Взять того же «бывшего» моего шефа. Из одного документа в другой переходит его утверждение, что «подсудимому (то есть мне) он никогда не поручал вести переговоров о сотрудничестве с министерством продовольствия и фирмой „Оптплодимпорт“». Врал, гадина! В материалах моего же дела, копии которого благо уже существуют не в единственном экземпляре, зафиксированы показания руководителя того же «Оптплодимпорта», что звонил шефу незадолго до моего ареста и пытался уточнить нюансы возможного сотрудничества между редакцией и опять же тем самым «Оптплодимпортом» и услышал в ответ, что «все вопросы к Земцову».
Лукавил шеф, да что там лукавил – бессовестно врал и во многих прочих вопросах. Например, утверждал, что переговоры в министерстве продовольствия я вел по собственной инициативе, никого в известность не поставив. Это что же получается, он в своем доме не хозяин? Никто не мог ни с кем никогда даже заикаться на подобную тему, не получив «добро» от хозяина и главного редактора издания. Врал мой экс-шеф и на многие другие темы. Сам врал и других заставлял врать. В первую очередь редакционного юриста Ларису Борисовну Б., что на всем протяжении моего дела являлась моим адвокатом, именно от нее я услышал вкрадчивые рассуждения: «Шефа лучше нигде не упоминать. Он все равно „соскочит“, по делу группа будет, за групповое большие сроки дают, один останешься – проще вытащить будет»…
Конечно, слова эти нигде не зафиксированы, подтвердить их у меня возможности нет и не будет, но материалы дела остались, и никуда они не денутся, а, исходя из них, – вся моя история в совсем другом свете представляется.
В зоне праздники – совсем не праздники, а вовсе наоборот. В праздники вся лагерная тоска, все пронзительное уныние неволи, вся безнадега, вся серость, все прочие сопутствующие пакости несвободной жизни – сильнее, жестче, острее. Все через край. Все без меры. Короче, все горькое содержимое большой посудины – большими глотками, без закуски, без запивки.
В праздники «промка» опечатывается. На работу никто не выходит. Соответственно концентрация людей на бараке вдвое больше, чем в будни. Потому в праздники здесь и табачный смрад гуще, и шума больше, и мелькание мрачных казенных роб с ненавистными бирками (фамилия, отряд в прямоугольнике определенного формата) чаще. Соответственно, и контролеры чаще в барак наведываются, и вероятность шмона выше. Логика у администрации известная – если людей на бараке много – значит, есть вероятность употребления наркоты, алкоголя и прочих нарушений, значит, внимание и контроль следует усилить. Да и кто знает, о чем говорит, что обсуждает и замышляет эта мрачная угрюмая масса убийц, наркоманов, грабителей и прочих антиобщественных элементов.
Вот и выходит, что праздники ассоциируются у большинства арестантов не с отдыхом, подарками и прочими радостями, а с мордоворотом-прапорщиком, что бесцеремонно роется в твоей тумбочке, бесконечными построениями при любой погоде и… далеко не радужными мыслями, которые именно в праздники особенно настойчиво напоминают о себе, обступают, наваливаются, одолевают.
А мрачных мыслей в любой арестантской голове хватает. У кого на воле старуха-мать хворает, у кого дети без присмотра, того гляди начнут отца по лагерным этапам догонять, у кого жена слабость на передок проявила (дружки добродетели уже сообщили, для чего ж мобильные телефоны в нашу жизнь вошли?). А у кого-то просто закурить-заварить нет и на ближайшее время совсем не предвидится. Кто-то просто поймал себя на мысли, что жизнь между «локалкой» и «промкой» совсем не жизнь, но другой жизни не предвидится надолго, у кого на три, у кого на пять ближайших лет (а что сказать про зека-тяжеловеса, что десять-пятнадцать-двадцать лет срока с собой принес?). Понятно, накрывают такие мысли похлеще черного пудового колпака, гнут, плющат, давят.
Очень важно не дать сконцентрироваться этим мыслям в твоем сознании, не пустить их в душу. Рецепт противостоянию этому прост: стараться не оставаться одному, максимально занять себя. Но оставаться одному в бараке на 150 человек, где на каждого обитателя приходится благодаря впритык поставленным двухэтажным шконкам менее квадратного метра жилплощади – невозможно. Занять себя – это проще и ближе. Понимаю тех, кто именно в праздники затевает глобальные постирушки, кто сознательно до праздников откладывает перетягивание своей койки, ремонт телогрейки («телаги» по-лагерному), написание надзорной жалобы и прочие нехитрые, но обязательные арестантские заботы.
Только праздник празднику – рознь, одно дело новые, только что придуманные «звездочетами» при власти праздники (уверен, ни одного из них нынешний среднестатистический арестант не назовет, не вспомнит). Другое дело старые, проверенные временем, вечные праздники, впрочем, почему «праздники»? Такой вечный праздник только один – Новый год. Тут и детство аукнется, и семья вспоминается (у кого она есть, конечно), и вечные наивные человеческие надежды, трепетные пожелания, будто в новом году щелкнет невидимый тумблер, и многое к лучшему изменится…
Этот Новый год для меня уже четвертый в неволе. Два – в московских СИЗО справлял, один – в прежнем месте нахождения – Березовском лагере. Каждый в деталях помню, хотя помнить там и нечего – убогое застолье с чифирем, невеселые арестантские разговоры, да еще более невеселые собственные мысли на этом фоне. Смею надеяться, имею все шансы надеяться, что этот год для меня может стать годом обретения свободы. И никому не позволю трогать грязными лапами эту надежду. Но это уже очень личное…
В прошлом 2010-й! Здравствуй, 2011-й! Еще один мой арестантский Новый год. Местные приметы праздника: свет разрешили не выключать до часу ночи (в обычные дни отбой в десять вечера), в кавээрке стол для всех желающих «порядочных». Угощенье (яблоки, печенья, конфеты, чай и т. д.) с «общего». Звали! Не пошел! Говорят, что содержимое столов было сметено в считанные минуты. Оставалось что-то сладкое, то ли куски пирогов, то ли ломтики торта, что потом раздавали по бараку.
А мое личное отношение к «общему» за последнее время радикально изменилось. Никаких взносов, никаких перечислений, никаких телефонных карт! Мотивирую: «нет возможности». Грешен, лукавлю. Возможность, в принципе, есть, но я уже решительно не верю, что все вносимое и перечисляемое распределяется, действительно, в пользу нуждающихся, в пользу неимущих. С какой стати, например, буду я просить моих близких покупать телефонную карточку, если знаю, что ближайший ко мне хранитель общаковой «трубы» ночи напролет занимается пустым трепом («гоняет порожняк») со своими многочисленными подружками: живописует, какой он крутой, рассказывает, по какому серьезному делу сел, клянчит бандероль с сигаретами и т. д. Тем не менее, с каждой получаемой с воли посылки и сигареты, и чай, и что-то к чаю на общие нужды я выделяю. О дальнейшей судьбе того, что выделяю – стараюсь не думать. Редко отказываю и тем, кто обращается ко мне за «насущным» в личном порядке. Словом, к «общему» отношусь очень лично.
А в эту новогоднюю ночь я пил чай с соседями по «проходняку». Накануне приготовил к этому чаю самим же придуманное блюдо – что-то среднее между суфле, фруктовым салатом, пирогом, мороженым и т. д. Бесконечно вольная импровизация на тему сладкого десерта. Рецепт прост. Технология несложная. Одно яблоко режется очень мелкими кусочками, и так же мелко режутся один апельсин и один лимон. Последние фрукты (внимание!) режутся вместе с кожурой – с одной стороны экономия, напоминание об арестантской нищете, с другой – бережное отношение к витаминам и неповторимый привкус, эдакая пикантная горчинка от кожуры цитрусовых. Нарезанные фрукты перемешиваются с хорошей столовой ложкой меда. Туда же добавляется очень мелко порезанный изюм, чернослив, курага, орехи (все равно какие: миндаль, фисташки, грецкие и т. д.), полученная масса заливается сгущенным молоком и посыпается тертым шоколадом, несколько часов держится в помещении для лучшего взаимопроникновения ингредиентов, а потом выставляется в холод. Можно за окно, можно в морозилку холодильника, если, разумеется, холодильник не находится в арестантском бараке, в этом случае даже недозревшее экзотическое блюдо непременно сопрут – уж больно заманчиво смотрится.
Вкусно! Полезно! А еще – просто сытно, столовая ложка подобной смеси с чашкой крепкого чая гарантирует сытость при отсутствии даже намека на тяжесть в желудке. Угощал соседей по «проходняку». Кто-то хвалил и пытался определить компоненты (кстати, полного состава не вычислил никто), кто-то ел молча и радовал немалым аппетитом (на здоровье!).
Узбек Эркин (точнее, как он сам говорит в соответствии с особенностями хорезмского диалекта – Эрка) высказал твердую уверенность, что это особая еда кондитерско-фабричного производства, купленная в магазине, которую мне прислали из Москвы в посылке. Кстати, узбек Эркин успел отведать только одну ложку моего сладкого «ноу-хау». Потом его… развезло, «накрыло», «зашторило». С невероятным трудом, срываясь, бормоча узбекские проклятия, он забрался на свою «пальму» (пальма – верхний этаж двухъярусной арестантской койки), плюхнулся, не раздеваясь, и долго лежал, стреляя по сторонам влажными, блестящими глазами без зрачков, мурлыкая что-то заунывное. Странное его поведение вполне объяснимо – перед чаем курнул гашиша. Кто-то расщедрился, угостил вечно неимущего, полностью лишенного всякого «грева» с воли узбека. Вот и для него, наркомана со стажем, севшего по популярной «народной» 228-й статье (статья 228 УК РФ – незаконное приобретение, хранение и т. д. наркотических средств), – праздник.
А я, глядя на стремительно пустеющую чашку с десертом, подумал: «Будет ли на воле желание приготовить подобное, сочту ли нужным угощать арестантским изыском друзей и родственников? Или предпочту перечеркнуть в памяти подобные рецепты жирным крестом, чтобы не вспоминать, не бередить?». Время покажет…