Словно бы почувствовав его взгляд и обнаружив его присутствие, светящиеся силуэты пришли в движение и поплыли по улицам, направляясь к металлическому ограждению вокруг города. Хотя этот барьер и не позволил бы существам из плоти и крови покинуть Хатуриан, но удержать порождения света и ненависти было не в его силах.
Призраки устремились к горам и пирующему у входа в пещеру племени.
Бескожие почувствовали их приближение и потому оскалили клыки и выпустили когти.
Сам вожак тем временем стоял и наблюдал за направляющимися к нему огнями. Он не боялся их, поскольку мир черного солнца рождал в своем дымном чреве существ и пострашнее.
Племя скрылось в пещере, а предводитель встал у входа, защищая своих людей, великолепный и величественный в новой коже. Он ощущал ту кипящую ненависть, что бурлила внутри удивительных сияющих созданий, но, кроме того, чувствовал еще и их голод и желание причинять вред тем, кто когда-то лишил их жизни.
Пока он наблюдал за их приближением, его окутал запах паленого мяса, пробуждая начинавшие забываться воспоминания о вкусе человеческой плоти. Вожак испустил стон, и в складках его пасти начала скапливаться густая слюна.
Он потряс головой.
Уриил запретил им питаться вкусным мясом людей и пить их теплую кровь.
Император не желал, чтобы племя пожирало Его подданных.
Воины за спиной вожака заворчали и задвигали клыкастыми ртами, тоже почувствовав смрад горелого мяса и вспомнив о вкусе человечины. Запах был слишком силен, и предводителю пришлось постараться, чтобы его мысли не убежали от уже приблизившихся созданий.
Без всякого видимого движения они застыли, собравшись вокруг зева пещеры, — теснящаяся орда призрачных силуэтов, озаряемых льющимся из их сердец светом. Их тела в общем и целом напоминали человеческие… мужчины, женщины, дети — все они смотрели на него, и в их взглядах читались всевозможные вариации эмоций, от жалости и до предвкушения.
Лица их были черны и покрыты ожогами, оплавившаяся плоть сползала с их тел, и вождь бескожих ощущал их боль, бесконечные муки, прекратить которые могло лишь одно. Он знал, что перед ним вовсе не живые люди, а мертвецы, не имевшие права на существование.
Они устремились в пещеру к бескожим, ища не упокоения, но новой жизни.
Предводитель чувствовал, как мертвецы обтекают его, подобно водному потоку, — толкающаяся толпа, собравшаяся из многих тысяч созданий. Пещера наполнилась светом, ослепляющим, всепожирающим светом. Призраки прижимались к вожаку, совершенно непонятным ему способом проникали в его тело.
Миллион сознаний, подобно рою разъяренных насекомых, гудел в его голове, и он вскинул руки к ушам, силясь заглушить этот шум. Тысячи голосов отзывались эхом внутри его черепа, и каждый силился перекричать остальных, каждый умолял, упрашивал, требовал, чтобы ему предоставили право высказаться.
Тело предводителя наполнилось болью; чувство было такое, словно его вдруг охватил огонь, от жара которого вскипала кровь в венах, трещали кости и плавились мышцы. Стены пещеры, казалось, вдруг начали искажаться и расплываться, исчезая и уступая место новым, созданным из кирпича человеческими руками и разрушенным хитроумными боевыми машинами.
Вместо каменного свода над головой он видел небо… ясное небо, в котором кружили похожие на кресты силуэты, сбрасывающие вниз металлические канистры, оставлявшие за собой дымные следы, а потом падавшие на землю и взрывавшиеся жарким белым огнем. Пламя обступало со всех сторон, танцуя и прыгая, будто живое, пожирая все вокруг в остервенелом ликовании.
Вожак знал, что наблюдает за гибелью этих людей, этих существ, состоящих из света и гнева, и никак не мог изгнать видения из своего сознания. Он слышал крики — оглушительные, рвущие сердце на части.
— Нет! — взревел вождь бескожих. — Убирайтесь прочь из моей головы!
Теперь он мог расслышать испуганное рычание и стоны остального племени и заставил себя подняться, вжимая пальцы в молодую кожу на лице. Желтые когти разорвали ее, оставляя глубокие борозды на щеках, и боль от ран стала желанным гостем, поскольку это была боль. Срезанная кожа повисла лохмотьями, и свежая кровь окропила пол пещеры.
Руки предводителя исполняли какой-то совершенно противоестественный танец, содрогаясь и выкручиваясь под влиянием набившихся в его тело созданий. Каждый его мускул, каждая жилка и клеточка были наполнены энергией и яростью мертвецов.
Только боль по-прежнему оставалась его собственной, и вожак вцепился в свою грудь над сердцем и размашистым движением провел по ней когтями, пробороздив кровавые полосы и создав на своей коже рисунок, чем-то похожий на бьющегося в муках, кричащего орла.
Вождь бескожих рухнул на колени, вскидывая руки к небу… мертвые жители Хатуриана заполняли его, выдавливая его личную боль и страхи в последний сопротивляющийся уголок разума.
Теперь вместо своей боли он ощущал всю бесконечность страданий призраков.
Их гнев и ярость теперь стали его собственными.
И только одно могло положить им конец. Смерть.
Глава девятая
Уриил вынырнул из глубокого забытья, удивленный тем, что сумел с такой легкостью заснуть и что в этот раз его не посещали видения крови и смерти. Он так долго пробыл вдали от реального мира, что уже начал забывать, каково это — ложиться спать, не испытывая страха.
Пазаний звучно похрапывал на кровати у противоположной стены, и глаза его быстро двигались под сомкнутыми веками. Уриил нахмурился, когда в его памяти вдруг всплыл обрывок того, что ему снилось.
Он видел перед собой пещеру и что-то очень яркое и злобное, выползающее из нее. Уриил не мог в точности разглядеть его очертания и природу, но был абсолютно уверен, что это нечто неописуемо жуткое. Он потряс головой, прогоняя последние остатки сна, и свесил ноги с кровати.
Стараясь двигаться как можно тише, он налил в кубок воды и прополоскал рот. При этом капитан ощутил привкус пепла и еще чего-то металлического, напомнившего о крови. В воздухе витал слабый запах чего-то подгоревшего, и Уриил решил, что, должно быть, где-нибудь рядом с их комнатой находится кухня или столовая.
Он потер ладонями глаза, смущенный той вялостью, которая одолела его мышцы и мысли. В нормальных обстоятельствах космический десантник был способен перейти из сна в полную боевую готовность буквально за один вдох, но с самого первого дня на Салинасе всем его существом овладела странная апатия.
Возможно, была какая-то причина, которая могла объяснить и это его состояние, и то, что повсюду на улицах и среди самих Фалькат он видел только удрученные лица. Это была грустная планета, и меланхолия, захватившая в плен самого капитана, вполне могла быть составной ее частью, пропитавшей саму материю этого мира и населявших его людей.
Пазаний потянулся на кровати и сел, а затем поднял руки, чтобы почесать затылок… затылок, изрядно обросший за последнее время. Поднял сержант обе руки, но вот прикоснулась к волосам только левая.
— Черт, никак не привыкну, — произнес Пазаний, глядя на покрасневшую культю правой руки. — Пока она была заражена ксеноинфекцией, я ненавидел ее, а теперь мне ее не хватает. Тебе не кажется это странным?
— По мне, так вполне естественно, — отозвался Уриил. — Я слыхал, что некоторые люди, потеряв конечность, утверждали, будто чувствуют, как та чешется, словно она все еще на месте.
— И от кого же ты это слышал?
— Это было на Тарсис Ультра, — объяснил Уриил. — Магос Локард рассказывал мне о древнем адепте Марса. Звали его Симеоном, и он ввел в обиход целую серию новых разновидностей аугметических имплантатов. Что-то там было такое про то, что этому самому Симеону удалось сделать электрографические снимки пациентов, на которых все конечности оказывались видны даже после того, как их уже ампутировали.
— И как он их делал? — спросил Пазаний, почесывая культю, которая, как видел Уриил, была ярко-красной от воспаления и покрытой коричневатой коркой там, где еще не наросла кожа.
— Локард этого не знал, — ответил капитан, поднимаясь с постели и начиная серию упражнений, чтобы размять затекшие мышцы, — но рассказал мне, что Симеон был членом некого Драконьего культа и что никто точно не знает, существовал ли этот человек на самом деле. Рассказы о его трудах — на Марсе нечто вроде сказок. Говорят, он умер во время Марсианской схизмы в конце Древней Ночи.
— Зубы Императора, это же такая седая древность, что кто тут разберется, правда это или ложь! — сказал Пазаний, присоединяясь к зарядке Уриила.
— Примерно то же самое сказал и Локард, — ответил капитан. — Кроме того, он тогда еще добавил, что Марс забыл столько всего, что все что угодно из истории этой планеты может оказаться просто легендой.
— Легенды рождает время и пустая болтовня, — кивнул Пазаний, — разве не так говорят на Марсе?
— Дай достаточно времени, и все что угодно станет легендой, — согласился Уриил. — Однажды настанет момент, когда и мы с тобой в нее превратимся. Быть может, нам даже посвятят фрески в Храме Исправления.
— Или поставят статуи на Аллее Героев, — улыбнулся Пазаний.
Два друга провели первые утренние часы, вспоминая жизнь на Макрагге и красоты этого мира, который оба надеялись скоро увидеть. Спустя некоторое время они вдруг пришли к осознанию того, что уже слишком давно не проходили подобающие Астартес тесты на силу и выносливость. Оказавшись вдали от своих боевых братьев, они не имели возможности состязаться с ними и пытаться их превзойти, что не могло не сказаться на навыках. Этот факт был весьма неприятным.
Когда они как раз заканчивали с зарядкой, в дверь вежливо постучали, и в комнату вошел Эвершем, двигавшейся все с той же угрожающей кошачьей грацией. Его лицо не выдавало никаких эмоций; впрочем, Уриил всегда испытывал некоторые затруднения, когда пытался разобраться в чувствах простых смертных.
— Доброе утро, — сказал капитан.
— И в самом деле доброе, — отозвался Эвершем. — Надеюсь, вам хорошо спалось?