Муха между бровей
1
Разглядывая в зеркале свою бледную физиономию, Паша искренне позавидовал Дмитриеву. Тот вернулся в первых числах из Киева загорелый, против обыкновения молчаливый. Вернулся, отдал Паше пакет с документами и сразу же улетел в Чечню. Никаких объяснений. Оформил командировку, и нет его.
Позвонил с аэродрома проститься. Паша так разозлился на него, что и не сообразил сразу, в чем тут дело. Только чуть позже понял. Плохо человеку. По-настоящему погано. Не выдержал, сломался. А под пулями в себя прийти значительно легче, чем сидя в мягком кресле за редакторским столом. Он по себе знал: такое напряжение там, что обо всем забудешь. Любая болезнь пройдет, если, конечно, снайпер тебя не подцепит.
В ту ночь, когда в редакцию по сотовому телефону прямо со своего поста позвонил Сурин, Паша написал первый вариант статьи. Хотел широким жестом швырнуть ее на стол главного редактора и посмотреть, какое будет у Михаил Львовича выражение лица, но к утру уже передумал. Слишком мало фактов. Почти никаких прямых доказательств. Не материал, а лихая фантазия на модную тему. Теперь, спустя несколько дней, доказательств было достаточно. Их было даже подозрительно много.
Во-первых, пришедшее прямо по почте письмо, отправленное Зоей перед самым нападением на квартиру ее сестры. В конверте никакой дополнительной записки или предупреждения, только два тетрадных листка с личным посланием покойной Татьяны к своей подруге. Татьяна довольно подробно изложила суть дела, зачем, непонятно, наверное, покаяться перед смертью хотела, и уже только этих двух листочков хватило бы для настоящего скандала. Также пришло по почте и легло на тот же стол еще одно письмо. Записка Сурина уместилась вся на одной стороне листа. Очень мелкий, какой-то угловатый почерк, на другой стороне Паша обнаружил нарисованные шариковой авторучкой женские ножки в туфельках. Наверное, листок, вырванный из журнала регистрации, долго пролежал рядом с радиоактивным сырьем. Паша замерил счетчиком исповедь Сурина, и после этого работал с нею только в перчатках. Здесь, правда, не оказалось ничего нового. Несчастный мент просто повторил в письменном виде то же самое, что уже сказал той ночью по телефону. Другой вопрос, кто вытащил записку из зоны? Какой сумасшедший придумал отправлять ее по почте? Да и только ли записку он вытащил. Паша пытался спросить у Дмитриева о судьбе контейнера, но вразумительного ответа так и не получил. Также на его столе оказался пространный документ, изобличающий Макара Ивановича в причастности к подпольному вывозу радиоактивных материалов из зоны Припяти. Документ поразительный по своей бессмысленности, но, похоже, очень опасный и имеющий внизу личную подпись Дмитриева. Тоже не совсем понятно, зачем Макару Ивановичу эта гадость? И зачем было это отдавать?
На следующий день после отлета Дмитриева Паша закончил. Не доверяя больше собственному начальству, он, как и собирался, по факсу отправил статью в агентство «Новости» и в пару конкурирующих изданий. Дело сделано, механизм запущен, обратной дороги нет. Но захотелось схулиганить, и Паша отнес экземпляр статьи главному. Постучал в кабинет. Положил на стол.
— Посмотрите сразу, Михаил Львович, — сказал он кротким голосом. — По-моему, это бомба!
Главный только хрюкнул что-то в ответ. Читал верстку.
После нескольких бессонных ночей у Паши проснулся невероятный аппетит. Он спал по три часа в сутки, но зато ел не переставая. Теперь после окончания работы он направился в свою любимую закусочную, где заказал порцию шашлыка и две чашки черного кофе без сахара. Было еще почти утро, всего-то половина двенадцатого.
Стоя за высоким грязным столом и тщательно пережевывая текущую жиром горячую баранину, Паша, прищуриваясь, смотрел на солнце. Наконец-то наступало лето. Тучи, кажется, рассеивались. Выпив первую чашку кофе, он еще раз прокрутил в голове весь материал. Паша подумал, что завтра утром, когда выйдет газета, он либо проснется уже знаменитым, либо вообще не проснется, потому что его уже не будет в живых. И в том и в другом случае ошибка журналиста становилась роковой.
«Картина совершенно ясна, — сказал он себе. — Чернобыльская АЭС может взорваться в любую минуту, нужно строить второй внешний саркофаг. Денег на строительство нет. Все фонды и поступления израсходованы на реанимацию первого и третьего блоков. Группа депутатов Украинской Рады для разрешения этой проблемы прибегает к весьма оригинальному способу. Перед самым заседанием «Большой семерки» нужно устроить скандал, который, может быть, повлияет на решение о выделяемых ссудах.
Одновременно с тем два брата: Туманов Анатолий Сергеевич, куратор из Министерства энергетики, и главврач Малого онкологического центра Тимофеев Александр Алексеевич устраивают организованный вывоз радиоактивных ценностей из Припяти. Причем как исполнители используются безнадежные раковые больные.
Две группы объединяются. Задача Туманова вывезти припрятанный для продажи еще несколько лет назад контейнер со стратегическим сырьем, а потом выдать его властям, устроив таким образом международный скандал. Тимофеев вдруг отказывается участвовать в операции, и его просто убирают. Случайная дикая смерть от руки безумного наркомана-патологоанатома. Но задача остается нерешенной. МОЦ получает нового руководителя, и предпринимается следующая попытка завладеть контейнером. На этот раз Туманов при поддержке нескольких уголовников сам отправляется в Припять. И опять неудача. Милиция оказывает сопротивление. В результате Анатолий Туманов убит, а контейнер бесследно исчезает.
«Все вроде складывается, — допивая вторую чашку кофе, определился Паша. — Вот только загвоздочка. Непонятно, куда делся этот злополучный контейнер. «Семерка» собралась, «Семерка» разъехалась, а взрыва все нет».
2
Московское небо совсем уже очистилось, и в свой кабинет Паша вернулся в превосходном расположении духа. Все складывалось удачно. Следовало лишь совсем немножко потерпеть до завтра. Отпустив какую-то сальную шуточку в сторону вахтера, он пробежал по темному прохладному коридору, вставил в скважину ключ и замер. Ничего не произошло. Вокруг те же негромкие голоса, те же шаги, отдаленное присутствие улицы за стенами.
В кабинете, как и следовало, никого. Занавеси подняты, полно солнца. Работает компьютер. Паша в течение рабочего дня вообще не имел привычки его выключать. Но неприятное ощущение не оставляло. Осмотрелся. Все вроде на месте. Все так же, как и сорок минут назад. Бумаги на столе Дмитриева, он здесь только что работал. Зеленая лампочка на принтере горит, забыл выключить после того, как статью для главного распечатал. На его собственном столе чисто. Над столом закреплена та самая газета. Фотография спортивной команды. В кресле лежит портфель.
— Психоз! — сказал он весело. — Мания преследования началась у молодого журналиста. Она же — мания величия!
Почему-то не отрываясь, он смотрел на размытую фотографию в газете. Что-то подсказывало: «Нет, не психоз! Вот главное! Главное здесь!»
От напряжения у Паши зачесался лоб. Такое ощущение, будто муха между бровей приземлилась, лапками шевелит. Он потер лоб. Неприятное ощущение прошло. Протянул руку к портфелю и вдруг вспомнил.
«Примета! Один из чеченцев рассказывал, когда я там, в подвале, в плену сидел. — Паша припомнил дословно, в его голове возникли даже интонации того человека. — Ты знаешь, почему я живой? Знаешь? Потому что я мину не боюсь! Совсем не боюсь! У меня надежная примета есть! Если мина близко, лоб чешется. — Он тогда ткнул Пашу пальцем в середину лба. — Как муха сюда села похоже! Если муха села, смотри под ноги! Будешь живой».
Очень осторожно Паша взял за ручку портфель и слегка приподнял его. Конечно, портфель оказался несколько тяжелее, чем должен был быть, но не настолько тяжелее, чтобы заметить это без предупреждения. И конечно, портфель лежал не так, как он его оставил. Почти так, но не совсем. Паша приложил ухо к искусственной черной коже, но тиканья не уловил. По всей вероятности, бомба, в его отсутствие заложенная в портфель, должна была сработать при простом открывании замка.
«Хорошо! — подумал он, опять потерев свой лоб пальцем. — Очень хорошо. Значит, прочел-таки мою статью Михаил Львович. Нашел время. Наверное, верстку отложил. Прочел. И отреагировал сразу!»
3
Он вошел в кабинет главного редактора, весело помахивая портфелем. Паша широко улыбался, он всегда широко улыбался, когда ждал серьезного разноса, улыбка немножко смягчала приговор, обезоруживая начальство. Теперь он хотел, чтобы все выглядело как обычно.
— А ты что это по редакции с портфелем ходишь? — отрывая взгляд от верстки, все еще разложенной на столе, спросил главный.
— Вы прочли? — не отвечая на его вопрос, поинтересовался Паша, и улыбка его стала еще шире.
— Прочел ли я? — Михаил Львович пожевал тонкими губами, что уже само по себе не предвещало ничего хорошего. — Да. В общем, да! Но давай потом поговорим об этом. Ты видишь, я занят. Ты уезжаешь куда-то. Приедешь, и поговорим.
Взгляд главного постоянно соскакивал с лица Паши на портфель в руках журналиста. Михаил Львович пытался скрыть свой страх, но у него это неважно получалось.
— Ну, хотя бы в общих чертах? — канючил Паша. — Впечатление в целом?.. По-моему, это настоящая бомба. В смысле, материал! — В общих чертах, — глаза главного теперь уже надолго уперлись в портфель, — ну, в общих чертах я не могу пропустить твой материал, скажем так. — Почему? — Ну как ты не понимаешь? — Главный даже развел руками от справедливого гнева. — Сыровато все это, неаргументированно. Переизбыток второстепенных фактов. А проблема, между прочим, серьезнейшая. Ошибешься, и голову с тебя снимут.
— Понимаю… — вздохнул Паша. — В общем-то я не за этим зашел. Я хочу уйти из газеты.
— Уйти от нас? — Главный посмотрел на него с удивлением. — Ну что же? — Он пожал плечами. — Пиши заявление и свободен. Не держу. Честно тебе скажу, мне твои выходки уже изрядно поднадоели.
— Да я уже написал, — сказал скороговоркой Паша и, шагнув к столу, поставил свой портфель прямо на листки верстки. — Утром еще заявление приготовил. Вы простите меня, Михаил Львович, но вы мне тоже порядочно поднадоели. — Он положил палец на замочек портфеля, но не надавил сразу. — Вы знаете, куда меня на работу зовут? Не знаете…
— Не нужно заявления! — мгновенно побледнев, попросил главный. — Не нужно! — Губы и щеки его мелко дрожали. — Потом!.. Это потом!.. Уходи… — Темные, полные ужаса его глаза часто замигали. — Уходи отсюда! Выйди из кабинета!
Какой именно из четырех телефонных аппаратов зазвонил, Паша не понял, но метнувшаяся над столом рука главного безошибочно сорвала трубку.
— Самарин слушает!
— Михаил Львович, агентство «Новости» беспокоит, Самойлов. Вы можете подтвердить информацию?
— Какую информацию?
— Ну как же, час назад от вас поступила информация о заговоре украинских депутатов. О хищениях из чернобыльской зоны. Банда раковых больных, шубы. Нам показалось все это абсолютно невероятным. Это утка?
Демонстративно Паша опять потянулся к портфелю, опять положил палец на замочек. Он мог бы спокойно открыть его. Бомбу уже вынули двадцать минут назад, но он тянул время.
— В общем, я чист! — сказал он. — Вот вам мое заявление!
Рука Самарина больно сжалась на запястье молодого журналиста, и одновременно с тем главный редактор газеты «События и факты» крикнул в трубку:
— Да! Да! Я подтверждаю! Подтверждаю информацию. Это не утка! У меня на все есть документальное подтверждение!
4
У них не было багажа, а фальшивые документы были хорошо сделаны, так что через таможню они прошли без всякой заминки. У Максима Даниловича боли почти прекратились. После кризиса ему стало неожиданно легче, даже упругость какая-то в походке возникла, но Зинаида совсем уже сдала. В аэропорт приехали на такси, и Максим почти что нес ее на руках.
В самолете Зинаида отключилась, а он прилип к иллюминатору, как школьник. Он не раз пересекал границу СССР, но никогда еще в своей жизни не летал. Так уж сложилась жизнь. В Чехословакию их, молодых солдат, доставляли поездом, а потом только фуры гонял по немецким и польским автобанам.
Он все так же был приговорен к смерти, но теперь он был богат. В кармане пиджака лежала кредитная карточка. В банке в Швейцарии был счет на сто тысяч долларов. В такой спешке это еще дешево отделался. Но Максим Данилович мог получить и еще семьдесят тысяч. Ему доверяли, куда же денется человек, приговоренный к смерти, единственный шанс которого — операция за границей. Обмен произошел на квартире Зинаиды. Два санитара стояли в дверях, и всем командовала все та же рыжая медсестра. Выкладывая кредитную карточку и документы, Алевтина вдруг предложила:
— А знаете, западная медицина кусается! Может ведь и не хватить на двоих. Хотите еще семьдесят тысяч?
Максим Данилович кивнул и посмотрел на нее вопросительно. Он с видимым недоверием вертел в пальцах пластиковую карточку. Он уже тогда догадался, в чем дело, но не должен был показать виду.
— Еще семьдесят? Сейчас?
— Получите в Швейцарии, когда отвезете туда контейнер, — объяснила Алевтина. — Все равно же вам лететь. Рейс завтра на два часа. Чтобы багаж прошел таможню, мы сами побеспокоимся. Совсем простая работа. Деньги после завершения операции мы переведем на тот же счет.
— Гарантии?
— Ваше молчание!
Максим не знал еще, что обречен, что на таможне в Швейцарии его ожидают с грузом. Он не знал, что в любом случае должен быть убит. Если контейнер задержат, будет международный скандал, в этом случае его просто убьют в тюрьме. Если же скандал по какой-то причине не состоится, то его ликвидируют в аэропорту как опасного свидетеля. Этим и объясняется абсолютное доверие Алевтины.
Он действовал интуитивно, как и всю свою жизнь. Он не знал, что дополнительной суммы денег все равно никто не отдаст, но отказался от этих денег сам. Оставил контейнер в гараже, не потащил с собой адский груз. Он готовился к смерти и, наверное, только поэтому проскочил опасный рубеж.
Самолет медленно разгонялся по взлетной полосе. Рев двигателей нарастал, и вместе с этим ревом нарастало возбуждение в беглеце.
«Как же они доверились мне? Глупо! Как же они доверились? Ведь сразу было ясно — обману! На лбу у меня это было написано, что обману! Я же ненавижу их, и они не знать этого просто не могли! Еще одно чудо выходит!»
За иллюминатором разлилась белизна, толчок, самолет прорвался сквозь толщу облаков, и Максим Данилович увидел прямо под собою совсем недалеко внизу бескрайнюю белую равнину, а над нею ничего — пустота, голубое сияющее совсем невесомое пространство.
Контейнер и шубы остались в гараже под брезентом. Прихваченный для вида большой чемодан был набит книгами, Максим бросил его еще перед таможенной проверкой. Сначала он хотел позвонить сразу. Позвонить и сообщить в несколько газет и, наверное, в прокуратуру о том, что спрятано в гараже, но испугался и отложил звонок на потом.
«Уже из Швейцарии позвоню! — решил он. — Там они меня никак не достанут. Анонимный звонок, и ничего больше. Анонимный звонок с того света».
5
За двадцать минут до посадки, Зинаида очнулась и начала кричать. Быстро введенное лекарство не дало нужного результата, и машина «скорой помощи» взяла Максима Даниловича и Зинаиду прямо от трапа самолета. Так что Швейцария только мелькнула за маленьким окошком под жестокий звон медицинской сирены.
Белые двери клиники. Уже знакомые запахи, повсюду приглушенный свет. Широкий коридор. Зинаида не приходила больше в сознание, и ее сразу увезли. А Максим Данилович остался стоять, как дурак, посреди приемного покоя.
— Я говорю только по-русски! — Эту фразу Максиму пришлось повторить трижды, пока не привели переводчика.
Его пригласили в небольшой уютный кабинет, больше напоминающий не кабинет врача, а офис какой-нибудь крупной фирмы. Напротив за столом оказался какой-то толстый розовощекий чиновник в голубом медицинском халате и туго завязанной шапочке, переводчик почему-то стоял, не хотел присесть.
— Вы хотите оплатить лечение этой женщины?
— Да, хочу! Я хотел бы заплатить сразу за двоих! В глазах чиновника возникло удивление.
— Я хотел бы лечь в вашу клинику на обследование! — сказал Максим Данилович. И сразу последовал перевод.
— Пожалуйста, назовите номер вашей медицинской страховки, — попросил чиновник.
— У меня нет медицинской страховки, — сказал Максим Данилович. — Но у меня есть счет здесь, в швейцарском банке. Вот моя кредитная карточка.
Чиновник кивнул.
— Когда бы вы хотели к нам лечь?
— Сразу, — вздохнул Максим Данилович. — Если это возможно.
— Возможно. Но мы должны проверить вашу платежеспособность.
Первый раз в жизни он увидел подлинную магию денег. В течение каких-то нескольких минут был проверен счет. Максим Данилович поставил свой росчерк под несколькими бумагами, и его сразу проводили назад в приемный покой. Ванная комната, ласковые руки медсестры, мягкая пижама. Сидя в кресле-каталке, он наконец позволил себе расслабиться.
«Все, — подумал он, смыкая глаза. — Последний круг почета! Теперь наконец можно умереть!»
6
Прошло несколько дней. Отказавшись от отдельной палаты, Максим Данилович теперь лежал под одним потолком еще с тремя безнадежными раковыми больными. Нервное напряжение исчезло. Бежать было больше некуда, он спал и ел, покорно ходил за медсестрой по диагностическим кабинетам. Он не выкурил с того момента, как переступил двери клиники, ни одной сигареты. Ни страха, ни боли. Только на пятые сутки он вдруг с удивлением заметил, что остальные обитатели палаты практически прикованы к постелям.
Разговор с врачом состоялся через неделю. Переводчик не потребовался. Врач неплохо говорил по-русски. Разговор начался с того, что Максиму Даниловичу показали счет на семьдесят тысяч.
— Конечно… — согласился он. — Я все оплачу, раз вы так много насчитали. Но скажите, операция входит сюда? Ведь мне ее еще не делали?
— Это счет женщины! — сказал врач. — Ей уже сделана операция.
— Ну?! — Максим Данилович, приподнявшись на своем стуле, напряженно смотрел на врача.
— Она безнадежна! Максимум она проживет еще десять — пятнадцать часов.
— А я?
Врач был молодой, худенький. Халат на горле расстегнут, торчит яркий галстук. Шапочка немного скошена на голове. Только что взгляд его был совершенно серьезным, и вдруг глаза улыбнулись.
— А вы здоровы! — сказал он звенящим голосом. — Организм, конечно, ослаблен. Но никакой злокачественной опухоли у вас нет. Вам не нужна операция.
— Как это здоров?
— Вы хотите ознакомиться с результатами анализов?
— Нет! Я вам верю!
Испытывая какое-то странное отупение, Максим Данилович вышел из кабинета и, сделав несколько шагов, застрял в середине белого коридора.
«Как же так?! Зинаида умирает, а я здоров?.. Мне даже не нужна операция. Она умирает, а я здоров… — С трудом он заставил себя пройти дальше по коридору и опять остановился перед телефоном. — Я здоров. А она умрет..»
Нужно было позвонить в Киев, нужно было сообщить о том, что лежит под шубами в гараже, почему он не сделал этого раньше? Почему он не сделал этого, когда собирался умирать? Ведь это было так просто. Теперь придется жить. Но дело все равно следует довести до конца.
Дрожащим пальцем он надавливал белые квадратные клавиши. Код Украины. Код Киева. И вдруг в последнюю минуту передумал. Захлопнул справочник и быстро на одном дыхании набрал совсем другой номер.
По коридору тихо прошелестели колеса каталки. Может быть, это санитары вывозили очередного мертвеца. Максим Данилович закрыл глаза, представляя себе телефонный аппарат на том конце линии. Квартиру в Киеве, где сейчас раздастся звонок.
Один гудок. Два. Три.
«Но почему же она не снимает трубку… Я сошел с ума. Зачем набрал свой домашний номер? Что я скажу ей? Она же уверена, что я давно умер. Она присутствовала на отпевании, на моей кремации…»
— Да, — прозвучал знакомый печальный голос в телефонной трубке. — Слушаю вас!
Во рту у Максима стало сухо, и следующее слово далось ему с трудом:
— Это я, Ольга!
— Кто это? — Это я, Максим!
В ответ негромкий всхлип и дыхание. Он даже услышал, как она облизала губы.
— Ну зачем же так шутить! — сказала она после продолжительной паузы. — Это жестоко! Жестоко и глупо!
— Я жив, Ольга! Понимаешь. Так получилось! Ты похоронила совсем другого человека! Ты веришь мне?
Слышимость была такая, что можно было подумать, его жена стоит с телефонной трубкой в руке где-то совсем близко, за стеной. Он молчал, и она молчала. Только судорожное дыхание с обеих сторон. Потом Ольга спросила. Спросила совсем, совсем тихо, все-таки ей удалось не зарыдать:
— Где ты, Максим?
— Я очень далеко, — так же тихо отозвался он. — Но я уже решил. Я возвращаюсь!