершал побег… Через колючую проволоку, «запретку», в леса… Я гнался за собой с собаками… я нагонял… я рвал себя на части…
Но и разорванный я сопротивлялся… я уползал в леса зализывать раны… Я жил там по году… Но другой мир — цивильный, фартовый — к себе не пускал. Я был опасным преступником. Бунтовщиком. Такой ему был не нужен. И я возвращался в зону. Добровольно. И мне накидывали новый срок. А там вновь и вновь, как о манне небесной, я мечтал о свободе…
Да власть ее была абсолютной. Но власть та была миражом. Помотай головой, вдохни побольше свежего воздуха, открой пошире окна-глаза… И все исчезнет! Или съезди в какой-нибудь Ленинград… смени обстановку… заведи любовницу…
Я всё время куда-то убегал… Все где-то прятался! Какая-то рефлекторно-паникерская жизнь. То пить начнешь, то курить бросишь и спортом займешься… то под холодный душ лезешь, то возьмешь, да полоснешь себе руку ножом…
Но луна забралась мне в подкорку и светила холодным сиянием, отражая чей-то свет… Всем светила и никого не согревала…
Ха! Ха-ха-ха… Я умираю от смеха!
Тебе наступили на яйца и спрашивают как бы невзначай: «Как самочувствие, дружок? Ох… что это у нас с глазками?.. Какие у нас печальные глазки…». Тебе медленно, по кусочку отрезают душу тупым ножом и смотрят удивленно: «Тебе неприятно? Неприятно?.. Да?..» И ты, дурак, терпишь. Корчишься — и терпишь. Надуваешься — и терпишь. «Ничего, ничего — говоришь ты — в этом что-то есть…»
Ты — безумец — копаешься в своем чувстве с таким живым интересом, так искренне думаешь, что где-то ошибся… Ты пытаешься начать все сначала… Ты выбираешь тактику: «Чем меньше женщину мы любим…» и все такое… Ты не звонишь ей неделями, месяцами… а потом вдруг позвонишь… и вслушиваешься в оттенки ее интонации… ты ищешь подтекст… ты начинаешь верить в Судьбу, магию чисел… ты все что-то подсчитываешь… Ты озвучиваешь ее голос… Как это она сказала: «Ты куда пропал?» Что бы это могло значить? О, ненормальный! Ты ничего никогда не услышишь! И не поймешь! Потому что она — на свободе, а ты в зоне! От тебя прет, как от порохового склада, опасностью…Ты накачан, как тротилом, — фенилэтиламином. Это чувствуется за километр! Ты в электрическом облаке… за тобой тянется шлейф отверженности… Ты болен, товарищ! Смирись… Возьми себе двенадцать проституток и ящик водки… Устрой показательный суд над неверной любовью! Над ускользающим призраком… Пусть ускользает! Ходи римским цезарем… твердой походкой… грудь колесом… Гусем! И шипи… шипи… и пощипывай их за задницы… Ходи и безумствуй! Ходи и развратничай!