Любить будем так
1
Короткая стрижка совершенно изменила облик. Теперь в середине весны он носил изящный костюм, серый шикарный плащ и светлые легкие ботинки из мягкой кожи, хотел купить шляпу с полями, он никогда в жизни не носил такой шляпы, но подошел к зеркалу в магазине примерить и передумал. И так хорошо.
За прошедший месяц, потеряв в весе килограмм пятнадцать, Максим Данилович как-то со всею ясностью ощутил, что скоро вообще растает весь. Он перестал думать о приближении смерти, полностью переключившись на удовольствия жизни. Он пытался прожить маленький остаток как можно полнее, приятнее. Сузившееся лицо, смотрящее из зеркала, уже несло на себе желтый отпечаток гибели, но зато теперь щеки были тщательно выбриты (сколько лет он, пребывая в пьяном тупом безумии, вообще не приводил себя в порядок), а воротничок рубашки сверкал белизной. Каждое утро Зинаида приносила из прачечной свежее белье. Он был против, хотел покупать новые, посчитал, что даже если вот так каждый день менять рубашку на новую, то в тридцать, сорок, максимум пятьдесят рубашек он вполне уложится, но Зинаида пошла на скандал, и от идеи пришлось отказаться.
Прошло больше месяца после невероятной вылазки в Припять. Шубы перенесли в небольшой гараж и спрятали под брезентом, благо в Киеве практически нет радиационного контроля. Грузовик Максим Данилович, отъехав от города километров на сорок, просто отправил в Днепр. Никогда в жизни до сих пор он не топил машин и теперь, наблюдая, как быстро с бульканьем погружается в темную воду, исчезает металлический кузов, испытал даже что-то сходное с грустью.
Двухкомнатная чистенькая квартирка Зинаиды была на втором этаже, и, поселившись у нее, Максим Данилович мог легко прямо из окна увидеть гараж, где спрятаны шубы. Погода была ясная, дождь и сумерки ушли вместе с концом марта. По утрам, делая гимнастику, он прищуривал глаза, смотрел, как белая жестяная крыша гаража отражает солнце.
Две шубы странным образом продались через комиссионки в следующие после возвращения три дня, но остальные застряли. Получив по телефону подтверждение, что третья шуба продана, Зинаида чудом избежала ареста. Хорошо, сдавали товар по липовому паспорту. Осторожно навели справки, и выяснилось, что по какой-то причине теперь в Киеве при приемке все меха подвергаются строжайшему радиационному контролю.
— Через магазины больше не получится! — сказала Зинаида, распаковывая, вынимая из коробки и встряхивая в полутьме гаража очередное изысканное изделие. — Эту штуку по каталогу знаешь как оценили? Полжизни можно за эти деньги…
— Так это когда было?
— Какая разница, когда было, — неожиданно разозлилась Зинаида. — Шуба живет долго, если ее не портить. — Она осторожно провела полными белыми пальцами по меху. — Не хорек тебе какой, не кролик… Такую штуку мастер по нескольку лет делает. Она в единственном экземпляре… По высоте, по ширине вымерял, каждый волосок!
— Они же грязные!
— Грязные! — кивнула согласно Зинаида. — Вот мы их за бесценок и отдаем. Были б они еще и чистые…
В солнечном луче золотой мех переливался длинной мягкой волной.
— По-моему, у нас хватает денег! Обойдемся!.. — возразил Максим Данилович. — Шестьдесят тысяч вроде есть? Если по две тысячи в день тратить, на месяц хватит…
Зинаида отшвырнула шубу и неожиданно повернулась к нему.
— Тебе хватит! — сказала она. — Я умирать не собираюсь. Доктора больше нет. Бесплатно меня теперь никто оперировать не станет. Я вчера получила результаты анализов, я операбельная.
— Как это?
— Развитие опухоли прекратилось. Но бесплатно кто же мне сделает? Ни в Киеве, ни в Москве такие операции не проводят. Нужно ехать в Швейцарию. Сам пойми, какие деньги! Кроме того, если не будет денег на лекарства, от боли загнемся оба.
— Значит, нужно что-то еще придумать!
— Хотя бы еще пара штук продалась! — Зинаида присела прямо на шубу. В полутьме гаража, разрезанной солнечным узким лучом, она показалась Максиму совсем молоденькой. — И потом, ты же хотел, кажется, семью свою обеспечить. Или передумал уже?
2
Узнав из газет о происшедшем в МОЦ, Зинаида расстроилась. Чтобы отвести от себя всякие подозрения, она исправно ездила в онкологический центр, сдавала анализы, оформляла документы на операцию, осторожно наводила справки, но ясности не прибавилось. После возвращения она будто утратила почву под ногами, хотя признаться в этом не хотела. Максим Данилович понимал, что Зинаида, уже рассчитав все свои месяцы и дни до самой смерти, имела конкретный план, а теперь ситуация переменилась, и нужно было перестраиваться.
Из киевских газет следовало: Тимофеева убил душевнобольной санитар. И в это можно было поверить. Максим Данилович хорошо запомнил этого самого санитара по фамилии Макаренко, садиста-патологоанатома, окровавленным скальпелем лепившего с натуры из мертвой радиоактивной плоти портрет еще живого человека. Газеты писали, что Макаренко был наркоманом, и это тоже соответствовало представлениям Максима Даниловича.
Единственный человек, которого они знали, кроме доктора, была Алевтина — медицинская сестра. Также из газет выяснилось, что Алевтину обвиняют в непреднамеренном убийстве Макаренко с целью самообороны и она отпущена до суда под подписку о невыезде. Не рискуя пользоваться телефоном в квартире, Максим Данилович позвонил ей из автомата.
Разговор получился короткий и жесткий. По ее напряженному голосу и по щелчкам в трубке с первого же слова стало понятно, что предосторожности ненапрасны, телефон слушают. Алевтина, конечно, узнала голос шофера, но не стала его выдавать.
— Вас неправильно соединили! — сказала она. — Пожалуйста, набирайте правильно номер!
Но уже вечером того же дня Алевтина позвонила сама. В этот день легли рано: не было и девяти. Телефонный звонок застал Максима Даниловича в постели. Он неохотно откинул толстое одеяло, но ноги спустить не успел, Зинаида опередила:
— Слушаю!
Увидев, как переменилось лицо женщины, Максим Данилович наклонился к ней, прислушался.
— Почему ты молчишь, Зинаида? — спросил голос Алевтины.
— Я не молчу!
— К вам приходил уже?
— Нет. Никто не приходил. А кто должен прийти?
Алевтина явно нервничала. Напряжение ощущалось как в ее дыхании, так и в интонации ее голоса. У Максима Даниловича, наклоняющегося к телефонной трубке, сильно потянуло в боку, неприятно закружилась голова.
— Где контейнер? — с явным напряжением спросила Алевтина.
Максим Данилович махнул рукой.
— Где был! — сказала Зинаида. — В Припяти остался. Мы его не нашли.
— Это правда?
— Что я, враг себе? Зачем мне врать-то?
— Хорошо! — сказала Алевтина. — Но хочу предупредить, если контейнер все-таки у вас, лучше бы сразу его отдать…
— Кому?
«Вот дура! — мелькнуло в голове Максима Даниловича. — Язык оторвать!»
— Значит, он все-таки у вас! — Алевтина сделала паузу, в наушнике сухо шелестело ее дыхание. — Вам позвонит человек, — сказала она. — Он представится как Геннадий Геннадьевич. Встретитесь с ним и отдадите контейнер. Будут очень хорошие деньги.
— Да нету его! — Глаза Зинаиды округлились от страха, она поняла, что наделала. — Нету, говорю! Но Алевтина не захотела услышать.
— Мне больше не звоните. Я сама буду звонить.
— Когда? — совсем уже расстроенным голосом спросила Зинаида. — Когда ты позвонишь?
Но в трубке уже были короткие гудки.
— Вот и кончилась наша хорошая жизнь! — Зинаида присела на край постели и опустила руки.
— Я не думаю! — Максим Данилович вытянулся на кровати, поправил подушку. Головокружение прошло, боль утихала. — По-моему, все только начинается. Чего ты перепугалась, все равно нам конец! Или тебе жалко, что мы сырьем для атомной бомбы торговать не станем? Тебе что, шуб этих мало?
В отличие от Зинаиды, он вовсе не был расстроен сложившейся ситуацией. Он понимал, что скоро умрет, и даже радовался этому, иногда припоминая, как огромную черную яму, оставшуюся позади, все эти тягучие пьяные годы. Он со всею ясностью понимал: если бы не этот медицинский приговор, если бы не случай, отправивший его прямо из кабины грузовика на операционный стол, то сколько лет еще ушло бы в однообразии пьянства, одинаковых слов и тупого труда за баранкой. И опасная ситуация, возникшая вокруг контейнера, только подогревала Максима Даниловича, придавала сил.
Кто эти люди? Что они могут сделать? О какой сумме идет речь? Все эти вопросы оставались без ответа. Можно было только предполагать, никаких фактов. Вообще после смерти доктора-благодетеля очень многое так и осталось непонятным: зачем, например, Тимофеев выдал Максиму Даниловичу полный комплект фальшивых документов? Вероятно, он преследовал какую-то цель, но цель эта навсегда теперь потерялась, а документы были сделаны так хорошо, что ни у кого не вызывали подозрений. Максим Данилович хотел даже устроиться на пару дней поработать на самосвал, встряхнуться, но в последнюю минуту передумал, почему самосвал, когда можно просто машину купить.
3
Они не говорили об этом, Максим Данилович чувствовал, что при любом упоминании о контейнере у Зинаиды моментально портится настроение, но оба ждали звонка. Человек, представившийся Геннадием, позвонил только через два дня после разговора с Алевтиной. Максим Данилович отнял у Зинаиды трубку и сразу без всякого обсуждения договорился о встрече.
— Приходите один! — сказал голос в трубке.
— Как я вас узнаю?
— Не беспокойтесь об этом, я сам вас узнаю.
Голос в трубке показался каким-то неестественно молодым. Максим Данилович даже представил себе этакого тупого мордоворота с маленькими глазками и очень низким белым сморщенным лбом, щеголяющего в двухсотдолларовом костюме и разъезжающего на шестисотом «Мерседесе».
«Бандиты! — подумал он. — Самые обыкновенные бандиты! Нечего их бояться!»
— Где мы встретимся?
— Все равно. Можете сами выбирать. Любое место в городе. Где вам удобнее?
Из трех предложенных Максимом Даниловичем вариантов Геннадий выбрал, казалось бы, самый простой. Встреча была назначена на четыре часа на светофоре возле Центрального вокзала.
В отличие от других дней Максим Данилович встал поздно и много времени потратил в ванной. Тщательно выбрил щеки, даже одеколоном побрызгал себя. Сложенный листок бумаги — чертеж, вынутый им из кармана убитого в кафе на дороге в Припять, был разглажен на столе, и, прежде чем сунуть его в бумажник, Максим Данилович долго изучал план. Будто хотел запомнить.
Он вышел из дома, положив в карман пистолет и приняв двойную дозу обезболивающего. Ему смешно было смотреть на бледное перепуганное лицо Зинаиды. Она проводила его до дверей и суетливо перекрестила на прощание. Ему было по-настоящему весело. Наплевать на этих бандитов! Чтобы не вязались, отдать им чертеж, и делу конец. А если получится, то и продать за хорошие деньги.
Ждать не пришлось. Когда Максим Данилович подошел к светофору, тут же рядом остановился длинный белый «Форд». Дверца распахнулась.
— Садитесь!
У водителя действительно было моложавое лицо и дорогой костюм, чистые белые манжеты лежали на руле, золотые запонки. Вот только он никак не напоминал бандита. Скорее уж сутенер валютный, пижон какой-то, кинематографист.
«Опознал сразу через стекло, — понял Максим Данилович. — Он, наверное, видел меня на фотографии. Вопрос только, где он взял эти фотографии?»
Весело подмигнув, пижон на большой скорости погнал машину. За гулом двигателя его тихий голос звучал с какой-то иронией, почти весело.
— Хотелось бы знать, где контейнер? — без предисловия спросил он. — У вас?
Максим Данилович пожал плечами:
— Контейнер остался в зоне.
— Не стоит упрямиться! Вы же неглупый человек!..
На шоссе было пусто. Белый «Форд» летел, наращивая скорость. У Максима закружилась немного голова. Ему показалось, что синее весеннее небо просто наваливается на него.
— Мы точно знаем, что контейнер у вас. — Голос у пижона был действительно молодым и довольно приятным. — Максим Данилович, вы избавите себя от неприятностей…
— Какие же могут быть неприятности? — искренне удивился Максим. — Вы же, наверное, все обо мне знаете? Я же покойник!
— Мы знаем, что смертью вас не запугаешь. По всей вероятности, и пытать вас бесполезно. — Голос щеголеватого водителя звучал ровно, с одной интонацией. — Действительно, чего стоит паяльник, вставленный в анус, по сравнению с той болью, что вы испытываете каждый день. Но поймите, Максим Данилович, у вас осталась семья… Жена, дети!
— Я для них умер. — Максим весело посмотрел на него. В это мгновение он сам верил в то, что говорил. — Мне наплевать, что с ними будет! — сказал он громко, так, чтобы перекрыть рев мелькнувшего мимо грузовика. — Вы никогда не были мертвым, и вы, наверное, меня не поймете. Но мне действительно наплевать. Кроме того, если бы контейнер был у меня, я бы отдал его вам. Не бесплатно, конечно, но отдал бы. Поверьте, у меня его нет. Контейнер остался в Припяти, и я даже не знаю, где именно он спрятан.
Мягко затормозив, «Форд» встал у тротуара.
— Хорошая у вас машина! — сказал Максим. Щеголь немного раздраженно похлопал руками по рулю.
— «Форд», — согласился он. — Но предпочитаю «Кадиллак».
— Странные у вас вкусы, — сказал Максим. — Этот «Форд», наверное, хороших денег стоит?
— У меня мало времени, — сказал щеголь. — Конкретно, что вы можете предложить?
— Планчик! — сказал Максим Данилович. — Я вынул этот листок из кармана на моих глазах погибшего инженера. По-моему, на нем указано, где искать контейнер.
— Сколько вы хотите?
— Пятьдесят тысяч!
— План у вас с собой?
— Да. Но я не люблю шуток. Бумажку в обмен на деньги.
Вытянув из кармана свой пистолет, Максим Данилович быстрым движением прижал ствол к коленке щеголя.
— Я же покойник. Покойникам терять нечего. — Хорошо! Уберите пистолет. Сейчас мы поедем в банк. Я получу деньги и заплачу вам.
— Не шутите? Я сказал: пятьдесят тысяч зеленых.
— Нет, не шучу! Уберите пистолет!
Через два часа, возвращаясь на автобусе в квартиру Зинаиды, Максим Данилович просто задыхался от боли. В кармане его на том месте, где лежала тоненькая бумажка с планом, теперь была тугая пачка. Бумажник прижимался к груди, и, казалось, боль распространяется по телу именно от него. Максиму было противно от того, что он сделал, но он пытался успокоить себя, оправдать.
«Вряд ли они отступились бы… — думал он. — Что бы я там ни говорил, убили бы Ольгу!.. Убили бы детей… Что бы я там ни говорил… Может, и нет там никакого контейнера… Ведь это только план… Может, они и не найдут там ничего!»
4
Деньги, полученные от продажи шуб, плюс деньги, полученные в обмен на чертеж, поделили пополам на сороковой день после смерти Тихона. До того все деньги из комиссионок, вся сумма, переведенная из карбованцев в американские доллары, просто лежала в платяном шкафу
под бельем. Посидели вечером, помянули студента, а потом, в отличие от предыдущих ночей, разбрелись по разным комнатам спать. На следующий день Максим Данилович отправился покупать машину.
Он хотел новую, чтобы без возни, не было у него времени под тачкой лежать. Ушел из дома в десятом часу, а в половине третьего уже вернулся и поставил машину в гараж. Купил дешево, битую, но движок, как пчелка гудит, новенький, и ста километров не пробежал. Резина нетёртая. Это был темно-вишневый «Москвич». Только большая вмятина в задней левой дверце немного раздражала, но Максим Данилович решил дверцу не ремонтировать, и так кататься можно. Права у него были профессиональные, а доверенность пришлось подделать, это оказалось значительно проще, чем менять номера.
— Ты ж вроде жене своей деньги хотел? — съязвила Зинаида, разглядывая его приобретение и трогая пальцем вмятину. — Передумал?
— Почему передумал? Оформлю дарственную. Умру, машина им достанется. Ольга водить не умеет, но продать-то ее она всегда сможет, сделает небольшой ремонтик и продаст.
— Ты вообще ее видел?
— Кого?
— Да Ольгу твою? — Нет.
Знакомо зацепив левую половину тела, острый крючок дернулся. Невидимая леска натянулась, выдирая из горла стон. Максим Данилович крикнул, судорожно вздохнул и присел на ящик рядом с машиной. Пространство гаража, мгновенно накрытое мраком, медленно выплывало, простраивалось перед его слезящимися глазами.
— Завтра, — сказал он с трудом. — Завтра этим займусь. Ты права, конечно. А если не успею? — Он, не глядя, поймал теплую мягкую руку Зинаиды и сдавил в своей. — Сделаешь для меня?
— Сделаю! Если не успеешь! — обещала Зинаида и вырвала резким движением руку. — Но ты уж как-нибудь попробовал бы успеть!
Размышляя, как бы проще подкинуть деньги, Максим Данилович крутил на машине по городу.
«Переводом? Или наличными лучше передать? Наличные надежнее, а перевод можно оформить, как что-то вполне естественное. Например, помощь семье покойного от его фронтового друга… — И вдруг он вспомнил: — Я же позвонил тогда из больницы Макару? — соображал Максим Данилович, останавливая свою машину возле дверей Центрального банка. — Как меня угораздило? Нет, от фронтового друга, пожалуй, не получится перевод… Пусть будет просто: от неизвестного отправителя».
После покупки машины оставалось еще двадцать восемь тысяч в СКВ.
Двадцать семь Максим Данилович оформил почтовым переводом на имя своей жены, почтовым деньги долго идут, может, пока дойдут, он и умереть уже успеет, тысячу оставил себе на расходы. Избавившись от денег, он еще покрутил по городу и, все-таки решившись, поехал по своему прежнему адресу. Солнце в этот день разгулялось, зацветала сирень, и, пожалуй, впервые за последнее время он ощутил острый приступ тоски. До осени-то уж никак не дожить, так что выходило — это его последняя весна. Он поставил машину во дворе, метрах в тридцати от дома, и несколько часов просидел в ней, наблюдая за дверью подъезда, из которой столько лет выходил. Он страстно хотел увидеть Ольгу хотя бы еще один раз, хотя бы издали. Но когда та неожиданно появилась, испугался и, быстро развернув «Москвич», сразу уехал. В зеркальце заднего обзора он увидел ее фигурку, туго завернутую в желтый дешевенький плащик. Ольга смотрела вслед машине.
«Только бы взяла деньги… Только бы не испугалась непонятного богатства… Только бы менты к ней не прицепились… Начнут копать документы в клинике, узнают о деньгах? Хотя, ерунда! Ерунда, маловероятно!»
Больше он не возвращался туда. В последние дни своей жизни он не думал уже о прошлом, оно осталось за чертой позади. Были только весеннее цветение, солнце, легкий ветерок, приятно раздувающий плащ, запах бензина, скорость, женские красивые лица…
5
После долгих поисков он наконец нашел и купил небольшой уличный градусник в металлическом чехольчике. Вернувшись в гараж, Максим Данилович аккуратно приварил чехольчик к машине с левой стороны, вставил градусник, так, чтобы всегда было видно. Папирос в городе не достать, нигде нет, ни за какие деньги «Север» не купишь, так хоть пусть градусничек будет перед глазами.
— Чудной ты, Макс, чудной! — Выбираясь из машины, Зинаида ткнула пальчиком в сторону градусника. — Ну зачем тебе это? Глупо! Никто так не делает. — В стеклянных дверях она приостановилась и обернулась, Максим запирал дверцы машины. — Ну ты идешь?
Обычно они обедали вдвоем, заказывали столик в ресторане. За предыдущие двадцать лет Максим Данилович был в ресторане только дважды, один раз свадьбу чью-то отмечали, один раз собственный юбилей: Ольга настояла. Его предложение — перед смертью обойти все кабаки города — очень понравилось Зинаиде. Он пошутил, но она настояла на воплощении безумной идеи. Этот ресторан под яркой надписью «Гостиная снов» был одиннадцатым по счету. В маленьком очень теплом зале тихо играла музыка, здесь было светло и пусто. Только в другом конце угрюмо обедали какие-то неприятные азиаты, и двое официантов в длинных серебряных куртках расстилали скатерти и сервировали столы.
— Ты права! Я на этих градусниках слегка завернулся, У меня и на самосвале был такой приверчен. Сменщик спрашивает зачем, а я молчу!
— Действительно, зачем?
Официант с вежливой улыбкой подал закуски и исчез.
— Был случай один, еще в Чехословакии, — неожиданно охотно сказал Максим Данилович. — Убило парня на глазах. Мальчишка самодельную гранату кинул в открытый люк. Нас в танке, как ты понимаешь, четверо, а покалечило только одного. Остальных оглушило. Мы с Макаром вытащили парня на воздух. — Отодвинув тарелочку с салатом, он вытянул из лежащей на столе пачки американскую сигарету, прикурил, затянулся, выпустил через ноздри дым. — Сейчас уж и не припомню, как его звали-то, положили на асфальт. А я, понимаешь, смерти-то рядом еще не видел ни разу, как говорится, в руках еще не держал. — Сигарета показалась совсем слабой, противной, и, еще раз затянувшись, Максим Данилович жестоко раскрошил ее в пепельнице. — Крови лужа, — продолжал он, — лицо посинело. Макар наклонился, послушал сердце. Поднялся, щека и ухо в крови, показывает большой палец вниз: умер, в общем, все. А я понять не могу, как это умер?.. Чувствую, что не умер, но не то чтобы доказать это, сказать даже не могу, в башке звенит, как на колокольне, оглушило. И сообразил! Там окна низко на первом этаже, и к каждому снаружи градусник приделан. Ну, в общем, я один такой градусник отломил, помню, он хрустнул, как ледышка. Отломил и вставил ему под руку.
Бесшумно возникший официант поставил на стол ведерко со льдом, из которого торчало обмотанное в серебряную фольгу горлышко бутылки, поставил хрустальные бокалы. И опять исчез.
— Ну, и что дальше было? — спросила Зинаида.
— Интересно получилось-то. — Максим Данилович вытянул из ведерка бутылку, тряхнул, и пробка с фонтаном полетела в потолок, шампанское зашипело в хрустале. — Сунул я ему градусник этот. Вынимаю, смотрю, а на нем сорок с лишним, какой уж тут мертвый?! Живой. Мертвецы, они, знаешь, остывают довольно быстро.
Он помолчал. Легкое покалывание в боку немного беспокоило его, нужно было сделать укол.
— В шутку я этот градусничек к машине своей пристроил, — продолжал он после паузы. — Меня с танка на штабной газик как раз перебросили. Этот разбился, купил себе другой… Знаешь, как ручные часы, привык к нему. Когда в Припять ехал, все гляжу: нет чего-то слева, не хватает.
— Лучше бы ты к дозиметру привык! — сказала Зинаида, одним большим глотком добивая свое шампанское. -
Толку больше, — она пьяно прищурилась, — особенно здесь, в Киеве.
— Простудишься! — сказал Максим Данилович. — Холодное очень! Нельзя его так!
Зинаида сама взяла бутылку и наполнила свой бокал. Пена побежала на скатерть.
— А кто этот Макар? — спросила она.
— Тебе интересно?
— Да странно как-то. — Теперь она пила маленькими быстрыми глотками, полностью сосредоточившись на этом занятии. — Раненого ты как зовут забыл, а этого помнишь!
— Помню, точно. Он земляк наш, отсюда, из Киева. Я потом за ним по прессе следил. Он корреспондент в «Событиях и фактах», известный человек. Да ты читала, наверно. Макар Дмитриев. Не помнишь?
— Не читаю я газет, Максик, знаешь ведь, не читаю!
Она поставила свой бокал на стол и взялась за длинную серебряную вилку. — Что-то горячего нам не несут. — Она посмотрела над тарелкой. Глаза Зинаиды, только что прищуренные, пьяненькие, вдруг оказались холодными и трезвыми. — Нам с тобой, между прочим, кое-что решить надо! — сказала она с иной интонацией. — Пока ты жив еще, Максик, мне бы хотелось шубы сбросить!
— Тебе мало денег? — удивился он. — Зачем людей портить? Ты же знаешь, что от такой шубки бывает. Может, остановимся пока? — Он хотел как-нибудь пошутить, сбить напряжение, но не получалось. — Пойдем, по вечернему Киеву с ветерком прокачу, придем домой, трахнемся! Шампанского можно еще взять!
Он осекся под ее взглядом.
— Извини, но я с тобой больше не буду, — сказала Зинаида. — Я выздоравливаю. А ты скоро умрешь. Мне такая любовь больше не нужна. Я и так к тебе привыкла. Отвыкать придется. Доктор убит, и больше нам никто не поможет. Нужно сбывать шубы.
— Прости, но как? Как ты себе это представляешь? Сбывать? Как? В комиссионки их больше не берут, туда даже подходить опасно, опознать могут. Парня, обещавшего доктору сбыть меха, мы все равно не знаем, да и был ли он вообще, не знаем!..
— Был, — сказала уже чуть спокойнее Зинаида и налила себе еще шампанского. — Он умер в клинике, на день опередил доктора.
— Ну, тогда я вообще не понимаю! Как ты собираешься?..
— Частный сектор. Из рук в руки будем торговать: без налога на драгоценные меха. Спросишь, кому это нужно? — Глаза ее блеснули. — Любая проститутка купит, из дорогих, конечно. Дешевые в кролике ходят, а приличные дамочки за такого соболя, да еще за полцены, тебе, Максик, такую ночь любви обеспечат, что на том свете радостно вспоминать будешь! А мне на операцию в Америке хватит.
6
Никакого верхнего света. Даже люстры на потолке не было. Подчеркивали интим маленькие коричневые бра. Они множились в выпуклых светлых полировках — на изогнутых медных стержнях круглые матерчатые абажурчики, золотая бахрома по краю. В комнате, куда он вошел, было душновато, Максим непроизвольно расстегнул ворот. Немного надавив пальцами, ослабил узел галстука. Пахло чем-то сугубо женским. Глухие светлые занавеси на окнах. Пышный палас, крадущий шорох шагов.
— Выпить хотите?
Прошуршав длинной шелковой юбкой, она первой вошла в комнату и присела в кресло, разметала по круглой мягкой спинке светлые волосы, скрестила ноги. Максим ощутил неловкость. Часы на туалетном столике показывали ровно восемь.
— Коньяк есть у вас?
— Вполне! Какой предпочитаете?
Розовые острые ногти постукивали по подлокотнику кресла. Складки на платье шевелились, дышали. Одна нога в золотистой высокой туфельке покачивалась над полом, другая туфелька тонула в длинном ворсе паласа.
— Не знаю даже, хотелось бы, чтоб оборотов было побольше!
— Бар там! — Тонкий длинный палец указал направление. — Пейте, что хотите, а мне немного сухого.
— Красного или белого?
— Красного.
Бар оказался забит бутылками. Склонившись, Максим Данилович увидел в зеркальце бара собственное отражение. В лицо пахнуло ледяным воздухом.
— Одна живешь?
— Вам это нужно знать?
— Необязательно.
— С сестрой.
Он поставил на столик бокалы, открыл бутылку. Он взял только одну бутылку. Красное сухое «Алазанская долина».
— Решили отказаться от оборотов?
— Любимое вино Сталина! — объяснил Максим Данилович, наполняя бокалы. — Сто лет его не пробовал.
«Что же я делаю? — спрашивал у себя он, разглядывая округлые мягкие плечи проститутки, разглядывая ее ухоженные руки, пытаясь поймать в отрепетированном движении что-то живое, и, вдруг обнаруживая это живое, отводил глаза. — Неужели я смогу надеть на эти плечики своего грязного соболя, неужели мне на все наплевать?!»
Вариантов было два: первый — поискать дорогую шлюху по ночным кабакам, второй — просто воспользоваться телефоном. Зинаида почему-то настаивала на первом, Максим Данилович остановился на втором. Он был поражен сухости и определенности этого короткого телефонного разговора. Так не говорят даже в сберкассе: «На время я не обслуживаю. На ночь. Двести баксов вперед. Запишите адрес. Меня зовут Светлана. Жду».
Наконец, справившись со своей неловкостью, он осмотрелся. Квартира оказалась ухоженная двухкомнатная, и, судя по всему, здесь жили только женщины. Во второй комнате на маленьком письменном столе стояла пишущая машинка. Одетая в протертый коричневый футляр, она была единственной деталью, никак не укладывающейся в общую обстановку. Часы на столике показывали уже девять, а он не снял даже пиджака.
— Какую музыку предпочитаете? — спросила Светлана, допивая свой стакан.
— Все равно!
— Ладно… — Не поднимаясь с кресла, она дотянулась до клавиши магнитофона и щелкнула по ней. — Как будем?
— В каком смысле?
Музыка оказалась очень тихая, какая-то оркестровая инструментовка. Максим Данилович припомнил ее: оркестр Поля Мориа, «Под крышами Парижа».
«Когда это было? — подумал он. — Сколько лет прошло?..»
Казалось, он давно лишился этих воспоминаний, но музыка, давно потерянная им мелодия, вдруг открыла что-то из прошлого. Конечно, эта мелодия попадалась ему в радиотрансляции, но только теперь смесь неловкости и ограниченность времени своей жизни, запах женщины и чистый запах красного вина разбудили память. Он налил себе еще. Проглотил осторожно, подержав вино немного во рту, как делал это когда-то много лет назад, еще до армии.
— Каким способом любить будем?
Он пожал плечами. Этот резковатый почти формальный голос никак не вязался с воспоминанием.
— Обычным способом или экзотику желаете?
— Экзотику!
У Светланы было открытое свежее лицо. Он отвел глаза. В прихожей лежал большой сверток. Тщательно упакованная и принесенная с собой шуба мучила его. Максим Данилович никак не мог определиться. Хотелось просто встать сейчас же и уйти, а сверток засунуть по дороге в какой-нибудь мусорный контейнер, снабдив безумной записочкой: «Осторожно, радиация».
— Ну, так как?
На улице отдаленно громыхнул гром. Похоже, начинался дождь. Отвлекшись, Максим Данилович не заметил, откуда проститутка вытянула толстый журнал. Медленно она переворачивала лощеные яркие страницы.
Гоняя фуры в загранку, Максим, как и другие, привозил запрятанные в пустые канистры из-под бензина, купленные в Германии аналогичные яркие журнальчики, но тот, что держала в руках проститутка, выгодно отличался от дешевой порнографии. На обложке, с трудом справившись с немецким языком, Максим прочитал, шевеля губами: «Двести новых поз для молодой семьи».
— Можете выбрать! — сказала она. — Все, что здесь показано, я умею. — Она глянула на него. — Не пойму, вы заснули, что ли? Как любить-то будем?
И вдруг он все понял. Он понял, чего хочет теперь. Неприятный сверток с шубой сразу перестал беспокоить Максима Даниловича.
— Любить будем так! — сказал он.
Поднялся из кресла, шагнул к окну и расправил шторы. Улицу заволокло мутным пологом дождя. Расплывались за стеклом белыми крестами фонари.
— Света, у вас есть зонтик?
— Ну нет… — протянула она. — Не подойдет. — Опершись о подлокотник кресла, она медленно поднялась. — В такие игры я не играю!
— Давайте зонтик, — сказал Максим Данилович. — Я заплачу вам в десять раз больше, если не будете сопротивляться. Впрочем, не нужно никакого зонтика. Без зонтика даже правильнее.
— Не поняла!.. — Проститутка смотрела на него моментально поглупевшими голубыми большими глазами. — Что я должна сделать?
— Ничего особенного. Я сейчас выйду, а вы будете стоять у окна и смотреть вниз. Вы будете ждать, когда я вернусь.
— А в чем смысл?
— Извращение такое. — Он уже надевал плащ. — Представьте себе, Света, что вам опять шестнадцать лет, ладно? — Не знаю… Если получится… — Уверен, получится!
Было слышно, как он бегом кинулся по лестнице, потом хлопнула дверь подъезда.
«Козел какой-то… Импотент, наверно… Импотенты, они все такие, с фантазиями… — Комкая краешек шторы, она встала у окна и смотрела на улицу. — Псих? Да нет, не похож на психа. Руки, как у шофера, а костюмчик-то баксов четыреста, не меньше… Всю жизнь у окна бы стояла за двести баксов… Кто бы еще заплатил… Действительно, извращение…»
Блестела асфальтовая площадка внизу под окном, и над нею покачивались ветви. Деревья только еще оживали, на них еще не было листьев, но, затуманенные влагой, они, казалось, мягко шевелятся в темноте дышат. Блестели крыши машин во дворе. Тикали в комнате часы.
— Ну, куда ж ты запропал, козел ты мой безумный? — сказала проститутка и вдруг увидела Макса.
Он стоял под окном. Огромный букет роз в его руке был поднят так, чтобы она видела, голова запрокинута, лица не разглядеть, но, понятно, смотрит на нее.
— Ромео прямо!
«Господи… Когда это было? — Она попыталась припомнить и не смогла, только мелькнуло в памяти что-то отдаленное, смутное, какой-то молодой человек вот так же стоящий под окном четырнадцатилетней девочки, даже имени не припомнить, не то чтобы лица. — Точно, мне тогда было четырнадцать! И шел дождь… Он промок весь, просился в квартиру, а я его, кажется, не пустила? Или все-таки впустила?.. Господи, ну чего он там стоит с цветами, дурак, чего он там застрял?..»
Она махнула рукой. Он что-то крикнул, но слов не разобрать за шумом.
— Что? Что, я не слышу… — Она дотянулась до форточки и потянула шпингалет. — Иди сюда, хватит! Хватит! — крикнула она. — Простудишься!
Он переступил порог квартиры и замер, протягивая мокрый букет. Поцелуя не было, как не было и никаких слов.
— Спасибо… — прошептала она. — Я поняла… Спасибо!
— Повернись спиной!
— Что? — В глазах ее мелькнул испуг. — Встань у зеркала… Вот так хорошо… Закрой глаза… — Он захлопнул дверь на лестницу, подхватил пакет с шубой, бросил его на столик и одним движением разорвал бечевки. — Только не смотри, сейчас будет очень приятно… — Мех показался невесомым, когда осторожно он накинул шубу на голые нежные плечи женщины. — Теперь можешь открыть глаза!
7
Материал о гибели известного онколога А. А. Тимофеева пошел в следующий номер после их возвращения, но статью о мафии раковых больных, похищающих из тридцатикилометровой зоны зараженные шубы, главный все-таки придержал.
— Все это только предположения! — сказал он. — Будут факты — будем печатать! Ты пойми только меня правильно, Макар Иванович, если мы упустим сенсацию — полбеды. Беда будет, если нам перестанут доверять. Ты посмотри, во что превратился «Мегаполис». — Он вытянул откуда-то из портфеля толстую газету и швырнул ее на стол перед Дмитриевым. — Все из пальца высасывают, все! И вот результаты… — Он перевернул газету и уперся ногтем в нижнюю строчку на последней странице. — Вот, пожалуйста, тираж больше не указывают. Понятно, чего тут указывать, указывать уже нечего! Ты хочешь, чтобы с нами то же самое было?
— Погоди, Михаил Львович, по-моему, здесь вполне достаточно фактов, — возразил Дмитриев. — Вот смотри, что у меня выходит. Коллекция Волкова действительно застряла в Припяти после аварии на АЭС — первый факт. Зараженную шубу из этой коллекции кто-то сдал неделю назад в магазин- второй факт… Ты помнишь то дело с двойным убийством в аэропорту. Я проверил. Радиоактивное сырье, обнаруженное тогда, было украдено не где-нибудь, а именно на Чернобыльской АЭС. Мы же не будем делать никаких выводов. Только сухое перечисление Констатация.
— Вот так ты хочешь все в одну кучу? Макар Иванович, ты же профессионал, умница! Скажи, при чем здесь это старое дело? Я и тогда был против публикации, а теперь-то что ворошить. Никаких концов. Дело закрыто, преступник не найден! Скажи, зачем нам дразнить медведя? И без того практически в каждом номере мы напоминаем обо всех этих нераскрытых убийствах. Мне звонят, спрашивают, писать, что ли, больше не о чем? И ведь это логично. Читателю уже неинтересно, только раздражение вызывает.
— Хорошо! — сказал Макар Иванович. — Но материал о радиоактивных шубах…
— Писали, писали уже… И о гибели шикарной коллекции писали, и о зараженной шубе твоей писали… Не новость. Все это давно известно. Кстати, если все это соответствует действительности, — он отодвинул газету и взял в руки листки со статьей, — то скажи на милость, где остальные шубы? Глупо выходит, гонят целый грузовик и, вместо того чтобы вывезти всю коллекцию, вывозят только парочку меховых манто.
— Я уверен, коллекцию вывезли всю.
— Ну тогда где же она, где?
— Должна всплыть!
— То-то и оно, что только должна. Всплывет, вернемся к этому вопросу. Не раньше. Ты уж не обижайся, Макар Иванович, я тебе верю, беда только в том, что читатель не поверит. — И пухлая рука накрыла листки со статьей. — Фантастично слишком!
Вернувшись в свой кабинет, Дмитриев опустился в кресло, ударом пальца вдавил кнопку вентилятора и под ровный шелест белых резиновых лопастей попытался сосредоточиться. Нарвавшись на сопротивление главного редактора, Макар Иванович не стал выкладывать всех козырей. Сперва следовало понять, почему главный так настойчиво отвергает сенсацию с шубами, а главное, нужно самому разобраться в ситуации.
Только накануне Дмитриев получил новые данные, и до сих пор ясно складывающаяся картина вывоза радиоактивного сырья из Припяти развалилась на куски. Уже существующая логика пропала, а новая не появилась.
Сначала газета приобретает за немалые деньги копии закрытых документов, а потом не может использовать их. Обычная практика. Если бы главный знал, что Дмитриев пользуется подобным источником, то скандал разразился бы немедленно.
Из секретных отчетов, которыми обменивались украинская и российская службы безопасности, можно было сделать простой вывод: чернобыльская проблема упирается в субсидии США, получаемые на консервацию станции. Деньги поступали в несколько киевских банков, где и застревали надолго. В результате затягивания перечислений и многократного прокручивания сотен миллионов долларов в руках преступной группы аккумулировались гигантские суммы.
Для осуществления подобной операции требовалась поддержка на самом высоком уровне, и, по всей вероятности, такая поддержка была. Вопрос состоял в одном: кто именно из высокопоставленных чиновников занимается этим делом?
В Киеве органами безопасности был задержан Анатолий Сергеевич Туманов. Обвинения, выдвинутые против сотрудника Министерства энергетики, не имели никакого отношения ни к шубам, ни к кражам зараженного автотранспорта. Туманова обвиняли в преступном посредничестве, в результате которого сто десять миллионов долларов, выделенных США на консервацию Чернобыльской АЭС, пошли не по назначению, а были переведены на счет МОЦ, клиники его двоюродного брата, якобы для закупки новейшего оборудования. Но прямые улики отсутствовали. Оказалось, что к моменту задержания деньги уже все были возвращены в Центральный банк Украины. Основной свидетель по делу, главврач и директор МОЦ Тимофеев Александр Алексеевич, показаний никаких дать не смог, потому что был уже мертв. Туманова освободили.
Конечно, убийство в подвале ракового корпуса теперь выглядело совсем в другом свете. Не важно, как умер Тимофеев, но совершенно понятно, смерть его была совсем неслучайна. Следовало предположить также, что при освобождении Туманова не обошлось без высоких покровителей. Туманов — пешка, и, уж наверное, он еще нужен своим хозяевам. Наверняка это были вовсе не последние деньги. В ближайший месяц Соединенные Штаты обязались произвести следующее вливание.
Все еще работало отопление, и сильные потоки воздуха, с шелестом разгоняемые вентилятором, тепло оглаживали лицо журналиста, давили на сомкнутые веки.
«Предположим, деньги отмывались через МОЦ и что-то братья не поделили, — сидя с закрытыми глазами, размышлял Дмитриев. — Не договорились, в общем. В результате под угрозой оказывается вся махинация, а это сотни миллионов долларов. — Он протянул руку и выключил вентилятор, в кабинете стало тихо. Макар Иванович сосредоточился. — Таким образом получается, что Тимофеева нужно убрать, — думал он. — Предположим также, что Валентина Иващенко, жена депутата Рады, замешана в этом деле. Можно допустить, она женщина бойкая. Валентина водит меня за нос. Она помещает Пашу в клинику и сама, совершив убийство, делает из молодого журналиста свидетеля в свою пользу».
Испытав короткий приступ раздражения, Дмитриев, остался неподвижен в своем кресле. Сдержался, даже глаза не открыл. Нужно было достроить все до конца.
«Все логично! Логично! — думал он. — Ослы мы последние после всего этого. Конечно, Валентина просто подставила своего шефа, а может быть, и сама принимала участие в убийстве. Здесь сходится. Но дальше глупость какая-то. Если Туманов завязан в операции с прокручиванием американских денег, то ему крайне не выгоден скандал. А скандал будет. Вывоз из зоны радиоактивных шуб — это просто гарантированный скандал. А уж тем более вывоз стратегического сырья. Если контейнер вывезти и он будет обнаружен, мировая пресса поднимет вой, и средства на консервацию станции просто перестанут поступать. В результате воровать будет просто нечего. Не сходятся концы. Получается, что главный прав. Все это ерунда. Никакой здесь логики!»
8
Фотографию команды юных теннисистов, хоть и с большим опозданием, поместили на второй полосе. В Чечне все еще гремели выстрелы, российские войска брали штурмом селение Аргун, когда Паша снова попросился в командировку, Дмитриев не пустил.
— У нас сейчас будет другая работа, — сказал он. — Ты мне нужен здесь, в Москве!
Они поссорились. Дмитриев хотел найти связь между событиями в Киеве и московскими играми, но пока у него не было даже самой маленькой зацепки, и он не стал вдаваться в объяснения. Он хотел подключить Пашу, но не хотел его запутать раньше времени.
Они работали в одном кабинете, но вообще перестали разговаривать, а через три дня пришел очередной скорбный груз. Привезли убитого в Грозном журналиста, и это событие наложилось на уже развившуюся ссору и сделало их отношения просто невыносимыми. Выходило, что в смерти этой косвенно виноват Макар Иванович.
«Груз двести» привезли в редакцию, и мертвое тело в открытом гробу поставили для прощания. Схема одна: острый материал, выстрел. Цинковый гроб. Публичное прощание. Траурная рамка на телеэкране. И заказчик не будет найден, и исполнителей не потревожат, в этом уже не приходилось сомневаться.
Еще через два дня похороны. Паша нес гроб, потому что на этот раз хоронили его близкого друга. Оказалось, они вместе заканчивали журфак. Дмитриев на похороны не пошел, просто формальным образом включил телевизор, когда передавали трансляцию.
«Сколько их из одного выпуска уже погибло? — думал он, прикидывая очередную аналитическую статью-панихиду (все газеты участвовали в отпевании, не отвертишься от пошлости). — Наверное, можно напечатать фотографию выпуска. Отметить на фотографии погибших или, может быть, проще отметить живых…»
Жена возилась на кухне. Гремела посуда. Смешиваясь с похоронным маршем, идущим из телевизора, играло радио — какая-то задорная оркестровка. Глядя на экран, на проплывающие траурные венки, Дмитриев вдруг осознал, чего же он на самом деле хочет. Что мучает его все последние дни и в чем он никак не мог признаться себе.
«Глупо убили парня… Глупо… Совсем ведь мальчишки гибнут… Спешат куда-то и гибнут…»
— Михаил Львович, отпустишь меня в Киев на пару дней? — набрав домашний номер главного, попросил он.
— Телевизор смотришь? — спросил главный. — Да, включил…
— Так же хочешь?
— По-моему, только с молодежью расправляются, — сказал Дмитриев, глядя на экран. — Ты помнишь, Михаил Львович, чтобы грохнули кого-нибудь из нашего выпуска?
— Хочешь быть первым?
— Пустишь в Киев?
— А, хрен с тобой, поезжай. — Удивительно, но в его голосе не было раздражения. — Даю тебе неделю. Будем считать это отпуском за счет редакции. Если и на этот раз мать не уговоришь, считай все. Больше не получится!
На удивление легко после ужина Дмитриеву удалось заснуть, но он проснулся неожиданно среди ночи. Вовсе не о деле он думал. Совсем другие мысли одолевали его. Макар Иванович немного побродил по квартире, выпил рюмку коньяка, согрелся и прямо из спальни, глядя на лицо спящей жены, набрал код Киева.
— Зоя? — спросил он тихо.
Жена вздохнула, перевернулась на, бок, не просыпаясь. — Зоя?
— Вы знаете, который час?
— Прости, я хочу приехать…
— Когда? — Голос Зои дрогнул. — Когда приехать? Зачем?
— Давай договоримся на завтра. Скажем, в два часа на
том же месте, годится?
— У вас командировка опять?
— Нет. Я просто хочу тебя увидеть. Можно? — Можно! — тихо-тихо прошептала Зоя. — Можно…-
Она помолчала. — Откуда вы знаете про письмо? — спросила она. — Вы телепат?
— Какое письмо?
— Конечно, не знаете. Просто вам так везет. Я вчера получила письмо от Татьяны. Помните, я рассказывала о женщине, которая тайно пробралась в Припять?
— Помню.
— Вам нужно его прочесть. — Зоя опять помолчала. — При помощи этого письма вы легко отправите господина Туманова за решетку и повысите тираж своей газеты.
— Мне не нужно… Я хочу тебя увидеть… Поверь, мне неинтересно…
— Хорошо. Приезжай… Я буду ждать на том же месте!..
Дмитриев положил трубку на аппарат, повернулся. От неожиданности он даже вздрогнул. Из белой глубины подушки на него смотрели глаза жены, темные, без малейшего признака сна.
9
Счетчик он оставил дома в Москве, утром, сразу после завтрака, заказал по телефону билет и, надевая костюм, снял булавку, кинул японскую говорящую штучку в ящик поверх неугодной статьи и запер ящик на ключ. Поворачивая ключ зажигания в своей машине, Макар Иванович подумал, что, если японец появится, нужно предложить ему обратный обмен. А не захочет отдать свинцовую матрешечку, так и черт с ним, пусть только булавку заберет.
«Как они только могут постоянно ходить с дозиметрами? — размышлял он, выбираясь на Садовое кольцо. — Как эти японцы только могут?.. Ведь на нервы же действует…»
Припарковывая машину возле здания редакции, он был совершенно спокоен. Мысли о Зое непонятным образом вытесняли все остальное. Дело раскрутилось не шуточное, а Дмитриев думал только об этой женщине. Думал о том, как бы не опоздать на самолет.
Но его ожидал сюрприз.
— Что еще случилось? — спросил он, увидев блестящие глаза своего помощника.
Вот уже несколько дней Паша смотрел на Дмитриева лишь исподлобья, нарочито, и, отвечая на вопросы, старался уложиться в два-три коротких слова. Вместо ответа Паша положил на стол пачку бумаг. Макар Иванович опустился в кресло.
— Когда это пришло?
— Ночью!
— Ты читал? — переворачивая листки, спросил Дмитриев.
— Читал. Вас, между прочим, главный на ковер вызывает.
Судя по голосу Паши, ссора была исчерпана. Уже в дверях Дмитриев обернулся и подмигнул. В ответ Паша также нагло подмигнул.
Потребовалось некоторое усилие, чтобы придать своему лицу угрюмое, усталое выражение. Ровно в девять часов Макар Иванович переступил порог кабинета главного. Он выглядел утомленным и был похож на человека, в тревоге проведшего бессонную ночь.
— Твой рейс в двенадцать? — спросил Михаил Львович, поднимаясь из-за стола навстречу, что за ним вообще-то не водилось. — Не боишься опоздать? — На прощание главный долго держал руку Дмитриева в своей мягкой теплой ладони. — Больше не пущу! — сказал он. — Если ты на этот раз не вывезешь мать, не пущу!
Знакомиться с бумагами пришлось в течение получаса.
Версия подтверждалась. В Киеве действительно занимались прокручиванием денег, поступающих для закрытия Чернобыльской АЭС, и львиная часть средств шла через раковый корпус, у которого теперь был другой директор, известный онколог, член-корреспондент Украинской академии наук Трифонов Тимур Михайлович.
Также в пакете полученных документов была сводка УВД по Припяти за последние три месяца, отдельно заказанная Дмитриевым, и дополнительные материалы по делу Анатолия Туманова.
Бегло просматривая сводку, Макар Иванович отметил знакомое имя. «При въезде в город, в двухстах метрах от КПП был обнаружен труп женщины. На глазах постового милиционера Сурина женщина выбросилась из окна четвертого этажа. Смерть наступила мгновенно. При погибшей были найдены документы, позволившие установить личность. Это оказалась Татьяна Борисовна Иванова, тридцати шести лет, ранее проживавшая именно по этому адресу».
— Не опоздаете, Макар Иванович? — заглядывая через плечо, спросил Паша.
— Погоди.
Дмитриев взял листок с дополнительными данными по Туманову. К листку были прикреплены две четкие фотографии.
«При проверке связей А. Туманова нами было установлено, что полтора года назад он несколько раз вступал в контакт с известным рецидивистом по кличке Кит.
К. В. Якимов, он же Кит, тридцати двух лет, осужденный на восемь лет за разбойные нападения, четыре месяца назад бежал из мест лишения свободы. По оперативным данным, К. В. Якимов теперь скрывается в районе десятикилометровой зоны АЭС. Фотографии прилагаются».
На первом фото был очень толстый большого роста человек в черном плаще. Круглое лицо почти закрыто неряшливой бородой. На второй только изображение в фас. Оплывшая белесая физиономия, голый череп, неприятная щетина на дряблых щеках.
Когда Дмитриев уже стоял в дверях, зазвонил телефон. Макар Иванович снял трубку.
— Макар Иванович, ты? Это опять Самарин. Хорошо, поймал тебя… Макар Иванович, забыл спросить, а что, собственно, произошло, почему ты так заспешил. Уж прости старика, любопытство заело. Что-нибудь интересное, наверно, а ты молчишь?
— Ничего особенного — сказал Дмитриев. — Я вчера созвонился с той женщиной, ну вы, наверное, помните мою статью, ее зовут Зоя. Зоя получила письмо от своей подруги, той самой, что пряталась в Припяти…
Только проговорив эту фразу, Дмитриев понял, что допустил ошибку.
— И ты в это веришь? — спросил с сомнением Самарин.
— Во что верю?
— В письмо?
— Да нет… — протянул Дмитриев. — Вряд ли. Женщина немного не в себе. Но проверить не помешает. Материал может получиться острый.
Дмитриев почему-то не решался повесить трубку. Несколько секунд оба они молчали.
— Я так и подумал, что ты же наверняка будешь опять в шубах там копаться, — наконец сказал главный. — Так что, Макар Иванович, будь так любезен, если появится свежая информация, звони мне! Только мне. Никаких утечек. Если будет необходимость, звони ночью. Если все подтвердится, уверен, нам удастся повысить тираж.
Времени на обсуждение не осталось, и Паша был вынужден проводить Дмитриева в аэропорт.
— Не могу поверить, что эта Валентина провела меня, как мальчика, — выслушав внимательно версию своего шефа, печально сказал он. — Хотя по всему это именно так. Жалко, что я не могу полететь с вами теперь.
— Нет худа без добра. Попробуй проверить московские связи, — попросил Дмитриев, отметив, что превысил скорость. — Но это не главное! Знаешь что мне на самом деле покоя не дает?
— Знаю.
— Что?
_ Тот старый случай. Моя статья, снятая из номера в последнюю минуту. Там ведь был контейнер с радиоактивным стратегическим сырьем. Контейнер из Чернобыля. Если бы статья вышла, то скандал, и никаких американских денег. Никаких сверхприбылей. Хотелось бы понять, почему мой материал в последнюю минуту сняли.
Они уже вошли в здание аэропорта, и Дмитриев оформлял посадочный талон. Он не смотрел на Пашу и вынужден был обернуться. Неприятное предположение показалось ему более чем серьезным.
— А действительно. Кто-то хотел сорвать их коммерческую операцию. И этот кто-то здесь, в Москве. Все равно шубы или контейнер с ураном, и в том и в другом случае- скандал. А если скандал, то конец американским деньгам. Прошу тебя, займись этим в мое отсутствие. Только вот непонятно, с какого края за это браться. Никаких концов.
— Хорошо, я займусь. — Паша почему-то выглядел немного смущенным. — Один кончик у меня есть. Вы знаете, каким образом статья тогда исчезла с первой полосы? Я специально выяснил. Материал сняли по личному распоряжению нашего Михаила Львовича. Впрочем, конечно, проверить нужно. Может, у него какой-то другой резон был, может быть, кто-то надавил на него?
Последние слова Паши почему-то никак не задели Дмитриева. Он не придал им значения, пропустил мимо ушей, наверное, это произошло потому, что, увидев через стекло взлетающий самолет, мысленно он опять был уже далеко и говорил уже с другим человеком.
В одиннадцать Макар Иванович вышел из своего кабинета в редакции, а в двенадцать он сидел уже в откидном кресле самолета. Задремал, думая о предстоящей встрече с Зоей, больше ни о чем. Еще через полтора часа самолет приземлился в Киевском аэропорту. Когда такси остановилось возле почтамта, на часах Дмитриева было двадцать минут третьего. Конечно, он опоздал.
10
Он опоздал, но Зоя опоздала еще сильнее, она появилась минут через десять, вышла из троллейбуса взволнованная, бледная, в легком демисезонном пальто с огромными металлическими пуговицами, заметив Дмитриева, остановилась. Поправляя рукой легкую косынку, попробовала улыбнуться.
— Привет!
— Привет. Ты ко мне приехал? — Она смутилась и отвела глаза, Дмитриев молчал. — Скажи что-нибудь!..
— К тебе…
— А где булавка? — Она дотронулась пальцем до отворота его плаща.
— Нет ее больше.
— Потерял?
— Выбросил.
— Пойдем куда-нибудь? Есть хочется… Я проспала… Позавтракать даже не успела.
В кармане его лежало приглашение на торжественное заседание в МОЦ. Заседание должно было состояться завтра. Начало в 12.00, а прежде было просто необходимо провести несколько встреч, но Макар Иванович не хотел об этом думать. Не позвонив матери сразу по приезде из аэропорта, он теперь к середине дня решил вообще ее не беспокоить. Если уж не уговорил в предыдущие два раза, то что же можно сделать за пару часов.
Сколько лет он не позволял себе ничего подобного. Посидев в ресторане, они просто пошли шляться по городу. Дмитриев почти ничего не говорил. Весенний Киев вокруг был прекрасен так же, как двадцать лет назад. Дмитриев просто шел рядом с Зоей, слушая ее голос и не вникая в смысл слов, и с каждым шагом все отчетливее и отчетливее понимал, что не сможет больше жить без этой женщины. Овладевшее им чувство оказалось столь сильно, что Макар Иванович старался не прикасаться к Зое. Она сама взяла его под руку.
— Ты что? — весело спросила она. — Устал?
— Нет!
— Тогда давай еще погуляем… Представь, я не помню, когда вот так просто бродила по городу… Ты знаешь, когда я сунула в Припяти эту проклятую шубу в мешок с нафталином, задвинула на антресоль, я будто проснулась… И помог мне ты. Если бы не ты, никогда бы от нее не избавилась! — Она всхлипнула даже. — Никогда!
Было около двенадцати, когда Макар Иванович, проводив Зою почти до двери подъезда, вдруг сообразил, что ночевать ему, получается, сегодня негде.
— Ты надолго в Киев? — спросила Зоя.
— На несколько дней! Завтра у меня здесь серьезное мероприятие намечено.
— А сегодня?
— Сегодня хочу напроситься к тебе в гости, обещаю, что пишмашинкой пользоваться не стану.
— Ко мне нельзя.
— Почему?
— А сестра дома, вон, посмотри, мое окошко горит. — Она показала рукой. — Так что не получится, Макар Иванович. Придется вам перед мамой извиняться или где-нибудь в скверике на скамеечке устраиваться… В общем, пошла я!
— Погоди…
Дмитриев взял Зою за руку, потянул к себе, но сразу отпустил. Хлопнула дверь подъезда. Он обернулся. Прищурившись, посмотрел сквозь вздрогнувшую темноту. Он еще не видел лица вышедшего из подъезда человека, но уже ощутил сильное волнение. И это было совсем иное волнение, в сравнении со счастливым волнением сегодняшнего дня, оно было неприятно болезненно. Похоже на страх.
— Макар! — сказал знакомый голос.
Человек в распахнутом плаще сделал навстречу несколько шагов и остановился. В свете фонаря Дмитриев ясно увидел его лицо.
— Максим?
Стоящая рядом Зоя сильно вздрогнула и замерла. Голова ее была сильно запрокинута, не отрываясь она смотрела куда-то вверх.
— Разреши тебе представить, — сказал Дмитриев. — Это Максим Данилович, мой хороший фронтовой приятель.
Зоя не ответила, все сильнее и сильнее запрокидывая голову, она продолжала смотреть куда-то вверх.
— Макар, посмотри! — с ужасом в голосе попросила она. — Посмотри! Ты видишь?
Не сразу, не в первый момент среди нескольких освещенных окон Дмитриев нашел нужное. Он знал уже, что увидит, и, может быть, не хотел этого видеть.
За стеклом стояла роскошная женщина, одетая в меха, волосы рассыпаны по плечам. Женщина смотрела вниз, и даже на большом расстоянии можно было догадаться: лицо ее сияет от счастья.
— Это твоя сестра? — спросил Дмитриев.
Только после большой паузы, с трудом справившись со своим голосом, Зоя прошептала хрипло:
— Да… Это моя сестра! Шуба вернулась!
11
В машине было холодно, а весенний Киев за ветровым стеклом казался каким-то фальшивым. Отступающие назад белые фонари и сверкающие фонарные лужи, темные фасады, как откинутые полы неряшливой одежды, и встречные фары — навязчивый дальний свет. Все казалось неестественным, ненастоящим. Небесная чернота, неровная, как мех, — ни одной звезды. Темно-вишневый «Москвич» бежал на небольшой скорости, и за гулом мотора будто повторялись и повторялись последние слова Зои: «Пустите руку!» Дмитриев будто видел отраженные в ветровом стекле ее сумасшедшие глаза. «Пустите! Уходите! Уйдите совсем! Я не хочу больше вас видеть! Никогда!.. Не хочу!..»
Но конечно, крик этот был только в нем, внутри. Увидев шубу, Зоя на негнущихся ногах вошла в подъезд.
Зачем он последовал за ней? Зачем он держал ее за рукав. Он не мог ее потерять. Он сцепил пальцы на ее рукаве, так, что Зоя отдирала их по одному. Как глупо!
В свете встречных фар лицо Макса, сидящего за рулем, показалось Дмитриеву лицом мертвеца. Твердая серая маска, только в глазах встречный свет. Но такой же свет может быть и в оконном стекле, и в зеркальце.
Они молчали. Макар Иванович заметил, что бессознательно сжимает и разжимает ладони. Он все еще не мог поверить, что Зоя вырвалась и убежала вверх по лестнице.
— Куда мы едем? — продавив в горле комок, спросил он.
— А куда тебя отвезти?
Макар Иванович смотрел прямо перед собой на шоссе.
— В никуда!
— Значит, поедем ко мне. Ты не против, лейтенант?
Больше ни одного слова. Максим Данилович, припарковав «Москвич» во дворе, был вынужден обойти машину и сам открыть дверцу. Он за руку втащил послушного Дмитриева в квартиру. Сам снял с него верхнюю одежду, как куклу усадил за стол. Не обращая внимания на взбешенную Зинаиду, расхаживающую из угла в угол, сам наполнил рюмки.
— Может, и меня угостишь? — спросила Зинаида, сама себе подвигая стул. — Где ты его взял, такого вареного? Он что, укуренный, не пойму? Мог бы все-таки и предупредить, что с гостем будешь, я бы хоть оделась!
— Погоди, — попросил Максим Данилович. — Погоди. Помолчи пока. Видишь, шок у человека.
— Похоронил он кого? — всхлипнула Зинаида, запахивая на груди халат.
— Нет. С женщиной поссорился.
— Врешь! — В голосе Зинаиды смешались в равных долях восхищение и недоверие.
— Может, и вру, — сухо отрезал Максим Данилович. — Давай! — сказал он, наливая следующую рюмку и подсовывая ее Дмитриеву. — Давай по второй, лейтенант. А то ты и вправду будто себя похоронил.
Только спустя несколько часов после выпитой на двоих в невероятном темпе литровки Дмитриев осознал, что произошло. Осознал и удивился себе. Неужели он еще способен на подобное безумное чувство?
Поставив перед мужчинами на стол новую бутылку, сквозь зеленоватое стекло которой можно было заметить длинный красненький перчик, покачивающийся в огненной горилке, и открыв банку маринованных огурцов, Зинаида ушла в другую комнату и прилегла. Когда кровать перестала скрипеть, Дмитриев спросил:
— Зачем ты мне позвонил тогда? — Он был совершенно трезв, и, судя по глазам, Макс также был совершенно трезв. — Ладно, — сказал он, распечатывая бутылку. — Давай все по порядку рассказывай. С начала.
— Откуда начинать по порядку? — Губы Макса чуть шевельнулись. — С детства?
— Нет, с детства не стоит. Начни с того, как ты умер.
Рассказывал Максим Данилович медленно, подбирая слова. Он понимал, что, пока не закончит, никакого разговора дальше не получится, а ему нужен был теперь этот разговор. Он ждал боли, но боль в этот вечер, вероятно, переселилась вся в Зинаиду. Было слышно, как женщина ворочается в постели, как она стонет во сне. Как просыпается, делает укол и опять засыпает. Максим Данилович, опуская детали, рассказал о том, как прямо с рейса угодил на операционный стол, как подмахнул договор с сатаною и, умерев для всех, оказался на шоссе, ведущем прямо в Припять. Когда рассказ дошел до чертежа, вынутого из паспорта мертвеца, Дмитриев в первый раз перебил своего боевого друга:
— Где эта бумажка, у тебя?
— Нет. Я ее отдал, — неохотно отозвался Максим Данилович. — Через несколько дней после нашего возвращения в Киев я позвонил Алевтине, медсестре-наркоманке из клиники, а еще через два дня мне назначили встречу. Упираться было опасно. Человек, приехавший на встречу, предложил на выбор: либо листочек с планом, либо вся моя семья погибнет. Ты помнишь мою жену?..
— Я видел Ольгу на твоих похоронах. Пожалуйста, Макс, опиши мне этого человека. Как можно подробнее опиши.
— Это имеет теперь какое-то значение? — Это может иметь значение.
Красный перчик приклеился к стенке пустой бутылки, и Дмитриев долго выколачивал его. Потом, ухватив за мокрый хвостик, вытянул и положил себе в рот.
— Похоже, что этот твой Геннадий был никакой не Геннадий, а сам Анатолий Туманов, — сказал он, прожевав перчик. — Очень похоже по описанию. Но если план у него, то теперь он наверняка попробует забрать из зоны контейнер. Или уже забрал. Времени прошло много. Скажи, Макс, в Припяти остался кто-нибудь из группы доктора?
— Да. Женщина осталась, Татьяна. У нее там квартира… По-моему, она свихнулась… Она потеряла и мужа, и отца, и детей… Жалко ее. Хорошая женщина. Ведь знала, где спрятан контейнер. Под пыткой не сказала… — Он тяжело поднялся и, отворив дверцы буфета, вытащил новую бутылку, оторвал пробку зубами, выплюнул на пол. — Она под пыткой не сказала. А я, видишь, отдал от одного только испуга!
— Татьяна, — повторил Дмитриев.
«Письмо! Письмо! — застучало в его голове. — Как же я забыл? По телефону Зоя сказала мне, что получила от Татьяны письмо. Татьяна знала все. Наверняка она все и написала своей подруге. И про доктора, и про Туманова, и про организацию раковых больных. Про контейнер!.. Конечно. Зоя говорила о том, что письмо — настоящая бомба, компромат. Как же я забыл!»
— Где телефон?
У Дмитриева были такие глаза, что Максим Данилович испугался даже. Он показал рукой на открытую дверь в соседнюю комнату. Аппарат стоял в головах кровати. Макар Иванович, ничего не объясняя, схватил трубку и, с трудом припомнив номер, стал набирать.
— Кому ты звонишь?
Зинаида лежала рядом. Женщина разметалась по постели, скинула одеяло, рукав ее ночной рубашки задрался, и на руке, на выпуклых змейках вен ясные вздувались прямо перед глазами Дмитриева следы свежих уколов.
— Зоя! — сказал Дмитриев, считая гудки. — Прошу тебя, Зоя, сними трубку. Сними трубку. Это очень важно для тебя. Пожалуйста, сними трубку.
Максим Данилович отвернулся, ему стало смешно. Он налил себе горилки, выпил, он хотел сказать что-нибудь пошлое, сальное, веселое. Ну действительно, какая любовь в их-то возрасте, но, когда повернулся и увидел лицо Дмитриева, вся веселость моментально испарилась.
Дмитриев плотно прижимал трубку к левому уху. Но динамик в трубке был достаточно сильный, и до слуха Максима Даниловича донеся истошный женский крик:
— По-мо-ги-те! Убивают!