– Разрешишь? – спросил Эйнштейн у Горгоны, протягивая руку.
– Валяй.
– Смотри, – сказал он тогда мне. – Думаешь, почему мы назвали эту штуку «попрыгунчиком»?
Он взял параллелепипед в руки, с усилием сместил один из углов (внутри словно чмокнуло, такой странный немеханический звук), и вдруг… предмет исчез!
У меня екнуло в груди. Сейчас Горгона закатит сцену, мелькнула мысль… За моей спиной что-то громко стукнуло. А девушка сидела как сидела, невозмутимо перебирая многочисленные сережки в ушах.
– Посмотри туда. – Эйнштейн с грохотом встал, отодвинув кресло, и указал в сторону подиума. Заведение, хоть состояло при офис-центре, было с претензией, имело танцплощадку и маленькое подобие сцены – возвышение с местами для музыкантов. Такой же элемент престижа, как и парадная винтовая лестница в холле.
Я развернулся и тоже встал.
Ресторан при свете ожил, заиграл отблесками, наполнился красками. Любо-дорого посмотреть, если тебе не мешает пыль и тоскливое запустение… Артефакт лежал на подиуме, у края. Возле стойки с микрофоном. Это ярдах в четырех-пяти от нас.
– Телепортация в действии, как она есть, – прокомментировал босс. – Иди, возьми, подержи в руках, – предложил он мне. – Детка, ты разрешаешь? – спохватился он.
Горгона в ответ только щекой дернула.
Я подошел к подиуму и поднял вещь. Исключительность момента пока не осознавал, это накроет меня позже. Телепортация… «Попрыгунчик» был легким и на ощупь металлическим.
– Он весь подвижный, и углы, и вообще, – послал мне Эйнштейн через зал, вызвав краткое эхо. – От того, как и что ты сдвинешь, зависит, в каком направлении случится перенос.
– Я попробую, – сообщил я.
– Держи строго горизонтально, иначе он скакнет вниз. Тогда сам за ним в подвал полезешь.
Держа, как сказано, я провернул левый от себя угол.
Сначала ничего не понял. Стою в одной из трех VIP-лож, окружающих подиум, и смотрю на то место, где только что находился. Тот столик у окна, за которым мы сидели все это время, вообще остался совсем в другом конце. Наконец понял…
Эйнштейн, сминая столы и стулья, ринулся ко мне, Горгона – за ним, а я перелез через ограждение ложи и встал, ожидая друзей-компаньонов. Они подбежали, Эйнштейн бросился меня ощупывать и осматривать, крутить так и сяк, словно боялся найти дефект, потом несколько успокоился и выдал вслух:
– Оказывается, он телепортирует не только сам себя…
Да уж. Трудно с этим спорить после того, как тебя, не спросив, перенесли на пять ярдов вбок и аккуратно поставили, а ты не знаешь, благодарить или возмущаться.
Никто и не спорил, стояли мы молча, смотрели друг на друга. Челюсти отвисли, а моя – ниже всех. «Джек-попрыгунчик» по-прежнему был у меня в руках. Я отчетливо ощущал токи, идущие от артефакта, через руки – в грудь, в мозг, и дальше, глубже, еще дальше и глубже… хотя что там у меня за мозгом, кроме вечно ждущей тьмы?.. Это друг, понял я.
Или хозяин, прошептал скептик внутри меня.
– Как ты? – задал Эйнштейн дежурный вопрос.
– Годен, – сказал я ему.
– Какое сегодня число, помнишь?
– Куда б вас послать, чтоб не обиделись?
– Что-нибудь болит? Голова? В животе? Суставы? Врачу бы тебя показать…
– Вся сила в подробностях, говаривал один патологоанатом, описывая каждый из многочисленных фрагментов расчлененного тела.
Он расслабился, обнял меня, не сдерживая счастливых чувств:
– Питер! Если хохмишь, значит, это ты.
– А то кто же?
Натали теперь смотрела на меня с нескрываемой завистью.
– С тобой что-нибудь подобное было? – спросил у нее Эйнштейн.
– Отвали.
– А с кем-нибудь из сталкеров твоего отца?
– Отвали, сказала!
– Вот и я про такие чудеса не слышал. Никогда и ни с кем, даже близко. «Попрыгунчик» до сих пор людей не перебрасывал. Питер-то у нас, похоже, особенный!
– Вы мне, мальчики, главное, отдать его не забудьте, – сказала Горгона, вынула артефакт из моих рук и пошла прочь из ресторана.
Принцессы – они такие ранимые…
Странное, если честно, настроение было после «прыжка». С одной стороны, весело и спокойно, каждую клеточку наполняла уверенность, что в моей жизни все супер, а станет еще лучше. И одновременно одолевало ощущение, что вот-вот придет понимание чего-то огромного, чего-то, имеющего вселенские масштабы, надо только чуть напрячься и ухватить это понимание за хвост… наваждение.
– Дядя Эли, помните антигравитационный столб? – позвал я босса, собиравшего разбросанные брикеты. – Я тут размышлял, по какому критерию этот долбаный «гравиминус» выбирает жертвы, на что действует, почему его не обнаружить ни пробником, ни гайками. И вспомнил «дождь наоборот». По-моему, все дело в воде.
– Ну у тебя и повороты! И что – вода?
– Аномалия поднимает вверх только то, что содержит молекулы воды. Например, человека.
– Гениально, – рассеянно сказал он. – В человеке много воды, особенно в девчачьих мозгах… Не переживай из-за этой дурочки. Когда мы изымем «Джона», я отдам его тебе в вечное пользование. Слово офицера…
Смогу ли я теперь заснуть?
Глава 8
Он растолкал меня, когда все еще спали. Заставил покинуть пригретую лежанку в комнате охраны, сунул спецкостюм, дождался, пока я оденусь, и прошептал:
– Иди за мной.
Вывел меня на улицу, повернул лицом на восток и сказал:
– Смотри. Ты первый раз в Зоне, обязан это видеть.
Горизонт уже зеленел, яростно и стремительно. Ах, так он хочет показать мне рассвет, догадался я. Пресловутый «зеленый рассвет», воспеваемый писателями и художниками, никогда не видевшими его живьем. Бывший сталкер Антисемит, оказывается, романтик, каких поискать… Изумрудная клякса, занявшая полнеба, быстро растворялась, сжигаемая нормальным человеческим солнцем.
Я смотрел и, честно говоря, скучал, хоть и делал вид, что дивлюсь изо всех сил, чтоб не огорчить человека. Зрелище, конечно, было необычным, но не более чем, например, виденный вчера конус из облаков. Жертвовать из-за этого сном? Отвалите, как сказала бы Горгона.
Почему, кстати, Эйнштейн и ее не поднял? Девушка тоже первый раз в Зоне.
– Рассветы наиболее наглядно показывают смертельную борьбу земного и неземного, – пояснил он. – Чужой мир, проснувшись, начинает устанавливать свои законы, однако наш мир подавляет и локализует эти попытки. Это повторяется из утра в утро. Пришлая природа неустанно и упорно инфильтруется в нашу, а Земля ее так же упорно отторгает. Знаешь значение слова «инфильтрация»?
– Просачивание.
– Да. И ровно с тем же упрямством Земля пытается просочиться в Зону. В том числе усилиями сталкеров. Нашим с тобой безумством храбрых, которому никогда и никто не споет песню. Обрезок чуждой нам природы, названный Зоной, отторгает нас точно так же, как Земля отторгает навязываемый ей «зеленый рассвет». Об этом нельзя забывать ни на минуту, если не хочешь… хм… тупо гробануться.
– Какое это по счету золотое правило, босс?
– Нулевое. Высший приоритет. Давай топай, возвращаемся…
И тут стало ясно, зачем на самом деле он меня разбудил и почему не взял Горгону причаститься первым в Зоне рассветом.
Оказалось, здание, в котором мы провели столь познавательный вечер, Эйнштейн выбрал не случайно, с толком. Это был тот самый офисный центр, где он спрятал «мыло». И галерея в соседний дом здесь была не случайно (как и в ратуше) – просто опытный сталкер заранее продумывал запасные пути бегства, если вдруг припрет и прижмет.
– Сходим вдвоем, – сказал он мне. – Не хочу им показывать мои маленькие секреты.
«Им» – это Горгоне с Лопатой. Все-таки с доверием и пониманием в нашей компании как был дефицит, так и остался.
Тихо прокрались к лестнице – обычной, не винтовой. Той, что возле лифтов. Принялись подниматься – с соблюдением всех мер предосторожности, потому что Эйнштейн давненько сюда не заглядывал. Он – первым номером, я – за ним. Маркер похрюкивал, освобождая картридж от краски. Маркер в помещениях – основной инструмент и главная надежда. Фонари мы оставили внизу, света уже было более чем достаточно.
– «Тещин язык», – показал мне Эйнштейн на площадке первого же этажа. – Раньше не было.
Направлялись мы на третий. Достаточно времени, чтобы поговорить.
– Пинк Флойд – мой папа? – этак между делом спросил я.
– Да, это Макс, – подтвердил Эйнштейн с видимой неохотой.
– А почему такая кличка?
– Знаешь, Пэн, я отлично вижу, как много у тебя вопросов, которые ты героически в себе удерживаешь. Но они все равно прут из тебя со страшной силой. Вопросы насчет своего отчима, насчет самого себя…
– Мой биологический отец сталкер?
– Получается, так.
– Может, это вы и есть?
– Ну-ну-ну! Не оскорбляй свою маму, дружок.
– Хорошо, когда вы мне про него расскажете?
– Питер, поставь себя на мое место. Ты требуешь, чтобы я разворошил прошлое твоей семьи. Чтобы я взял на себя такую ответственность. Но, пойми, я не хочу вторгаться в вашу жизнь. Решать должен твой нынешний отец, что тебе рассказать про прежнего и рассказывать ли что-нибудь вообще. Без разрешения Макса я не имею на это права, только он определяет, что нужно знать его сыну, а что лишнее. Это единственная причина, по которой я молчу. А ты все время на меня дуешься.
Я и правда дулся. По-моему, он слишком драматизировал.
– Почему вы Антисемит? Про это можете рассказать?
– Могу. По молодости я любил рискованно пошутить, но не в тех местах, где можно. Сказал однажды про евреев, что они, как те же пришельцы, незаметно скупают всю Землю за безделушки вроде «булавок». Думал, мне можно, сам-то я из этих. А мне сразу: ты антисемит. А я тому дурню: да, я антисемит, я ненавижу палестинцев! Палестинцы – это тоже семиты. Получил по морде, сам хорошо напихал… Так и приклеилось.
– У вас голова не потеет?
– Ох, как хорошо, что напомнил! Как же он мне надоел… – Эйнштейн снял шлем и с наслаждением размял шею. – Пока ведьма далеко…