– В смысле?
– Пока ты консервы ножом вскрывал, два раза пальцы себе порезал. И последний раз сильно так рубанул. Ну-ка, покажи мне большой палец левой руки. Если ты простой нормальный человек, там у тебя хороший такой след от пореза должен остаться, не заросший ни разу.
– А может, тебе другой большой палец показать? – Я инстинктивно сжал кулак, пряча улики. – Вот только ширинку расстегну…
– Можешь не прятать, я еще в начале нашего разговора увидел, что хотел. За несколько минут и следа не осталось от того пореза. А расспрашивал тебя, чтобы уже на все сто убедиться в своей правоте.
– Ты это про что? – Я продолжал косить под дурачка, но внутри уже вовсю кипел от того, что так опростоволосился.
– А про то, что ты, Бурый, наш зонный ответ марвеловской Росомахе! – Чичероне вдруг вспомнил героя стареньких, но бессмертных комиксов. – Такой себе человек на букву «Х» с разогнанной до космических скоростей регенерацией. С регенерацией в чистом, в самом лучшем ее виде! Без патологий, без шрамов и рубцов…
– Чушь собачья! – Я решил отрицать все до конца. – И все свои выводы ты сделал из порезанного пальца и каких-то моих бредовых снов?
– Не-е-е, не только! – Чичероне опять широченно улыбнулся и выдержал тяжеловесную театральную паузу, чтобы любопытство успело выдавить из меня очередной вопрос.
– Да ну тебя! – Я махнул рукой, не желая играть по его правилам, и принялся распаковывать спальники. – Поспим здесь, вне времени. И пусть весь мир подождет…
Расстелив на земле тонкие полимерные карематы и спальники, я перестегнул наручники Чичероне за спину. А чтобы избежать каких-то неожиданных выбрыков старого сталкера, дополнительно связал его ноги веревкой. После чего сунул ему под голову надувную подушку и сам полез в спальник.
– Предупреждаю на всякий случай, – буркнул я, когда улегся, – бежать бессмысленно. Если вдруг выкатишься за пределы аномалии, пока я сплю, то просто не выспишься. Когда бы мы ни шагнули за пределы купола, наружу все равно выйдем в одну и ту же секунду, в момент схлопывания черной сферы.
– Да не дуйся ты так. – Чичероне через минуту-другую решил продолжить разговор. – Думаешь, ты один такой особенный? Зона многих заклеймила – одарила или наказала чем-нибудь эдаким. У меня, кстати, тоже есть особая способность. Ну, признайся, что твои раны быстро зарастают, а я тебе расскажу, что со мной не так.
– Ладно, – я сдался под напором его слов и своего разгоревшегося любопытства, – так и есть. Мои раны странным образом зарастают сами по себе, без стимуляции аномальными сельхозкультурами. И даже лучше, чем от действия синего атомного риса, – шрамов действительно не остается. Совсем. Ну, теперь твоя очередь.
– А я могу, как мои предки казаки-характерники, морок наводить, – тут же выдал бродяга, – могу заставлять людей видеть то, чего нет на самом деле.
– Это как? – Я повернулся набок и заинтригованно уставился на своего пленника. – В смысле, как это происходит? Как делаешь?
– Ну, как бы тебе попроще объяснить?.. У человека, кроме пяти основных, может быть шестое, седьмое и даже двадцатое чувство. Вот только проблемка в том, что каналов восприятия всего пять. Потому эти десятые-двадцатые чувства и накладываются на уже существующие каналы. Знаешь, народ иногда голоса какие-то слышит, чертиков видит и так далее. Это оно. Так вот, я просто беру и накладываю свое «двадцатое» чувство на каналы восприятия другого человека, и он видит и слышит то, что я себе нафантазирую. Ну, как-то так.
– Так значит, все эти байки про тебя – правда?
– Я этих баек не слышал, но подозреваю, что правды в них не много.
– Ага! – До меня наконец дошло. – Так вот почему ты в пещере так странно себя вел! Морок на меня пытался напустить?
– Ха! Могу себе представить, как комично это выглядело со стороны.
– Не то слово! – подтвердил я.
– Да, с тобой такой номер не прошел. – Чичероне продолжил свою мысль: – И все дело в том, что мои манипуляции неизбежно разрушают нервные ткани человека. Незначительно, чуть-чуть, но все же разрушают. В сущности, благодаря этим микроразрушениям я и могу насильно всовывать свои фантазии в чужую голову. Но из-за того, что микроповреждения твоих нервных тканей мгновенно затягиваются, у меня и не получилось, Бурый, в твоих мозгах поковыряться. Так что я еще в той пещере понял, что ты особый фрукт. Уж извини, что прямо не спросил, а выпытал. Просто ты стал интересен мне, вот я и захотел тебя узнать получше.
– Да и ты мне любопытен… Кстати, – я решил вернуться к наболевшей теме, – ты так и не ответил. Есть ли реальная возможность избавиться от моих болей?
– Есть! Нечто подобное я уже делал. И уверен, что смогу это повторить.
– Круто! – Мое сердце запрыгало от перевозбуждения. – Поможешь мне?
– Нет… – Чичероне как бритвой отрезал.
– Как это? – На секунду я впал в ступор от столь резкого и неожиданного отказа.
– Пока нет. – Бродяга подмигнул мне и добавил: – Я тоже не доверяю тебе. Сам подумай. Если вдруг исчезнет эта твоя «личная проблема», то что помешает тебе сдать меня спецслужбам за пятьдесят или даже сто лимонов?
– Как что?! – вздыбилась внутри волна возмущения. – Мое слово! Если бы ты знал кого-то, кто имел со мной дело, тебе бы подтвердили, что свое слово я держу и мне можно доверять на все сто.
– Слово держу, можно доверять… – передразнил меня Чичероне. – Как ты там сказал? Браслеты на моих руках – явно не украшения. Вот сними их, и я буду тебе доверять.
– Рано еще… – пробурчал я, поворачиваясь на другой бок.
– Вот и я о том же…
Беседа оборвалась. Пережевывая свои мысли, я молча пролежал еще с десяток-другой минут. Спать совсем не хотелось. Да и Чичероне тоже крутился и кряхтел в спальнике. Еще бы! Неудобно спать со скованными за спиной руками и стянутыми веревкой ногами. Но я в самом деле не мог ему доверять. В конце концов, он был моим трофеем, а в перспективе и клиентом. Кстати, о птичках…
– А ты много народу в Зоне перемочил? – нарушил долгую тишину мой неожиданный вопрос.
– С чего вдруг тебе это интересно?
– Ну, слышал, что ты увлечение имеешь такое – полевых агентов МКЗП мочить. Вот и думаю, сколько же ты их перебил за десятилетия? Тем более имея на вооружении такую замечательную способность. А сколько простого сталкерского люда положил? Я-то много, даже со счета сбился.
– А я не сбился, – разоткровенничался вдруг бродяга. – Каждый раз перед сном я вспоминаю минувший день, вспоминаю тех, кого жизни лишил. Думаю о них и в свой блокнот на последних страничках палочки рисую. Последний раз насчитал четыреста девяносто семь. Вот думал, намедни до ровного счета дойду, но ты взял и нагло забрал у меня один «фраг» в той пещерке. Старикашку-то не я замочил. Кстати, ты так и не сказал, за что его так сурово? Как вспомню, так и вздрогну…
– Этот гад подло предал нашу дружбу, в спину кинжал вонзил. Хотел украсть результат моих честных сталкерских трудов, ну и вдобавок пристрелил меня. Не сам, конечно, а его брат это сделал, но сути это не меняет. И еще он «первый сталкерский» нарушил…
– Ой, я тебя умоляю, – скривился Чичероне, – если бы я мочил всех, кто этот идиотский кодекс нарушает, то мне бы одного блокнота точно не хватило трупные палочки рисовать…
С этого момента беседа вошла в нужное мне русло, где я ее и удерживал встречными откровениями и наводящими вопросами. Чичероне болтал отвязно, но даже не подозревал, что все его слова «могут и будут использованы против него». Мой внутренний секретарь уже вовсю строчил протокол судебного заседания, в котором фиксировались все прегрешения этого испорченного человека. И за пару часов, пока мы оба не уснули, Чичероне успел наговорить на одну маленькую, но очень изысканную казнь…
Старая язва
Посреди исковерканного аномалиями леса возвышался абсолютно лысый холм. Он у меня почему-то всегда ассоциировался с крупным гнойным прыщом на небритой щетинистой морде. Ну как же? Лес – вот тебе щетина, а холм с фортом, обшитым поверх бревен пожелтевшей пластиковой вагонкой, – гнойник. И очень даже может быть, что в этом образе, неизменно всплывающем в голове при виде приюта, имелся какой-то скрытый смысл. Видимо, подсознание что-то пыталось мне донести, но использовало при этом не совсем понятный язык.
Нет, я, конечно, догадывался, что в приют захаживает всякий сброд, а вместе с хозяевами, теми еще барыгами, местечко однозначно было своеобразной язвой человеческих пороков на чистом теле Зоны. И это далеко не самый поганый из всех приютов, который мне довелось посетить. Но почему-то именно он у меня ассоциировался с такой вот хренью. Возможно, тут было что-то еще…
Лес на холме выкосили отнюдь не зоны ИФП. Возить сжиженный газ, уголь или какую другую горючку на китайских зоноходах было слишком накладно. А потому хозяева грелись и готовили жратву на дровах, которые добывали в непосредственной близости от приюта. И зачастую заготовкой дров занимались те невезучие бродяги, которым нечем было заплатить хозяевам даже за аренду койки в общем бараке. И с каждым месяцем пролысина вокруг холма разрасталась все больше. Но это шло лишь на пользу приюту. Открытое пространство вокруг форта позволяло вовремя отстреливать всякое бродячее зверье, в том числе и двуногое.
По негласным правилам, мочить друг друга в непосредственной близости от приюта бродяги не могли. За подобное можно было легко схлопотать снайперскую пульку со сторожевых вышек или очередь из крупнокалиберной машинки. Поэтому многие сталкеры, на хвост которым упали разбойники или злобные конкуренты, спешили выйти к этому месту, где могли получить солидную огневую поддержку на шару.
От холма, кем-то прозванного Баян-могилой, отходили две приметные дороги в противоположных направлениях. Более широкая и накатанная тяжелой техникой вела в торговую зону, откуда в ночлежку доставлялись припасы. А вторая, представляющая собой гигантскую косу из сплетенных натоптанных троп, уходила в самое сердце аномальной реальности, где распускалась на едва заметные, растворяющиеся в окружающем хаосе стежки. Именно по одной из этих многочисленных тропинок я сейчас и брел, ведя на привязи свой трофей.